Страница 65 из 146
Она развернула газету, повертела в руках и, вздернув плечи, надула губы.
—Ничего не понимаю! Нам же сегодня принесли этот номер.— Оля швырнула газету на стол и сердито сверкнула гла« зами на стену.— Весь вечер отнял у тети жандарм противный! Засветло приволокся и сидит и сидит.
—А зачем он? — поинтересовался я.
—Как — зачем? Справиться, здорова ли тетя Надя. Он каждый месяц у нас. Как тридцатое число, так и прется.
В коридоре послышался певучий звон колокольчика. Оля стремглав бросилась туда. За ней поднялся ветер, газета приподнялась и, словно живая, чуточку проползла по столу. Заголовок из крупных скошенных букв САРАТОВСКИЙ ВЕСТНИК был мне знаком. Не раз я видел, как Макарыч и хозяин переворачивали широкие газетные листы, пробегая по ним глазами. Изредка вчитывались, а чаще всего, просмотрев, отбрасывали. Я никогда не читал газет, а сейчас, свертывая «Саратовский вестник», удивился. Вся первая страница была пестрой от рисунков. И чего-чего на ней не было: и шляпы, и саквояжи, и карманные часы с цепочкой, и кольцо с сияющим глазком. Женщина перед зеркалом расчесывала волнистые и такие длинные волосы, что им, казалось, и конца нет. В самой середине страницы стояла бутыль,' похожая на конус. Над ней — круг из лихо подбоченившихся букв: НЕСРАВНЕННАЯ РЯБИНОВАЯ, а ниже в кружевной рамочке — буквы помельче, но тоже очень веселые: Вы знаете, конечно, что рябиновая настойка — излюбленный напиток русской публики. Запомните, что НЕСРАВНЕННАЯ РЯБИНОВАЯ ШУСТОВА есть в настоящий момент последнее слово водочного производства, она незаменима по вкусу и качеству.
Не забудьте же о рюмке НЕСРАВНЕННОЙ РЯБИНОВОЙ]
От газеты меня оторвал короткий, но резкий удар в раму. Я глянул и даже испугался: за окном — лицо Акимки с приплюснутым к стеклу носом.
—Открывай! — не услышал, а скорее по движению губ угадал я и поспешил сбросить крючок с петельки на раме.
В одно мгновение Акимка оказался на подоконнике и бесшумно спрыгнул на пол.
—Она шальная, что ли? — сердито спросил он. Пораженный его внезапным появлением, я никак не могу
прийти в себя, а он, отряхивая со штанов и рукавов рубахи пыль, ворчит:
—Про девчонку спрашиваю. Дверь открыла и сощурилась, ровно щавелю объелась. А тут язык высунула — и дверь на крюк. Не пустила! Ишь как штаны измарал! В подворотню лез. В одно окно сунулся постучать — жандарм сидит, в другое заглянул — пустая горница. Хорошо, на тебя наткнулся.
Он еще что-то хотел сказать, но тут в кухню вбежала Ольга.
—Уходит! — радостно объявила она.
Увидев Акимку, ойкнула, попятилась к двери и, резко повернувшись, выбежала.
—Истая дура! — рассмеялся Акимка и вновь принялся отряхивать штаны.
Из кухни виден был весь коридор до выходных дверей. Надежда Александровна с лампой в руках стояла перед Углян-ским, а он подносил руку то к козырьку фуражки, то к груди, что-то говорил ей и улыбался. Наконец он спустился по ступенькам к двери, махнул у козырька рукой и вышел. Ольга, кусая конец косы и отводя в сторону локти, торопливо заговорила с Надеждой Александровной. Та глянула на нее, поставила лампу на подоконник и быстро пошла в сторону кухни. Перешагнув через порог, остановилась и окинула нас с Акимкой коротким смешливым вглядом.
—Здравствуйте, мальчики! Вот Ромашу я узнаю. А ты чей же будешь? — обратилась она к Акимке, беря его за подбородок и поворачивая к свету.— Ой, какой быстроглазый! Откуда ты взялся такой шустрый?
А я в окно влез.
В окно? Зачем же в окно?
А тебя, похоже, Надеждой Александровной звать?
Да.
Я тебя враз узнал. Ты приметная.
—Чем же это я приметная? — рассмеялась Надежда Александровна.
А Макарыч сказал: у нее, говорит, волосы белые.
А тебя Макарыч прислал?
А кто же? Зиамо, он. Вот записка.
Роясь в кармане, Акимка сосредоточенно всматривался в лицо Надежды Александровны и спрашивал:
А ты чего такая исседелая?
Да так, поседела, и все.
Ишь ты какая! Так... Седеют-то, чай, от печали да от злости.
Батюшки! — рассмеялась Надежда Александровна.— Откуда же ты знаешь об этом?
