Страница 73 из 87
— Что ж, Клавочка, — сказала ей на это Екатерина Пантелеевна, — отец, он и есть отец. Поворчит, не без того, но и приголубит, и приласкает. На родителей нельзя обижаться. Знаю, знаю, что Захар Михалыч человек не из легких... А не зря в народе говорят, что родителей себе не выбирают. Да и отходчив он, Клавочка!
Разговор, понятно, стал известен Кострикову, а тот все быстро решил: жениться надо Антипову. Живет бобылем, без женщины, вот и бесится, вот и кидается на людей. Может, рассуждал Григорий Пантелеич, и завидует счастью родной дочери, хотя и не догадывается об этом. Такая уж судьба у вдов и вдовцов — доброта и ласка перегорают в них и оборачиваются, бывает, несправедливостью к близким людям...
Поговорили они, посоветовались с сестрой и решили сообща, что неплохо бы посватать Антипова за вдову Михайлову. Женщина она хорошая, хозяйка. Живет вдвоем с дочкой. Лет ей около сорока, в самый раз — Антипову сорок девять. А тут и случай удобный — Борис вернулся. Естественно гостей пригласить, отпраздновать радостное событие.
Захар Михалыч пришел в гости с внучкой. Клавдия сказала, что плохо чувствует себя, Анатолий был на собрании, а Анну Тихоновну не захотел утруждать, — хватало ей возни с Наташкой и днем.
За столом их усадили рядом: вдову Михайлову и Антипова.
Она с удовольствием, которого не хотела или не умела скрыть, ухаживала за ним, предлагала положить чего-нибудь, а он отнекивался смущенно:
— Спасибо, я сам.
— Нет уж, позвольте мне! — настаивала она. — Вы рыбу любите?
— Я все люблю...
— Вот какой симпатичный кусочек!
— Не надо.
— Вы меня обижаете, Захар Михайлович! Я же так совсем разучусь за мужчинами ухаживать. — И смеялась громко. — Почему вы не спросите, как меня зовут?
— Извините, из головы вылетело... — Антипов уже злился.
— Меня зовут Мария Федоровна. Вы кушайте, кушайте! У вас работа тяжелая, вам нужно много есть.
— Смотри, Захар! — Костриков погрозил шутливо пальцем. — Женит тебя наша Мария. Она женщина горячая, бедовая!..
— Вы скажете тоже, Григорий Пантелеевич... — Вдова опустила глаза.
— А что? — сказал Костриков. — Чем он не жених? На все сто процентов!
«Черт старый, — про себя ворчал Антипов, неловко ковыряясь вилкой в тарелке. — Не иначе как специально все подстроил!..» А сам, исподтишка поглядывая на вдову, невольно как-то думал, что она правда симпатичная, приятная и, по всему видно, добрая. Голос у нее мягкий, напевный, черты лица не резкие, округлые. У злых же женщин, так он считал, все бывает резкое, угловатое и голос отрывистый, громкий, как бы постоянно настроенный на скандал, на спор...
А и он — давно уже — приглянулся Марии Федоровне. Она находила Антипова как раз таким, каким, по ее мнению, должен быть мужчина, поживший на свете, повидавший много. Хотя вряд ли она смогла бы объяснить, что именно в нем истинно мужского. Просто угадывала, должно быть, своим истосковавшимся без любви и нежности сердцем — так это, так. Конечно, силы ему не занимать — видна в каждом движении, в каждом жесте (толстостенную стопку берет осторожно, точно боится раздавить нечаянно), да ведь сила не главное, потому что преходяща она, а нужно что-то более важное и постоянное, что сохраняется в человеке навсегда. Добрым Антипова не назовешь, нет, и нежности в нем, пожалуй, не избыток, зато есть в нем уверенность, надежность, без чего нельзя стать в жизни опорой другому человеку, женщине. Какая уж опора, если сам в себе не уверен!..
Борис, сын Кострикова, рассказывал:
— Освободили нас американцы. (Он был, оказывается, в плену.) Ребята они в основном нормальные, веселые и общительные. На нашего брата, русских, очень похожи. Но ухо с ними надо держать востро! Все такие деловые, сноровистые... Вообще, черт их знает, что у них на уме! Гуд бай, гуд бай, обниматься лезут, по спинам хлопают, а внимательно приглядишься — какая-то настороженность в глазах. Мы-то советские, красные!.. Ну, а потом и обработочка началась. Допросы не допросы, беседы вроде. Меня раз десять вызывали...
