Страница 73 из 81
Сразу за рынком начинался Еловый переулок, там не было ничего достопримечательного, и Наталья не собиралась вести туда деда, однако он неожиданно заупрямился.
— Пойдем сюда.
— Это тупиковый переулок, — сказала Наталья. — Всего несколько домов.
— А мне интересно! — настаивал старик Антипов. — Я люблю всякие тупики.
Они свернули. Возле дома шесть дед вдруг остановился, подумал и направился к калитке.
— Ты куда? — спросила Наталья удивленно.
— Я сейчас, сейчас... — Он собрался толкнуть калитку, но тут из-за дома выбежала огромная собака, звеня длинной цепью, и стала бросаться на забор.
Наталья схватила деда за руку и потянула прочь.
— Да что с тобой?
— Ничего, ничего... — бормотал он, отступая.
Старик Антипов понимал, что должен рассказать внучке, почему пришел сюда, в Еловый переулок. И не мог. Может быть, боялся ее упреков, что не рассказал раньше...
— Что-то неладное творится с моей головой, — сказал он и потер виски.
— Тебе плохо? — спросила Наталья.
— Уже легче.
Было у него еще желание разузнать втайне от Натальи что-нибудь об Елене Александровне, порасспрашивать людей — здесь ее каждый знал, однако он отказался от этой затеи, напугавшись, что тем самым выдаст себя, и на другой день, не найдя поддержки, за которой приехал в Белореченск, но обретя малую надежду, что старшая внучка, возможно, не приживется здесь, старик Антипов вернулся домой.
Зиновий Евграфович проболел совсем недолго — у него не оказалось инфаркта, как предполагали сначала. В первый же день после выхода на работу он пригласил Наталью.
На столе перед ним лежали гранки с материалами о будущем Белореченска.
— Я прочитал, Наталья Михайловна, — сказал редактор. Был он озабочен, и Наталья подумала, что материал ему не понравился.
— Не получилось? — спросила она.
— Вот, взгляните. — Он протянул ей листок.
Это было коллективное письмо от жителей улицы 9‑го января. Они жаловались, что их дома собираются сносить. Наталья знала об этом. Более того, она ходила по дворам вместе с комиссией, которую возглавлял Сергей и которая занималась подсчетом и оценкой фруктовых деревьев и кустов в личных садах. Не все радовались скорому переселению в новые, благоустроенные дома. А одна женщина бросилась на снег поперек дорожки, ведущей во двор, и не хотела пропускать комиссию. «Не отдам! — кричала она. — Своими руками, своим горбом все сделали, а теперь под бульдозер?! Уходите!..» Наталья тогда еще подумала, что хозяйка просто неумна...
— Ну? — спросил Зиновий Евграфович.
— Я не совсем понимаю...
— Что вы не понимаете — это простительно, — перебил ее редактор. — А другим следовало бы понимать. Вы человек нездешний, новый... Видите, что люди пишут? Как же мы можем публиковать ваш материал, в котором вы так захватывающе расписываете перспективы жизни в благоустроенных домах...
— Но авторы письма не правы! — резко сказала Наталья. Ей не понравился тон редактора.
— Не так все просто, Наталья Михайловна. Некоторые считают, что новое строительство нужно начинать с центральной части города. Сносить, стало быть, деревянные дома. Их называют презрительно «деревяшками»...
— Правильно, Зиновий Евграфович! Будет прекрасный, красивый город.
— Одну минутку. Есть и другая точка зрения: начинать застройку следует с пустырей, которых вполне достаточно. Эти люди считают, что в ближайшие пятнадцать—двадцать лет нет необходимости сносить дома, которым стоять и стоять. Кто прав?
— Двадцатый же век на дворе, Зиновий Евграфович! Люди живут в собственных домишках, как в норах, словно сто лет назад. Никаких удобств. Простите, но в уборную ходят на огород!
— Я тоже хожу, — сказал редактор. — Уверяю вас, ничего страшного. Все дело в том, Наталья Михайловна, что́ понимать под удобствами. На ваш взгляд и на взгляд тех, кто добивается уничтожения «деревяшек», — это горячая вода, ванна, газ, теплая уборная... Но не это же главное!
