Найди меня

Когда мы дошли до виа делла Паче, я подумал, что он отведет нас в одну из моих любимых церквей в этом районе. Но, едва показалась церковь, он повернул направо и повел нас на виа Санта-Мария дель Анима. Через несколько шагов он (точно как мы с Мирандой накануне) остановился на углу, где в стену была встроена очень старая лампада.

– Пап, я никогда не рассказывал тебе об этом, но однажды ночью я напился в стельку. Меня только что вырвало у статуи Пасквино, и никогда в жизни я не был настолько пьян, и все же здесь, прислонившись к этой самой стене, я знал, сколько бы ни выпил, что сейчас, пока Оливер обнимает меня, я и живу своей жизнью, что все, пережитое до этого с другими не было даже грубым наброском или тенью происходящего со мной. И теперь, девять лет спустя, когда я смотрю на эту стену под старой лампадой, я снова с ним и, клянусь тебе, ничего не изменилось. Через тридцать, сорок, пятьдесят лет мои чувства останутся прежними. Я за свою жизнь встретил много женщин и еще больше мужчин, но то, что водяными знаками нанесено на эту самую стену, затмевает всех, кого я знал. Приходя сюда, я могу быть один или в компании, например с тобой, но при этом я всегда с ним. Если я стою час, глядя на эту стену, то провожу с ним час. И если я заговорю с ней, она мне ответит.

– И что скажет? – спросила Миранда, которую полностью захватили стена и слова Элио.

– Что скажет? Просто: «Ищи меня, найди меня».

– А ты что ответишь?

– Я отвечу то же самое. «Ищи меня, найди меня», и мы оба счастливы. Теперь вы знаете.

– Может, тебе нужно поменьше гордости и побольше смелости? Гордостью мы обычно называем страх. Когда-то ты ничего не боялся. Что случилось?

– Ты ошибаешься насчет моей смелости, – сказал он. – Мне никогда не хватало духу даже позвонить или написать ему, не говоря уж о том, чтобы навестить. Единственное, на что я способен, – это, оставшись в одиночестве, шептать его имя в темноте. После я всегда смеюсь над собой и молюсь, как бы не прошептать его имя, когда я с кем-то другим.

Мы с Мирандой молчали. Она подошла к Элио и поцеловала его в щеку. Сказать нам было нечего.

– Я только раз прошептал чужое имя, но, кажется, это изменило меня на всю жизнь, – сказал я, повернувшись к Миранде, которая тут же поняла, о чем я.

– Только в его случае… Можно я расскажу? – спросила она меня.

Я кивнул.

– В его случае он прошептал чужое имя той женщине, с которой спал, – сказала Миранда. – Ну и чудны́е у всех нас семьи!

Добавить было нечего.

Немного погодя мы решили выпить по бокалу вина «У Серджетто».

Когда мы пришли, энотека только открывалась и все столики были свободны, а потому мы сели там, где сидели накануне.

– Видите, я тоже заболела вигилиями, – усмехнулась Миранда.

Мне понравилось, что горели не все лампы; в заведении стоял полумрак, отчего казалось, что сейчас позднее, чем есть на самом деле. Официант за барной стойкой нас сразу узнал и уточнил, будем ли мы пить то же красное. Я спросил Элио, устраивает ли его барбареско. Он кивнул, а потом напомнил нам, что сегодня вечером на машине едет обратно в Неаполь вместе с другом. Он так издалека приехал в Рим, только чтобы повидаться со мной.

– Что за друг? – спросил я.

– Друг с машиной, – ответил он, напустив строгий вид, и покачал головой. Тем самым он давал мне понять, что я глубоко заблуждаюсь.

Принеся нам вино, официант вернулся за стойку и вынес закуски.

– За счет заведения, – сказал он.

Видимо, потому что вчера вечером я оставил ему хорошие чаевые. Уходили мы одними из последних, перед самым закрытием.

Мы выпили за счастье друг друга.

– Кто знает, может быть, завтра мы придем на твой концерт после Археологического музея – если все-таки поедем в Неаполь.

– Пожалуйста, пожалуйста, приходите. Я оставлю для вас два билета в кассе. – Потом он надел свитер и встал. – Скажу одно. Ты произнес эти слова много лет назад, теперь моя очередь: «Я вам двоим завидую. Пожалуйста, не испортите этого».

