Страница 6 из 58
— На него напали в дикой природе, — отвечаю я. — Может, койот, а может, лиса. Сложный перелом крыла, пришлось ампутировать.
Тоби подносит банку ко рту и долго с хлюпаньем из нее пьет.
— Ну отстой, — говорит он. — Нет ничего более удручающего, чем птица, которая не может летать.
— Ну есть вещи и пострашнее этого. Холокост, например.
Тоби смеется, да так громко, что я вздрагиваю.
— Твоя правда. — Он делает еще глоток и вытирает рот рукой. — Слушай, а можно я его покормлю?
Меня это злит. Тоби в основном работает в киоске и меняет пакеты для мусора. Он не умеет обращаться с животными.
— Нет.
— Почему?
— Потому что он к тебе не привык.
— Ну и что? Это же совсем несложно. — Тоби пинает решетку. — Эй, птичка! Птичка!
Шанс шарахается назад.
Я напрягаюсь:
— Не делай так больше. Он воспринимает резкие движения как опасность.
Тоби ухмыляется, обнажая слишком большие резцы:
— Да расслабься! Я просто дурачусь. Ты чего, юмора не понимаешь?
Мне хочется спросить, как бы он себя почувствовал, если бы шумный гигант заточил его в клетку и потом начал стучать по прутьям. Тогда ему тоже было бы смешно?
— Тебе пора работать, — говорю я. — Во время смены нельзя употреблять напитки.
— У меня обеденный перерыв. — Он ковыряет мизинцем в ухе, затем смотрит на наручные часы. — Кажется, пора возвращаться. Увидимся. — Он уходит.
Я медленно вдыхаю и выдыхаю. Не думаю, что он продержится больше недели. Мисс Нэлл не выносит лодырей, это одна из ее черт, достойных восхищения. Мне просто нужно дождаться, когда его уволят.
Я беру в кладовке еще один пакет с мертвыми мышами и иду в террариум кормить змей. По пути вижу, как возле клетки с гиенами милуется влюбленная парочка: они обнимаются, мальчик шепчет что-то девочке на ушко, она смеется и целует его.
Смотреть, как кто-то проявляет чувства на людях, мне всегда было неловко. Но отчего-то в этот раз я не могу отвести глаз. Они оба выглядят такими счастливыми. Кажется, что это так просто, так естественно.
Девушка замечает, что я уставилась на них, и ее улыбка потухает. С ее губ слетает слово «чудила». Она берет парня за руку и уводит его, оставляя меня одну.
Тепло медленно растекается по моему лбу и задней части шеи, обжигая уши.
Чудила.
Мир распадается на части, и мне снова шесть лет, я подхожу к группе девочек на детской площадке во время перемены. Мое сердце замирает, а на уровне пупка в животе словно бы застрял маленький твердый орех. Девочки смеются и болтают. Когда я подхожу, они разом замолкают и выжидающе смотрят на меня. Улыбки с их лиц исчезают.
У меня дрожат коленки, я тереблю свою рубашку и тяну себя за косичку, пока не чувствую покалывающее давление на коже головы. Я только приоткрываю рот, как все слова вываливаются разом:
— Привет, меня зовут Элви Фитц, можно с вами поиграть.
Девчонки переглядываются. Они разговаривают без слов, передавая беззвучные сигналы глазами, я так и не научилась этого делать.
Белокурая девочка поворачивается ко мне с широкой улыбкой:
— Ладно, давай играть. Будем играть в «собачку». А раз ты новенькая, можешь быть собачкой.
Я все еще одной рукой тяну себя за косичку, другой — тереблю рубашку:
— А как в нее играть.
— Нужно встать на четвереньки и начать гавкать.
Напряжение в животе смягчается. Это же так просто. Я встаю на четвереньки:
— Гав-гав-гав!
Девочки смеются. Я начинаю гавкать громче и быстрее. Я вдыхаю и переворачиваюсь на спину, затем начинаю раскапывать руками опилки, которыми покрыта площадка, и девочки практически визжат от восторга.
Вокруг собираются другие ребята. Кто-то бросает палочку и кричит:
— А ну-ка, принеси, хорошая девочка!
Я хватаю палку ртом. Все еще больше смеются. Я внутренне трепещу от восторга. Никогда не думала, что так быстро смогу завести друзей.
Одна из девочек смотрит на другую, закатывает глаза и крутит пальцем у виска.