— Главное личный огород и живность? — Наталья усмехнулась, вспомнив вдруг, как застала осенью за уборкой навоза Ираиду Александровну.
— Может быть. Удобства — это то, что дает людям возможность жить так, как им удобно. Простите за каламбур. И легче тоже.
— Как раз в новых домах и будет легче!
— Там будет проще, а не легче, — возразил Зиновий Евграфович. Он взял письмо. — Вот подпись Андрея Ивановича Цыганкова. Пришел с войны без руки, а у него четверо детей, дом-развалюха и есть нечего. С одной рукой он поставил новый дом. Строили они его лет пятнадцать. Недоедали, недосыпали, детишки в школу босиком бегали, а теперь ему говорят, что дом этот снесут, потому что он не соответствует Генеральному плану, который разрабатывали и утверждали люди, далекие от забот Андрея Ивановича... Переселяйся, Андрей Иваныч, в квартиру с теплой уборной! Выгребную яму не надо чистить, дернул цепочку — и все дела!.. — Зиновий Евграфович побледнел, глаза его не были, как обычно, добрыми, ласковыми — они были яростными. — Побывайте у Цыганковых, посмотрите, какой они вырастили сад!
— За сад им уплатят.
— Да разве можно деньгами оплатить такой труд? — воскликнул редактор. — А насчет удобств... Те же Цыганковы живут не на зарплату, Наталья Михайловна. Они живут именно за счет огорода и живности. — Он отпил из стакана чаю. — Совсем остыл, черт бы его побрал.
— Выходит, что мы поощряем частную собственность? — сказала Наталья, усмехаясь.
Он поднял голову, удивленно посмотрел на нее.
— Не надо мне читать лекций по политграмоте. Не стоит, Наталья Михайловна. Между прочим...
Зиновий Евграфович не умел обижать людей и никогда не делал этого. А мог бы в назидание Наталье и ее молодой горячности рассказать, что еще тогда, когда ее не было на свете, он приехал работать в деревню и ему казалось, что он может и должен перевернуть мир, переделать всех людей, то есть сделать их лучше, чем они есть, приучить к культурной, цивилизованной жизни, будучи убежден, что достаточно читать газеты и книги, слушать радио и плевать на всякую собственность, даже если эта собственность — всего-навсего огород... Много позднее появилось понятие «цивилизованные варвары», а когда-то и Зиновий Евграфович, молодой и тоже горячий, считал, что не у земли и не в земле будущее человечества. Он мог бы рассказать, как его не понимали люди, которым он желал добра и только добра, и как он не понимал этих людей, мучился, что не понимает, и было время, когда он готов был плюнуть на все и вернуться к прежней городской жизни. Но однажды к нему зашел местный фельдшер, проживший сорок лет в деревне, и открыл простую истину: не бывает всеобщего благополучия, каждый понимает его по-своему, и всегда, во веки веков люди будут устраивать личную жизнь на собственный лад...
Нет, не стал Зиновий Евграфович рассказывать Наталье об этом, подумав, что либо она поймет сама, либо... Доказать нельзя. Именно потому и нельзя, что у каждого человека свое представление о жизни.
— Дело не в частной собственности, — сказал он. — Вы любите хорошую свиную отбивную? И я люблю. Андрей Иванович тоже не откажется. А кто подсчитал, сколько мяса, молока и овощей давали личные хозяйства раньше и сколько они дают, а вернее не дают, сегодня?.. Разорять всегда легче. Во имя ли новой жизни, во имя ли красоты. А может, и красота города в том, что он такой?.. Вообще же, Наталья Михайловна, не будем спешить. Генплан утвержден не во всех инстанциях, и мы еще поборемся за его пересмотр.
— Значит, материал не пойдет?
— Я не могу дать его, не обижайтесь.
Наталья ушла от редактора в растерянности. Кажется, она попала в какой-то заколдованный круг — что бы ни сделала серьезного, все не так. Кто же прав: Сергей со своим энтузиазмом и убежденностью, что Белореченск надо строить чуть ли не заново, или Зиновий Евграфович и те, кто прислал в редакцию письмо?.. Страшно не то, понимала она, что может оказаться на стороне неправых. Страшно то, что, в сущности, ей это абсолютно безразлично...