Найди меня

– Так с какой вигилии мы начнем сегодня? – поинтересовалась Миранда. – Или это будет сюрприз?

Я снова забеспокоился, что вигилии – это только наше личное дело и третий человек здесь не нужен. Чтобы разрядить обстановку, я сказал сыну, что смухлевал и уже провел с Мирандой одну вигилию: показал ей квартиру на третьем этаже по улице Рома Либера, где жил, когда был молодым преподавателем.

– Цыпочка с апельсинами? – вспомнил он.

Мы втроем рассмеялись.

– А как же вигилия на виа Маргутта? – полюбопытствовала Миранда.

– Да, есть такая, но давай сегодня туда не пойдем.

– Вообще-то кафе, куда мы направляемся, тоже в своем роде вигилическое, – заметил Элио.

– А чья это вигилия, твоя или Сэми? – спросила она.

– Ну, мы точно не знаем, – сказал я. – Сначала Элио, но из-за того, что я все время приходил туда с ним, стала и моей и в конце концов нашей общей. Так что можно сказать, что мы переписали воспоминания друг друга. Вот почему возвращение сюда – нечто крайне важное, нечто такое, что даже я, профессор, не в силах описать словами. А теперь, Миранда, ты тоже участвуешь в этих вигилиях.

– Вот это я в нем и люблю, – сказала она, оборачиваясь к Элио, – то, как его мозг все выворачивает, будто бы жизнь состоит из никчемных обрывков бумаги, которые он складывает и превращает в крошечные оригами. Ты тоже такой?

– Я ведь его сын, – сказал он, смущенно кивнув.

В кафе «Сант-Эустакио» было столько народу, что мы не нашли свободного столика и решили выпить кофе у барной стойки. Элио заметил, что за все годы, что он сюда приходил, ему ни разу не довелось здесь сесть. Туристы торчат в кафе часами, занимая все места и читая карты и путеводители. Он настоял, что угостит нас, и проскользнул через толпу посетителей, которые сгрудились у кассы, пытаясь оплатить или сделать заказ, а Миранда тем временем подвинулась ко мне и спросила:

– Как считаешь, я его шокировала?

– Вовсе нет.

– Думаешь, он против моего вторжения?

– С чего бы. Когда я только развелся, он все время мне докучал, уговаривал кого-нибудь найти.

– И ты кого-нибудь нашел?

– Кажется, да. Она сказала, что останется со мной.

– Кто останется с тобой? – спросил Элио, держа в руках чек и изо всех сил пытаясь привлечь внимание одного из мужчин за кофемашинами.

– Она.

– А ты ей объяснил, во что она впуталась?

– Нет. Но скоро она придет в ужас.

Через несколько секунд на стойку перед нами поставили три чашки.

– Три года назад я попытался провести здесь приватную вигилию с одной девушкой, и это был кошмар, – признался Элио.

– Как так? – спросила Миранда.

Элио объяснил, что пытался воспринять ее присутствие в кафе как нечто значимое, в особенности учитывая, что это место уже носило отпечаток других событий его жизни, и из-за этого они поссорились. Она все время говорила, что кофе здесь самый посредственный, а он возражал, мол, дело вообще не в кофе, а в том, чтобы пить его именно здесь. Эта ссора не только испортила вигилию, но и заставила его возненавидеть девушку. Они выпили кофе так быстро, как смогли, разошлись в разные стороны и больше никогда не встречались.

– И все же именно здесь уже довольно много лет назад я получил первое представление о том, какой может быть жизнь художника среди художников. Мы с отцом приходим сюда каждый раз, когда он приезжает в Рим.

– И как, годы творческой жизни оправдали твои ожидания? – полюбопытствовала Миранда.

– Я суеверен, поэтому мне надо следить за языком, – ответил Элио. – Но они вселяют большую надежду – я имею в виду свою пианистическую карьеру. А все остальное… Остальное мы обсуждать не будем.

– И все же именно об остальном я и хочу узнать, – произнес я, заметив, что говорю в точности как отец Миранды. Тут она поняла, что дело принимает личный оборот, и, извинившись, пошла искать туалет.

