Страница 86 из 87
— Не надо.
— Не дури. Дело все равно не поправишь. Ты возьми в толк: не чашек жалко. Память это, дочка!..
— Я понимаю, отец, — вытирая слезы, сказала Клава виновато. — Не подумала, прости.
— Понимаешь, и хорошо.
— А может, поискать и купить точно такой же сервиз?
— Где же ты купишь, глупая? Анна Тихоновна говорила, что ему цены нет. Редкий он какой-то, особенный.
— А одна чашка была с трещиной.
— Ладно, ладно, — успокоил ее Захар Михалыч. — Если с трещиной, тогда ничего, может. А с мужем помирись.
— Я должна... извиниться? — Клава закусила губу.
— Откуда мне знать, — сказал Антипов с горечью. — Вы, женщины, лучше в этих делах разбираетесь.
Поздно вечером Клаве стало плохо, вдруг начались предродовые схватки, хотя рожать она должна была в декабре. Анатолий вызвал «скорую», и ее увезли. Он тоже уговорил врача взять его с собой...
Антипов метался по квартире. Не очень-то он понимал, что случилось, но чувствовал — что-то серьезное и опасное. По озабоченному виду врача догадаться было нетрудно. Да и Клава, когда приехала «скорая», была без сознания...
За окнами к ночи разгулялась непогода. Ветер неистово раскачивал уличные фонари, комната то озарялась желтым, мертвенным светом, то погружалась в тревожную темноту. В стекла хлестал дождь.
Внучка, напуганная ссорой, а после и нашествием людей в белых халатах, спала неспокойно: ворочалась, вскакивала и бредила. Захар Михалыч боялся, как бы не заболела и она.
Но, кажется, обошлось: ближе к утру Наташка успокоилась, дышала ровно и глубоко, голова была не горячая, так что он смог отвести ее в детский садик. После пошел в проходную и позвонил оттуда в инструментальный цех.
— Анатолия Модестовича нет сегодня, — сказал табельщица. — А это не Захар Михайлович?
— Да.
— Анатолий Модестович звонил недавно, просил передать, что он находится в родильном доме в Ленинграде. Сейчас я скажу адрес...
Антипов поблагодарил, вышел из проходной и задумался. Нужно было решить: ехать ли прямо в роддом или сначала на вокзал, к прибытию поезда.
«Пожалуй, — подумал он, — можно на вокзал...»
Это была его тайна, которой он не делился ни с кем. В последнее время Захар Михалыч, если работал в ночь или во вторую смену, обязательно ездил на вокзал встречать Татьяну. Он понимал, что поступает глупо, наивно, потому что невестка наверняка заранее сообщит о своем приезде, но ничего не мог поделать с собой...
Не встретил он Татьяну и в этот раз.
А в роддом его не пропустили, и он остался ждать в помещении справочного.
— Шел бы ты себе, — говорила ему дежурная. — Без тебя родит твоя дочка.
— Ничего, ничего... — бормотал он.
В конце концов дежурная сжалилась над ним, оценила его упорство и вызвала из отделения врача.
— Это вы отец роженицы Антиповой? — спросила докторша. У нее был измученный, утомленный вид.
— Я. — Он встал. — Как с ней?..
— Тяжело, как же еще! Зять ваш там. Тоже не прогнать. Ох уж эти мужчины!..
— Скажите, это не опасно? — спросил Антипов.
— У вас не найдется закурить? — попросила докторша, ощупывая карманы халата. — Оставила на отделении...
— Пожалуйста! — Он протянул пачку «Норда».
Докторша закурила, затягиваясь жадно, глубоко.
— Опасно, — сказала вдруг. — Очень опасно. Преждевременные роды всегда таят в себе... Но вы не волнуйтесь. Сейчас ее состояние улучшилось. Вызвали профессора Воловика.
— Она...
— Будет, будет жить, дорогой! И ребенок будет. Ступайте-ка вы домой, отдохните. Хорошо, если бы вы смогли увести и зятя... Впрочем... — Она развела руками. — Я возьму еще одну папироску?
— Берите все, — сказал Антипов.
— Спасибо, у меня там есть. Внука ждете или внучку?
— Все равно, — ответил он, хотя конечно же хотел внука.
— Извините, я должна идти. До свидания.
