Подписчики

Пока Орла сидела за своим столом в «Дамочках», призывая от имени Флосс объявить бойкот компании, производящей закуски, Ингрид прислала ей по мессенджеру сообщение. «Видела, как Флосс ЗАКИДАЛА ДЕРЬМОМ расистские крекеры? Фурор, — написала она, присоединяя ссылку на дело собственных рук Орлы. — Пиши пост. С ума сойти, ты практически создала ее».

Орла подумала: «Ты даже не представляешь, насколько права». Она чуть не искрила от возбуждения. Все годы, проведенные в этом городе, Орла говорила себе, глядя в зеркало в ванной, что она современная женщина, преследующая современные цели. Но иногда в туннеле метро ловила свое отражение в грязном стекле вагона и смотрела на себя со стороны: еще одна мечтательница в юбке по колено, достаточно длинной, чтобы не привлекать внимания уличных приставал и чтобы коллеги не судили о ее рабочих качествах по внешности. Там, на самых темных участках маршрута, когда поезд чуть ли не соприкасался с составом, бегущим по параллельному пути, Орла ужасалась собственной заурядности.

Но теперь, с помощью только лишь работы, телефона и инстинктов, она обнаружила в себе своего рода суперсилу: сделала человека знаменитым, просто назвав его таковым.

И, что еще лучше, она создала себе друга. Когда девушки собирались выйти в люди, Флосс спрашивала ее, перекрикивая оглушительную музыку: «Что мы наденем сегодня? Ненавижу свой гардероб!» Когда они заказывали китайскую еду, Флосс отдавала Орле свое печенье с предсказанием — она считала все эти пророчества полной чушью и придерживалась мнения, что человек сам хозяин своей судьбы, да к тому же остерегалась лишних углеводов. Но Орла все равно воспринимала это как щедрый жест: с ненужной вещью расстаться ничуть не легче, чем с полезной.

Скоро она вернется к написанию книги, но пока Орла наслаждалась ощущением собственной важности и отсутствием одиночества. Перемены, которых она жаждала, уже забрезжили на горизонте. Она ждала еще только одного.

Дэнни.

* * *

Однажды утром, когда Флосс и Орла еще спали с похмелья, швейцар позвонил по белому телефону, висевшему у них на стене. Орла выковырялась из кровати и взяла трубку.

— Сейчас спущусь, — машинально пробормотала она.

— Это не доставка, мисс Орла. Сегодня воскресенье, — ответил привратник. — Здесь ваши мать и отец, ясно?

— Ясно, — ответила Орла.

Она повесила трубку и бросилась к Флосс, которая съежилась на кушетке; одна грудь вывалилась из черной атласной ночнушки. Орла присела рядом с подругой.

— Проснись. Приехали мои родители. Ты не можешь…

— Родители? — Флосс немедленно проснулась, собралась и помчалась в свою комнату. — На фига? — грубо бросила она через плечо.

Орла внезапно рассердилась — не на соседку по квартире, а на родителей, которые ворвались в их стройную жизнь. Орла повелевала волнами известности; ей было ни к чему, чтобы мама привозила контейнеры с обычными куриными грудками, приготовленными на гриле, и вынимала их со словами «Тебе нужен белок; я же знаю, что сама ты не будешь заморачиваться».

Орла открыла дверь. Гейл и Джерри дернули головами, словно она их напугала, — две пары нахмуренных бровей выражали беспокойство. Так родители приветствовали ее с тех пор, когда встречали со школьного автобуса: словно весь день обсуждали ее вызывающее тревогу поведение.

— Сюрприз! — воскликнул отец, схватил Орлу за плечи и стал их мять.

— Здравствуй, — промурлыкала мама в своей странной официальной манере, протягивая к дочери руки не столько чтобы обнять ее, сколько чтобы слегка похлопать по шее. Она была в темно-зеленой рубашке с длинными рукавами и в жилете в агрессивную клетку, а отец в заношенных брюках цвета хаки, черных кроссовках, которые выдавал за туфли, и старой рубашке с обвисшим воротником — явно одной из тех, которые он разжаловал в повседневную одежду вместо того, чтобы просто выбросить.

— Видела бы ты, как мы сюда добирались, — вздохнула Гейл, приглаживая крашеную челку клюквенного цвета. — На нас наверняка все пальцем показывали.