Знаю. Маманька моя вон как исседела, пока тятька в тюрьму был заключенный. У меня тоже седых волос гибель целая. Не видать только, белявый я дюже.
Ну какой же ты милый! — Надежда Александровна по-, пыталась обнять Акимку.
Он отстранил ее руку, попятился.
—Ты на вот записку читай да живей ответ пиши. Меня на углу проулка Махмут Брагимыч дожидается.
—Сейчас, сейчас,— заторопилась Надежда Александрозиа и посмотрела на меня.— А ты, Ромаша, разве ничего не принес мне?
Я быстро свернул газету и подал ее.
Оля, проведи мальчиков в залу, угости чаем и печеньем,— распорядилась Надежда Александровна.
Уж пойдемте,— нехотя сказала Ольга и пошла впереди нас, сердито поглядывая через плечо на Акимку...
Ты зачем мне давеча язык показывала? — усаживаясь за стол, спросил Акимка.
Она перебрала плечиками и промолчала.
Хоть бы он у тебя с подскоком был, как у лягушки, а то так... загибается, ровно у козлячьего ягнока хвост, и все. Моли бога, что впервой видимся, а то я бы тебе дал чесу.
Скажи, богатырь какой! — с пренебрежением воскликнула Оля и, согнув крючком указательный палец, протянула руку Акимке.— На, попробуй разогни.
В эту минуту в дверях комнаты появилась Надежда Александровна. Она будто кивнула мне и исчезла. Пока я выбрался из-за стола и выбежал в коридор, ее уже не было. Бросился в кухню, но и здесь ее не оказалось. Растерянный, я присел к столу. Прямо передо мной лежала газета, а на ней — утюг. От утюга шло тепло. Испугавшись, что газета загорится, я схватил утюг и изумился. Под ним, перемарывая газетные строчки, косым почерком Макарыча было написано: «Из Симбирска приехал товарищ Лохматый. Завтра в десять вечера соберемся в Бобовниковом яру». Я осторожно опустил
утюг на газету, на прежнее место. У меня было такое чувство, будто я сделал что-то недозволенное. В голове стучало, уши горели. Как подошла Надежда Александровна, не слышал и не видел.
— Хочешь попрощаться с Власием Игнатьевичем? — спросила она.— Пойдем.
Я шел за ней спотыкаясь, и коридор казался мне длинным-предлинным.
Дверь, обитая полосатым тиком, тихо открылась. В комнате на крюке висел фонарь. Огонек в нем маленький, голубоватый, замирающий. Надежда Александровна дотянулась до фонаря, прибавила света, и я увидел Власия. Он лежал на лавке, накрытый белым. Сухоскулый и будто собрался улыбнуться.
—Хватит,— сказала Надежда Александровна и прикрутила фитиль в фонаре. Прикрывая дверь, еле слышно сказала:— Когда-то он и меня учил азам и глаголям.
Звонкий Акимкин смех встретил нас на пороге залы:
—А ты, ей-ей, бойкая! Ты прибегай к нам на пакгаузы. Мы с тобой подружимся. Ей-пра, подружимся.
Ольга гремела стаканом в полоскательнице, не обращая на Акимку никакого внимания.
—Во, пропадущие! — зашумел он, бросаясь нам навстречу.— Ты чего же, Надежда Александровна, сгинула? Ответ давай. Макарыч наказывал, чтобы ответ в ту ж пору.
Надежда Александровна торопливо вынула из-за корсажа записку и подала Акимке.
Он вскинул на нее глаза и просяще протянул:
—А пускай Ольга на меня не серчает. А? Ведь я только шумливый, я не буду ее обижать.
Надежда Александровна поправила картуз на голове Акимки и серьезно сказала:
—Она не будет на тебя сердиться. Ведь не будешь, Оля?
—Ладно,— откликнулась Ольга и принялась вытирать стакан.
И на пакгаузы прибежишь? — спросил Акимка. Она кивнула.
Пойдем,— схватил меня Акимка за рукав.
—Нет, он останется здесь,— сказала Надежда Александровна.
19
Передо мной все время беззвучно движется сизо-фиолетовый туман. Иногда он разрывается, и в узеньком просвете я вижу бабаню. На ней темный полушалок, низко напущенный на лоб, а глаза скорбные и все время слезятся. Не пойму, зачем она то и дело машет мне в лицо полотенцем. Иногда рядом с ней появляются дедушка или Макарыч, задумчивые, печальные... А как-то вынырнул Акимка. Растерянно поглядел мне в глаза, весь сморщился и сунул картуз козырьком в рот. Я хотел спросить, зачем он козырек грызет, да не успел. Туман закрыл и его и бабаню, а на меня навалился и притиснул к чему-то мягкому и теплому-теплому... В этой теплоте я становлюсь легкий, как пушинка, и летаю, летаю, не зная устали.