Страница 11 из 18
Я приметил одинокую полную восемнадцатилетнюю девушку. Она сидела за накрытым на шесть персон столом с огромным букетом роз посередине. Я пересел к ней. Когда заговорил, девушка расплакалась. Выяснилось, она родилась в Новогоднюю ночь, пригласили на день рождения подруг, и никто не пришел. Все приглашенные, как сговорившись, решили отмечать Новый год в другом месте. Она им звонила, звонила… Мы пересели к девушке. Юра закатывал синие глаза; выпив водки, фыркал в пшеничные усы. Девушка предпочла меня. Втроем мы и встретили Новый год.
Около четырех утра появился известный хулиган водолаз Лимон. Щелчком кулака он сбивал с
21
углов столов небрежно поставленные у прохода пустые бутылки водки. Мы предпочли ретироваться. Я увел именинницу. Юрка снял очередную заводскую шлюшку. Он забыл о Ленке. И она – о нем. Лена встречала Новый год в иной компании.
Я привел девушку к себе. Уже не девственница. Парень обманул и бросил. Чувственность еще не разбужена. Анатомическая особенность – искривление влагалища. Сунешь: член изгибается и уходит куда-то в сторону. Ощущения необычные, поэтому трудно кончить. Я показал девушке пару поз. Прижал спиной к животу. Поднял, раскинув ноги, чтобы она увидела свое “богатство” в зеркале над столом. Она хотела учиться, но я не хотел учить, не желал передавать опыт “учительницы”. Будь она проклята! С кем встречает Новый год? Она стыдилась ввести меня в свой круг, как стыдился покойный муж психолога – казашки. Любим, а стыдимся показать. Любим постыдное.
Едва отвязавшись от порядочной девушки, проводив до остановки, я встретил у дома
помятого Юру. Он привел растрепанную заводскую. Взяли вина, похмелились. Бабка уехала в гости к родне. Я пользовался домом на полном ее доверии, собирая даже квартплату. Бабка отсутствовала почти полгода. Я мог развернуться по усмотрению. Пользуясь случаем, утром первого января мы гудели напропалую. Заводская и меня заразила мандавошками… Весь январь пьянь сменяла пьянь.
Меня отстранили от участия в международном студенческом семинаре по психиатрии за реферат, защищавший эвтаназию и оправдывающий суицид по соматическим страданиям.
17
Утром Рождества я побежал на Волгу купаться. Дорога пролегала мимо ресторана “Острава”. Оттуда в седьмом часу вываливали разгоряченные пьяные толпы. Некоторые не замечали меня, другие смотрели почти с осуждением. Две курившие тетки воскликнули унисоном: “Встречаются же такие!” Я добежал до Волги. Вода далеко замерзла, и моржи пробили большую прорубь. Я прыгнул головой вниз. Почувствовал, как мороз сковывает члены. Выполнил несколько энергичных гребков. Развернувшись, я подплыл к краю проруби. Оперся двумя руками, чтобы выскочить на лед. От предыдущих более ранних купальщиков лед намок, сделался склизким. Я больно ударился грудью о лед и скатился в воду. Мороз сковывал. Край проруби в сторону фарватера засыпали сколотым и вытащенным из проруби льдом. Дна я нигде не чувствовал. Руки и ноги деревенели. Я вернулся к краю проруби в сторону берегу. Положение становилось отчаянным. Вторая попытка выскочить на лед не увенчалась успехом. Я снова соскользнул в ледяную воду. На мое счастье я различил в темноте копошащиеся фигуры. Два моржа, искупавшиеся прежде меня, одевались в темноте. Стараясь скрыть панику, я, напитав голос остатком иронии, позвал на помощь. Четыре руки выволокли меня на мокрый лед под черное небо с полосами несшийся в лицо пурги. Короткая зарядка – несколько энергичных движений – и, надев на невысохшее тело одежду (полотенце не бралось для закаливания), и я бегу домой. “Острава” опустела.
