Страница 74 из 81
— Что нужно ЗЕТу? — поинтересовалась Колесникова.
— Ничего особенного, — ответила Наталья и подумала, а не спросить ли у нее, где бы она предпочла жить: в своем доме с огородом и хозяйством или в новом доме с удобствами.
— Вот холера! — воскликнула Ираида Александровна. — Ведь забыла накормить кур. Голова моя садовая. Старуха не догадается, сидит на печи, кости греет... Слушай, Наташка, я слетаю домой, а ты, если что, скажи, что я пошла в «Сельхозтехнику».
— По-моему, ты была в «Сельхозтехнике» вчера, — улыбнулась Наталья. Ее смешила постоянная ложь Колесниковой и неумение придумать что-нибудь новенькое.
— Тогда на молокозавод, ладно?
— Скажу, что ты у первого секретаря райкома.
— Что ты! Ни в коем случае.
Едва она убежала кормить кур, явился Володя. Он всегда появлялся, как только Наталья оставалась одна, словно специально выслеживал этот момент.
— Можно у тебя покурить? — спросил он.
— Кури, — разрешила она. И тоже закурила.
— ЗЕТ зарубил материал?..
— Зарубил, Володя. Да бог с ним. — Она вспомнила, что Володина семья тоже живет в собственном доме, и решилась. — Если бы вам предложили квартиру в новом доме, вы поехали бы?..
— Нам уже предлагали, — сказал он.
— Ну?..
— Отец категорически против.
— Но ведь он не любит заниматься хозяйством!
— Говорит, что все могут разбегаться после его смерти.
— А ты что думаешь?
— Я поехал бы, — признался Володя. — А вообще... Копыловы в прошлом году переехали, их дом снесли. Афанасий Петрович раньше не пил. Выпивал, конечно, но редко. А теперь хлещет напропалую! Делать, говорит, все равно нечего... Я понимаю, почему ты спрашиваешь об этом. Вот года два-три назад на рынке у нас всего было навалом, а сейчас не разбежишься... Черт его знает, кому как. — Он потушил окурок и встал. — Я зашел, чтобы взять обратно свои стихи.
Наталья отобрала два его стихотворения, чтобы поместить в газете, и была удивлена, что Володя решил забрать их.
— А в чем дело?
— Слабые они еще, недоработанные, — сказал Володя смущенно. И было видно, что думает он иначе.
Наталья не стала его разубеждать.
— Это верно, слабые, — согласилась она. — Но лучших-то нет. И никто их вам не пришлет...
У нее случайно вырвалось «вам», и она хотела бы, чтобы Володя не обратил на ее оговорку внимания. А он, кажется, обратил — посмотрел на Наталью как-то странно, пожал плечами и вышел...
ГЛАВА XXVII
Старик Антипов увидел странный сон: как будто все они, Антиповы, живые и мертвые, собрались за праздничным столом в большой незнакомой комнате без окон и без дверей; Галина Ивановна, совсем-совсем молодая, в подвенечном наряде (он не сразу понял, что это их свадьба) сидела во главе стола, смущенная и вместе с тем радостная, как и положено невесте. Остальные — тут были и Михаил в военной форме, с орденами, и Татьяна, похожая на девочку-подростка, какой старик Антипов впервые увидел ее, и Клавдия со своим мужем, и Наталья (во сне же он еще и подумал, мол, как это дети и внуки могли быть на свадьбе?) — тянулись к Галине Ивановне своими бокалами с шипучим вином, но никто не мог дотянуться, потому что она как бы отодвигалась от стола вместе со стулом, делаясь меньше и незаметнее, и вот когда потянулся он, боясь раздавить хрупкий бокал или уронить что-нибудь на столе, Галина Ивановна, виновато ему улыбнувшись, исчезла вовсе, но последняя ее улыбка осталась в комнате, а он чувствовал рукой образовавшуюся пустоту...
Это было странно и, пожалуй, страшно — улыбка без человека, без лица, и старик Антипов проснулся, слыша, как часто колотится сердце.
В комнате было темно и прохладно. Печка давно остыла. Значит, время шло к утру.