Я замираю. Палочка выпадает изо рта. Я уже раньше видела, как люди делают такой жест. Я знаю, что он значит.
Дети столпились вокруг меня, уставились с открытыми ртами. Больно в грудной клетке. Я слишком быстро дышу, но не могу остановиться.
Шепот эхом звучит у меня в ушах:
— Чудила. Ненормальная.
Я роняю палку и бегу. Я убегаю с площадки, прочь от школы, но голоса все еще звенят в ушах.
Дома я беру коробку шоколадных подушечек и усаживаюсь перед телевизором. Пересматривая сериал «Космос», я целыми пригоршнями достаю сухой завтрак из коробки и отправляю в рот. Мой взгляд падает на ноутбук, стоящий на кофейном столике.
Интересно, Стэнли написал мне еще что-то с прошлой ночи?
Я выключаю телевизор и кручу кубик Рубика. Вращаю цветные ряды туда-сюда, даже не стараясь его собрать, просто ощущаю гладкий пластик в руках и слушаю приятное клацанье, когда ряд встает на нужное место. Мой взгляд снова натыкается на ноутбук.
Общаться с кем-то в Сети кажется безопасным. Если я буду соблюдать безопасную дистанцию и сводить разговоры к нейтральным темам, разве это может мне чем-то навредить?
Я беру ноутбук и открываю почту. Там и впрямь оказывается письмо от Стэнли.
«Слушай, так про этого кота, который и мертвый, и живой… Мир и правда так работает? В смысле, вещи становятся настоящими, только когда мы их наблюдаем? Но что это может означать?»
Я включаю ГуглЧат. Он сидит онлайн, дожидаясь меня. Странное, сосущее чувство появляется в животе, ощущение полета, какое бывает на американских горках.
Он задал мне вопрос по физике. Вопрос мне понятен, и я смогу с ним справиться.
«Кот Шрёдингера — это просто мысленный эксперимент. Изначально его использовали для иллюстрации абсурдности Копенгагенской интерпретации, но кто-то воспринял его всерьез».
«Ты это изучаешь? В смысле, ты на физическом факультете?»
«Я не учусь в колледже, мне семнадцать».
«Ну, значит, ты ходишь на подготовительные курсы»
«Нет, я вообще нигде не учусь», — отвечаю я.
Короткая пауза.
«Тогда ты на домашнем обучении? Моя мама несколько лет обучала меня дома. Может, не всем такой метод по вкусу, но я думаю, что нормально учиться у родителей».
«У меня нет родителей».
Снова пауза.
«Прости», — отвечает он мне.
«Почему ты извиняешься?»
Он молчит. Я ерзаю, сидя на диване, и думаю, не сказала ли что-то не то. Мне не так часто приходится обсуждать с людьми свою жизнь — рассказывать, что у меня не осталось в живых родственников, по крайней мере настолько близких, чтобы забрать меня к себе; что моя мама умерла, когда мне было семь, а папу я никогда даже не видела. В те несколько раз, когда я об этом упоминала, люди внезапно замолкали и сразу же меняли тему.
Появляются новые сообщения:
«Я знаю, как это сложно — остаться одному».
Мое сердце подскакивает в груди:
«Твои родители тоже умерли?»
«Вроде того. Мой отец еще жив, но мы не особо общаемся. Мне девятнадцать, поэтому я могу жить самостоятельно, в любом случае. Я как-то справляюсь, но это не просто. Представляю, что тебе еще сложнее».
Он один. Как и я.
Мое тело тихонько раскачивается вперед-назад. Рука тянется к левой косичке и начинает ее дергать. Я узнаю нарастающую внутри тревогу, мне нужно перевести беседу в более безопасное русло.
«Я справляюсь, — отвечаю я. — Но вообще-то, чтобы учиться физике, учитель не нужен. Каждый может найти информацию, стоит только захотеть. А читательский билет стоит гораздо меньше, чем колледж».
«Ха-ха, ну вот я учусь в колледже и готов подписаться под твоими словами, — отвечает он. — Физику я, правда, не изучаю. Я больше по гуманитарным наукам. В качестве обязательного предмета по точным наукам я выбрал нейробиологию, потому что думал, там будет про то, как мы мыслим и что делает нас людьми. Но чаще это просто „запомните вот эти 50 процессов, которые задействованы в движении глаза“. Довольно занудно».