Я был с двумя людьми, которых любил больше всего на свете.

Мы расцеловались на прощание. Потом я снова сел и посмотрел на Миранду.

– Кажется, я чрезвычайно счастлив.

– Я тоже. Можем продолжать в том же духе до конца жизни.

– Почему бы и нет.

– Что ты в первую очередь хочешь сделать на следующей неделе, когда мы, если погода не подведет, окажемся на пляже?

– Я хочу взять такси на вокзале, добраться до дома, надеть плавки, спуститься по камушкам и вместе с тобой нырнуть в воду.

– Я оставила купальник во Флоренции.

– У меня дома их полно. Лучше того: будем плавать голышом.

– В ноябре?

– Вода в ноябре еще теплая.

Cadenza[12]

– Вы краснеете, – сказал он.

– Нет, не краснею.

Он с веселым недоверием посмотрел на меня через стол.

– Уверены?

Я подумал несколько секунд и сдался.

– Ладно, наверное, краснею.

Я был еще достаточно молод и терпеть не мог, когда меня так легко раскалывали, особенно во время неловкого молчания с человеком чуть ли не в два раза меня старше, и в то же время уже достаточно взрослым, чтобы обрадоваться, что румянец на моих щеках выдает то, чего я не хотел говорить. Потом я взглянул на него.

– Вы тоже краснеете, – заметил я.

– Знаю.

Это было часа через два.

Я познакомился с ним во время антракта на концерте камерной музыки в церкви Святого У. на Правом берегу. Это произошло в воскресенье в начале ноября; было не холодно, но и не тепло, обычный облачный осенний вечер, который опускается слишком рано и предвещает долгие зимние месяцы. Многие зрители уже сидели на своих местах: одни в перчатках, другие в пальто. И все же, несмотря на холодок, атмосфера сложилась довольно уютная, и народ тихонько пробирался к своим местам между скамьями, явно предвкушая концерт. Я впервые оказался в этой церкви и выбрал место в самом последнем ряду, на случай если исполнение мне не понравится и я захочу уйти, никого не побеспокоив.

Мне было любопытно послушать концерт, который мог оказаться последним выступлением «Квартета Флориана». Самому молодому участнику «Квартета», вероятно, было около восьмидесяти. Они регулярно выступали в этой церкви, но я никогда раньше не слышал их вживую и знал лишь по редким, непереиздающимся записям и немногим выступлениям, доступным в Сети. Они только закончили играть квартет Гайдна и после антракта должны были взяться за до-диез минорный квартет Бетховена. В отличие от других людей в церкви – а в это воскресенье здесь собралось всего человек сорок – пришел я перед самым концертом и купил билет у одной из монахинь, которые сидели за маленьким столиком у входа. Почти все остальные получили свои билеты по почте и входили в церковь, держа большие ваучеры, которые их просили не сворачивать, пока сгорбленная старая монахиня добросовестно переписывала полное имя каждого старой зеленой перьевой ручкой. Ей было по меньшей мере лет восемьдесят, и она, должно быть, уже многие годы вот так переписывала фамилии тем же дрожащим архаическим почерком. Штрихкоды, по всей видимости, отражали молодежный образ, который церковь хотела представить новым прихожанам, однако старая монахиня с большим трудом копировала цифры с каждого ваучера, прежде чем его проштамповать. Никто ничего не говорил о ее медлительности, но те, чьи ваучеры еще не проштамповали, обменивались снисходительными улыбками.

В антракте я стоял у входа в очереди за горячим сидром, который та же монахиня теперь скрупулезно разливала по пластиковым стаканчикам. Полный половник она еле держала в руках. Покупатели жертвовали куда больше одного евро – такая цена была указана на бумажке, приколотой к доске объявлений рядом с чаном горячего сидра. Я никогда особо не любил этот напиток, но все остальные, казалось, его обожали, поэтому я тоже отправился за ним и, когда подошла моя очередь, положил в чашку пять евро, за что старая монахиня горячо меня поблагодарила. Монахиня оказалась проницательной женщиной. Она поняла, что я впервые попал в ее церковь, и спросила, понравился ли мне Гайдн. Я с энтузиазмом ответил, что да.