На следующий вечер я вытягиваю туда Юру. Мы хлещем коктейли в баре. Я обрит на лысо в знак вызова обществу и печали. На мне джинсы и сорочка из цветастого шифона. Я сорю деньгами. Отвязная фертильная барменша, белые волосы, черная жакетка и лосины, блузка – беж, остановила музыку в микрофон высказала публичное сожаление, что завсегдатай уходит в армию. Для меня она поставила песню на не нашем языке о прелестях раннего армейского подъема. Меня, жаворонка, ранние подъемы не беспокоили. Общее внимание обескураживало, но я не отказался от приветственного коктейля. Даже принесенный алкоголь наливать под столом стало неловко. Мы поднялись в ресторан. Сели за чужой стол, с которого не успели убрать. Распили принесенную бутылку. Юра успел закусить оставленной на тарелке
22
недоеденной котлетой по-киевски. Мы прыгнули в танец. Активный съем. Перемена нескольких партнерш, и никакого результата. Отказ за отказом. Мы с Юрой не признавали встреч на перспективу. Сегодня знакомство, сегодня и постель. Удрученные мы спустились вниз. Внимание привлекла опитая юница у гардероба. И, хотя швейцар обеспечивал нас подсобкой для ведер и швабр, где можно перепихнуться стоя, девица не подошла. Она пила крепленное вино из горла, но зажигала с компанией. Попробовать оторвать – нарваться на драку. Да и она не пойдет после кипиша. Юра отвалил к Ленке. Славно, если богат запасным аэродромом. Я набрал номер Надежды, и она неожиданно отозвалась. Приезжай.
Заснеженная дорогу. Скребущие до мурашек дворники такси. Конус света лампы над подъездом. Я звоню в кнопку решетки ворот. Вопрос консьержа. Вы к кому. В гости. Время – час ночи. Консьерж звонит в квартиру. Ему подтверждают. Я вхожу в подъезд. Полицейский отодвигает стекло и записывает, куда я иду. ID карту ксерокопирует. Подозрительный взгляд
обрюзгшего толстяка в погонах. Лифт едет коротко, для меня – вечность. Надежда открывает дверь. Не видя лица, я впитаюсь в жаркие губы трепещущим ненасытным поцелуем. Земля кружится, трудно стоять. Чай как яд. Мы отражаемся в зеркалах. Мы кружимся. Мы бесимся. Я обладаю ей будто миром. Я глохну от ее воплей. Ее убивают. Ее режут. Ее расчленяют. Чувство острое как на публике, и не хочется кончать. Я удерживаю себя, но, когда фонтаном извергаю семя, мои ощущения никак не разнятся с теми, что я получал с совершеннолетними, и – нет, на подоконниках подъездов, в туалетных кабинках, на пленэре, и дома. Рукой и вживую. Несправедливость любви.
Мы вошли на кухню. Плечи розового халатика любимой вздрогнули, она остановилась. Из-за ее головы я увидел девушку лет шестнадцати, сидевшую за кухонным столиком, пившую чай из матовой с неброским рисунком маленькой фарфоровой чашки. Круглое лицо. Узкий подбородок. Генетические морщины на лице, как у матери. Вдавленный курносый носик. Джинсы, голубая, под цвет глаз, свободная мужская сорочка с широкими отворотами. Ты приехала? Еще ночью. Так рано? А бабушка? Я у нее не была. А где? Неважно. Как это неважно? Пауза. И не ангел пролетел. Надежда загремела чашками. Указала мне на край стула. Я выскочил в спальню, чтобы одеться. Одеваясь, слышал неразборчивый разговор. Будто бы: я не слышала, как ты приехала, вошла… Не удивительно, у тебя в комнате слишком громко играла музыка.
Мы сидели на кухне, пили чай. Я смотрел украдкой. Надежда познакомила меня с Агриппиной. Она училась в восьмом классе. Поговорили о том, о сем. Надежда представила меня как хорошего знакомого, которому, волей случая, негде переночевать.
18
Месяц май. Надежда назначила мне встречу в конце набережной, за музыкальным театром. Вверх на подъем – дорога к ее дому, вниз – склон к дебаркадерам, откуда отходят катера на Крит. Веет весной: влагой, свежестью, обновлением. Серая, зеленая, синяя Волга, за ней – желтый песок, ниткой тонкого волоса едва различимая острым глазом полоса прозрачных зарослей. Надежда в элегантном черном пальто ходит мимо меня, не приближаясь. Высокие каблуки стучат, разрывая мне душу. Она старается говорить шепотом, но мне не слышно. Она повышает голос. Часа четыре. Людей немного. Каждое появление заставляет Надежду вздрагивать и держаться еще дальше от меня. Она говорит, что нам надо расстаться. Встречаться нам не хорошо, так говорят люди. Надежда смеется. Раздирающими душу словами она рассказывает историю. Она с подругой загорала на берегу Волги, с той стороны. Подруга – ровесница. Преподавательница Универа. Мы расстелили коврики. Разделись и легли на животы. Майское солнце пригревало. Мы скинули лифчики, трусики. Читали, болтали. Пили вино, ели фрукты. Прижались близко от холода. Май – не лето. И уснули. Нас разбудил мужской голос. Мы