Никогда старик Антипов не верил всяким басням, будто бы бывают вещие сны. Ерунда это, бабьи сказки. А если и бывают, думал он, так это просто-напросто людям очень хочется, чтобы сны сбывались, и они ищут в жизни того, что вроде бы должно произойти. Однако сейчас он чувствовал, что сон, который ему приснился, не был случаен: есть в нем какой-то смысл...
Он вспоминал рассказы людей о том, что, дескать, мертвые иногда являются во сне живым, чтобы позвать близкого человека к себе, и это в общем-то нелепое объяснение не показалось старику Антипову невозможным.
Может быть, приблизился его час.
Он отдернул на окне занавеску. Небо было яркое, звездное, а от луны исходило туманное свечение. «Похоже, на дворе сильный мороз... Надо бы протопить все печки, а то промерзнет дом, сырость заведется...» Думая об этом, старик Антипов знал, что печек топить не станет: ему совершенно безразлично, промерзнет ли дом и заведется ли в нем сырость.
Он встал, аккуратно прибрал кровать, открыл форточку, чтобы проветрить после ночи комнату, умылся, вскипятил чайник, позавтракал и с удовольствием закурил первую папиросу.
На душе было неспокойно, как если бы он должен был сделать что-то важное, обязательное, но не помнил, что́ именно...
Он бродил из комнаты в комнату, останавливался время от времени, прислушиваясь к пустой тишине, которая заполняла дом, и всякий нечаянный звук был тревожно долог, протяжен, как мерзкий осенний ветер, задувающий в тонкую, невидимую глазу щель.
Слух его был напряжен в неясном ожидании, улавливал малейший шорох, движение — даже тихое, едва угадываемое шуршание снега на крыше, и в голове мимолетно, не задевая сознания, не оседая в нем, мелькали, сменяя друг друга, разные мысли: о том, что надо бы перебрать полы — когда строили дом, не очень-то приходилось выбирать, и настилали доски, какие удавалось достать; о том, что совсем прохудилась крыша, весной, пожалуй, зальет большую комнату; что заваливается забор, подгнили столбы; дымит плита; оставлена с осени не проконопаченная лодка, а еще неплохо бы вычистить погреб — оттуда стало пахнуть...
Но все это — стороной, мимо... Все эти каждодневные хлопоты, которые были важными, обязательными вчера, неделю, месяц назад, которые прежде определяли если и не смысл, то ритм жизни, вдруг сделались именно вчерашними хлопотами...
Старик Антипов стоял в кухне, оглядывал пыльное запустение, грязную посуду, сваленную в раковине под рукомойником, неприбранный стол, и было ему безразлично это, но чего-то и недоставало среди беспорядка. Он долго не мог понять — чего? И это усиливало тревожное ожидание, покуда взгляд, скользнув по стене, не задержался на «ходиках»: гиря висела низко над полом, замер без движения маятник, и не было слышно привычного, размеренного «тик-так», «тик-так».
Старик Антипов потянулся, чтобы поднять гирю и качнуть маятник, но рука опустилась безвольно, и он, вздохнув, подумал отрешенно: «Зачем?»
Вот и Жулик покинул его. Ласковый и умный, самозабвенно преданный пес. Он прожил по-собачьи долгую жизнь. Перед смертью, волоча парализованный зад, Жулик приполз в сарай, где старик Антипов, чтобы занять себя, укладывал дрова, поскулил, жалуясь на свою немощь и близкий конец, лизнул руку, отвечая на последнюю в жизни ласку, и залез под крыльцо, где прятался и раньше, с самого щенячьего детства, когда признавал за собой какую-нибудь вину или считал себя обиженным.
Под крыльцом немного пространства — темная нора, и когда старик Антипов понял, что Жулик не выползет оттуда, он не стал доставать его чем попало, но разобрал крыльцо и на руках, завернув окостенелый труп в половичок, на котором Жулик спал, отнес в глухой угол огорода, выдолбил в промерзшей земле могилу и захоронил.
У него еще хватило сил, чтобы положить на прежнее место оторванные доски, а прибивать их не стал.
Последние три дня, с тех пор как околел Жулик, старик Антипов бродил по двору, по пустому дому, временами забывался, присев где придется, но тотчас, едва смежив веки, вскакивал: то слышалось тихое поскуливание, то осторожное, виноватое поскребывание в дверь — так Жулик просился в дом, когда, случалось, надолго убегал по своим собачьим делам...