— Ты имеешь в виду, потому что на улице почти тридцать градусов? — спросила Орла, оглядывая ее жилет.

На самом деле она понимала, о чем говорит мать. Орла происходила из Миффлина в Пенсильвании — городка, расположенного на одинаковом расстоянии от Нью-Йорка и Филадельфии; ребенком она ездила на экскурсии в зоопарки в оба города. До восьмидесятых годов Миффлин представлял собой поля, принадлежавшие находившимся вдоль шоссе фермам, а затем его заполонили жители вроде семьи Орлы и быстро понастроили облицованные винилом хибары. Их район, с тротуарами и молодыми деревьями, имел высокопарное название, красовавшееся на бетонной коробке у поворота шоссе: Укромные Пруды. (Один полубойфренд, которого Орла как-то привела домой из города, постоял у подъездной дорожки, оглядывая низкую траву и покрытую щебнем дорогу, и изрек: «А эти самые пруды чертовски здорово спрятаны».) И все же родители Орлы притворялись, что не имеют ничего общего с пригородом. Они изображали из себя людей, работающих на земле. Гейл весь год повсюду расхаживала в резиновых сапогах и носила одежду, заказанную по каталогу с дикой уткой на обложке. Отец так усердно копошился на лужайке размером в пол-акра с четырьмя кустами помидоров, словно это была его работа. «Сегодня заморозки», — с грустью говорил он, сертифицированный аудитор, на протяжении всего детства Орлы, как будто они голодали. Гейл обычно звала дочь в дом со двора, звоня в большой колокольчик, который прибила около задней двери. «Шесть часов, пора ужинать!» — кричала она. Дети в соседних дворах замирали с мячами в руках и, моргая, смотрели на Орлу. «Зачем она это делает?» — спросила как-то одна из девочек, когда они с Орлой распутывали волосы своих Барби. «Чтобы я знала, который час», — ответила Орла. Девочка указала на отделенное кипарисовой аллеей здание банка в конце квартала. На табло, висевшем на передней стене, мигали высокие красные цифры 6:01. «Все остальные узнают время там», — заметила она.

Загрузив в холодильник куриную грудку, Гейл оглядела квартиру, обратив внимание на стопку сложенных картонных коробок возле двери.

— Что это такое? — поинтересовалась она.

Орла налила родителям по стакану воды. Отец достал носовой платок, окунул его в воду и протер лысеющую голову.

— Не знаю, — ответила Орла. — Они принадлежат моей соседке.

Флосс беззвучно сидела в своей комнате, даже ее телефон не решался звонить.

Гейл отогнула клапан на одной коробке, пытаясь прочитать этикетку.

— Мама, — прошипела Орла. — Я же сказала, это не мое.

— Я просто проверяю, — проговорила Гейл. — Ты ведь не шопоголик, правда?

— Нет, мама, — заверила Орла.

— Помнишь, как тетя Диана дарила нам всякие странные вещи? Твоему отцу еще досталась жаровня для индейки.

— А что, мне она нравилась, — безучастно произнес Джерри.

— А тебе серьги с черным жемчугом, — сурово произнесла Гейл, — но жемчуг оказался искусственным.

— Я не шопоголик, мама. — Орла начала лихорадочно соображать, стараясь вспомнить поблизости недорогой ресторан без изысков, где подают нормальный хлеб, а не оливковый и не фокаччу. Иначе мама обязательно насмешливо произнесет: «Красиво жить не запретишь!»

— Я к тому, что у тебя дурная наследственность, вот и все, — фыркнула Гейл.

* * *

Спустя десять минут официантка поставила на стол корзинку с хлебом, и Гейл произнесла:

— Красиво жить не запретишь.

Орла вздохнула.

— Это всего лишь булочки.

Гейл указала на плошку рядом с корзинкой, где вместо кубиков сливочного масла оказалось оливковое масло с травами, чтобы макать в него хлеб.

— Как твоя работа? — спросил Джерри у Орлы. — Есть интересные темы?

Отец не имел представления, о чем пишет Орла, и их обоих это устраивало. Он мог говорить коллегам, что Орла «освещает культурные события». Слава богу, он не видел постов вроде «Где найти пикантные джинсовые шортики, как у этой светской львицы».