– Все остальное, папа, – продолжил Элио, – теперь закрытая книга. Когда я впервые пришел сюда, мне было семнадцать и я оказался среди людей, которые много читают, любят поэзию, глубоко воспринимают кино и знают все, что следует знать о классической музыке. Они приняли меня в свой клан, и каждые школьные, а позднее и университетские каникулы я приезжал в Рим, чтобы провести время с ними и как можно лучше узнать, что такое жизнь в творчестве.

Я ничего не сказал, но он заметил выражение моих глаз.

– Однако больше, чем моя дружба с ними, больше, чем кто-либо, – именно ты сделал меня тем, кем я являюсь сейчас. Между мной и тобой никогда не было тайн, ты все знаешь обо мне, а я о тебе. А потому я считаю себя самым везучим сыном на свете. Ты научил меня любить – любить книги, музыку, прекрасные мысли, людей, удовольствие, даже самого себя. Больше того, ты научил меня, что нам дается лишь одна жизнь и что время всегда работает против нас. Хоть я и молод, но знаю это, пускай иногда и забываю твой урок.

– Почему ты мне это говоришь? – спросил я.

– Потому что сейчас я вижу тебя не как своего отца, а как влюбленного. Я никогда не видел тебя таким. А потому очень счастлив и, глядя на тебя, почти завидую. Ты вдруг стал таким молодым… Должно быть, это любовь.

Если раньше мне в голову не приходила подобная мысль, то теперь я точно осознал, что я самый везучий отец на свете. Вокруг нас толпились люди; некоторые пытались протиснуться к стойке, но мне казалось, что никто из них не нарушает интимности нашей беседы. Мы тихонько разговаривали в одном из самых оживленных кафе Рима, словно бы сидели дома у камина.

– Любовь – это просто, – сказал я. – Тут важна смелость любить и доверять, и не все мы обладаем и тем и другим. Но чего ты, возможно, не знаешь, так это того, что ты научил меня гораздо большему, чем я тебя. Например, эти вигилии, возможно, не что иное, как мое желание следовать по твоим стопам, делиться с тобой всем и присутствовать в твоей жизни так, как я всегда хотел, чтобы ты присутствовал в моей. Я научил тебя отмечать мгновения, когда время останавливается, но эти мгновения очень мало значат, если не делить их с теми, кого любишь. Либо они останутся в тебе и будут гноиться всю жизнь, либо, если повезет (а мало кому везет), ты сможешь передать их с помощью того, что называют искусством, – в твоем случае через музыку. Но особенно я всегда завидовал твоей смелости, тому, как ты поверил в свою любовь к музыке, а позднее – в свою любовь к Оливеру.

Тут Миранда вернулась и обхватила меня рукой.

– У меня никогда не было такого доверия ни к моим возлюбленным, ни, если поверишь, к моей работе, – продолжил я. – Но я обнаружил его почти случайно, когда вчера эта молодая женщина пригласила меня на обед, хотя я все время твердил ей: «Нет, спасибо, нет, я никак не могу, нет, нет…» Но она мне не поверила и не дала спрятаться обратно в раковину. – Я был рад, что мы поговорили. – Как ты сказал, между нами никогда не было секретов. Надеюсь, никогда и не будет.

Мы наспех сделали по три глотка кофе и, покинув кафе «Сант-Эустакио», направились в сторону Корсо.

– Куда теперь? – поинтересовалась Миранда.

– Думаю, на виа Белсиана, – предложил я, вспомнив, что мы с Элио всегда заканчивали походом в книжный магазин на Белсиана, который он называл «Если любовь» в память о книге стихов, опубликованной десятью годами ранее.

– Нет, сегодня не на виа Белсиана. Я хочу отвести тебя туда, куда я раньше тебя никогда не водил.

– Значит, это что-то новое? – спросил я, надеясь, что он расскажет мне о своем последнем романе.

– Совсем не новое. Но это место олицетворяет тот период, когда я на короткое время держал жизнь у себя в ладонях и после которого уже никогда не был прежним. Иногда я думаю, что там моя жизнь остановилась и только там сможет начаться заново. – Он как будто погрузился в свои мысли. – Я понятия не имею, хочет ли этого Миранда, да и ты тоже. Но мы уж слишком разоткровенничались, и теперь поздно останавливаться. Так что позволь мне отвести тебя туда. Это всего в двух минутах отсюда.