Домой Антипов добрался только к трем часам дня. Подумал, не зайти ли к Кострикову, чтобы не сидеть одному в пустой квартире, но вспомнил, что Григорий Пантелеич на работе — он всегда работает в первую смену, — и пошел к себе.
На ступеньках лестницы, возле квартиры, сидел пожилой мужчина в сильно потертой шинели, в шапке-ушанке. Рядом с ним лежал вещевой мешок.
Он поднял голову и спросил:
— Простите, не вы будете Захар Михайлович Антипов?
Екнуло в предчувствии беды сердце...
— Я буду Антипов. А что?
— Тогда я к вам. — Мужчина тяжело поднялся, держась за перила. — Матвеев моя фамилия. Иван Матвеевич. Из деревни Большие Горелики я...
— От Татьяны, что ли?!
— От нее... — Матвеев опустил голову.
— Проходите... — Антипов дрожащими руками открыл дверь, и они молча вошли в квартиру.
Сколько бы Захар Михалыч после ни возвращался памятью к этому дню, — а возвращался он много и часто, — все более убеждался, что видел на перроне в тесной вокзальной сутолоке именно Матвеева...
Они даже встретились глазами, как бы узнавая друг друга, но что-то помешало им сойтись там же.
Шел сильный дождь, Антипов укрылся под навесом, радуясь, что выбрал очень удачное место, — никто не пройдет с поезда, минуя его. А народ валил густо, все спешили, как это и бывает на вокзалах, Матвеев же, ковыляя на самодельном протезе, шел медленно, неуверенно, озирался по сторонам, и сразу можно было понять, что он впервые приехал в Ленинград. У Антипова мелькнула мысль подойти к нему, он подумал, что человек этот похож на того, о котором писала Татьяна, но покуда раздумывал, решаясь, Матвеев затерялся в толпе...
Все так и было. Ошибиться нельзя: и потертая шинель, и шапка-ушанка, на протезе и с вещевым мешком за плечами. А главное — глаза. Какие-то растерянные, пронзительные и печальные...
— Я вас тоже приметил, — сказал Матвеев.
Он скинул шинель, снял шапку, засунув ее в рукав, тщательно вытер сапоги, огляделся, точно искал увидеть что-то знакомое, потом наклонился и потер протез.
— Наслежу я вам... — сказал виновато.
— Ерунда.
— Полы красивые. В госпитале такие же были, только с узорами еще разными...
— Паркет, — сказал Антипов.
Он распахнул дверь в комнату, пропуская Матвеева вперед и надеясь втайне, что ничего не случилось худого, что тревога его напрасная...
Может, человек по своим делам приехал в Ленинград и зашел передать привет от невестки. Или ночевать негде!..
Иван Матвеевич остановился посреди комнаты:
— Так и не собрался отписать вам...
— Вы садитесь, садитесь, — предложил Антипов, выдвигая стул.
Матвеев сел, держа вещевой мешок на коленях.
— От Татьяны Васильевны было письмо?
— Было, было. Как она там? Скоро приедет?..
— Вот, значит... — Матвеев развязал тесемки у мешка. — Тут я привез кой-какие ейные вещички... — Он стал рыться в мешке. — Дай, думаю, сам съезжу. Письмо что!.. Не живой человек, да...
— С ней что?! — Антипов полез в карман за папиросами, да так и оставил там руку в страшном ожидании.
Матвеев выложил на стол коробку — довоенную — из-под печенья, в которой хранились письма Татьяны и фотокарточки.
— Здесь вот... — Мешок скользнул на пол, в нем звякнуло что-то. — Погибла Татьяна Васильевна. — По щекам катились крупные слезы. — Погибла... Неделя уже... Домой, стало быть, ехала, и вот... И сколько людей раньше их по этому проселку ездило — ничего, а тут!.. Наскочили.
— На мину, что ли? — спросил, не слыша своего голоса, Антипов.
— На противотанковую. Думали сначала, что злой умысел. Нет... Комиссия приезжала, и капитан Бурцев тоже... Папироски не найдется ли?
Антипов положил на стол пачку.
Матвеев закурил.
— Воронка огромная!.. — сказал он. — Всю войну прошел, а не видел воронок от противотанковых мин. В танк, должно, вся их сила уходит?