— Зачем? — спросила Мария Федоровна удивленно.
— В том-то и дело! Сманивали ехать в свои Соединенные Штаты. Или в Австралию, в Канаду. Словом, куда душа пожелает, туда и поезжай.
— А ты как? — не выдержал Костриков.
— Что я?.. — Борис пожал плечами. — Я на своем стоял: домой хочу, и точка! Мне про Сибирь, про Колыму, а я говорю, что и Сибирь, и Колыма тоже дома. Ну и большинство так.
— Некоторые, выходит, поддались на уговоры? — удивилась Екатерина Пантелеевна.
— Нашлись.
— Вот гады! — сказал Костриков. — Слышь, Захар? Родину свою променивают на заграницы всякие!..
Антипов слышал, и неожиданно для себя подумал, что вдруг и его Михаил находился где-то в плену, а теперь... Разумеется, этого не может быть, Михаил — его сын, ну а если бы, спрашивал себя, если бы все же случился такой грех?.. Если бы сказали ему, Антипову, выбирай: будет твой сын жив-здоров, но уедет из плена в Австралию или в Канаду?..
— О чем вы задумались, Захар Михайлович? — шепотом спросила Мария Федоровна. — Не секрет?
— Просто, — сказал он. И понял, что выбрал бы для сына смерть.
— У меня, знаете, часто бывает, — шептала вдова, — вроде ни о чем не думаешь — и обо всем сразу. В голове, как в кино: все мелькает, мелькает... С вами тоже случается?
Странное дело, Антипов вдруг почувствовал, что его раздражают мягкий голос Марии Федоровны, ее откровенные ухаживания, и это раздражение, вызванное скорее всего не голосом или ухаживаниями, а чем-то совсем другим, перекинулось на Кострикова, и стало неприятно, что он сидит такой счастливый, радостный... Появилось злое желание напомнить Григорию Пантелеичу, что счастье его неполное и как бы в ущерб тем, кто не дождался и уже никогда не дождется близких. И понял он, что должен немедленно уйти отсюда, с чужого праздника.
— Собирайся, — велел он внучке. — Нам пора домой.
Все наперебой начали уговаривать, и Наташка просилась остаться — она любила бывать в гостях, — однако Антипов был непреклонен, и, кажется, Костриков догадался в чем дело.
— Посошок на дорожку, — сказал он, глядя в глаза Захару Михалычу.
С неделю, наверно, после этого Григорий Пантелеич молчал. Они встречались на работе, разговаривали о каких-то делах, обоюдно интересовались здоровьем, но о главном — о причине неожиданного и неловкого ухода Антипова — Костриков не напоминал.
А когда все-таки напомнил, опять получилось неловко.
— Не понравилась тебе Мария Федоровна, что ли? — спросил, не умея скрыть своих мыслей.
Антипов к тому времени успокоился немного, пережил горечь и стыд, что его открыто и навязчиво сватали, потому ответил не резко, без укора.
— Женщина как женщина, — сказал равнодушно.
— Таких-то поискать надо, Захар.
— Кто-нибудь и найдет. А мне-то зачем?
— Жениться тебе надо, — вздохнул Костриков. — Вот зачем.
— Это ты один решал или тебе помогал кто? — Антипов усмехнулся нехорошо.
— Вообще.
— Внучка у меня растет, Клавдия рожать собирается, а ты мне про женитьбу толкуешь! Люди засмеют. Дед, а все туда же, в женихи, скажут, прется.
— Дед-то ты дед, это верно, а годов тебе еще мало, — возразил Костриков. — Полста не стукнуло. Против меня мальчишка.
— Я же тебя, Григорий Пантелеич, и не уговариваю жениться. Да и не годами человеческая жизнь меряется. Прожито много. Пока не думаешь, ничего... А начнешь прошлое ворошить, все было в жизни, всего хватало...
— Поменьше назад оглядывайся. Вперед смотри.
— Смотрю.
— И что же ты видишь там?
— Не разобрать, — ответил Антипов вздыхая. — Сплошной туман.
— Вот! Все оттого, что один ты. А человеку нельзя одному. И она тоже одна, — гнул Костриков свое.
— А из двух одиночеств, — сказал Антипов, подумав, — счастья не сложишь. Одиночество не кирпич, для строительства дома не годится.
— Мудришь, Захар.