Детство Ромашки

Молодец, Евдокия Степановна, хвалю! — восхищенно сказал Максим Петрович.

Рановато хвалить,— откликнулся Макарыч и, попросив бабаню налить ему чаю, подсел ко мне.— Ну, Роман, рассказывай. Надежду Александровну видел?

Я рассказал, как она меня встретила, как, рассматривая ложку, обещала сегодня же ею стерляжыо уху есть.

Сегодня? — переспросил Макарыч и почему-то пожал плечами.

А чего же? — подала голос бабаня.— Нынче на базаре стерлядей этих корзины в два ряда. Меня и то блазнило купить, да уж больно дорого просят.

Значит, сегодня? — задумчиво проговорил Макарыч и потер бороду.— Так... Ну, а еще что она тебе говорила?

Я рассказал о Власий, о том, что он скоро умрет.

А книжку какую она ему дала!..— перебил меня Акимка и, подхватившись, достал с полки «Дубровского».— Ой и книжка! Когда Ромка читал, у меня ажник дух захватывало.

Хорошая книжка,— улыбнулся Макарыч, разглаживая обложку.— Очень хорошая. Только видишь, что получилось...— Он потянулся к своей дорожной сумке, покопался в ней, достал в точности такого же «Дубровского» и положил передо мной.— Видал? Словно мы с ней в одно думали. Давай так, Роман. Ты бери мою книжку, а эту я спрячу. Мой подарок тебе не последний, а от нее давай побережем. Ладно?

Книжка была такая же новая и нарядная, и такой же необыкновенный аромат шел от нее. Я согласился.

—Вот и поладили,— хлопнул меня по плечу Макарыч.— А теперь сбегай-ка за дядей Сеней. Если можно ему от Евдокии Степановны отойти, зови его сюда.

С дядей Сеней я столкнулся в горнице.

1 Ренсковый — так назывались магазины по продаже виноградных вин

Уснула Дуня,— шепнул он мне, тяжко вздохнув.— Бедовая она, бесстрашная. На чудище с кулаками полезет, а потом голова у нее раскалывается. Хворает беда как...

Ну, узник Вольской жандармки, как дела? — поднимаясь навстречу дяде Сене, сказал Макарыч.

Как сажа бела. Колгота такая вышла, что без шкалика никак не разобраться,— рассмеялся дядя Сеня.

Ничего, разобрались. Угостил хозяин твоих Вольских усачей шампанским, они даже прощения просили. Давай-ка подсаживайся. И все, все поближе. Данила Наумыч, хватит тебе трубкой-то у печи чадить. Давай к столу, тут и до тебя дело... Вот так.— Макарыч обвел всех глазами.— Угостил хозяин жандармов, вышли мы из ренскового 1 погреба, извозчика ждем на пристань ехать. Вот тебе и извозчик, а в пролетке — мучник Цапунин. Больше часа по Вольску скачет, хозяина ищет. Мужик здоровенный. Схватил нас с хозяином под руки — и назад в ренсковый. Уставил стол винами. Пей и из беды выручай. Купил он на весенней нижегородской ярмарке мешки, а они неполномерными оказались. Надо пятерики, а они все, как один, четырехпудовые. «Выручай, кричит, Дмитрий Федорыч. Купи мешки, гривенник с каждой рублевки скину, только бери». У него здесь в Балакове передвижная пристанишка на Волге, а на берегу — два пакгауза. В пакгаузах— тридцать тысяч пудов гороха. Хозяин тогда и развернулся. «Продавай горох, пристань, пакгаузы и получай за свои мешки полную цену». Ну, и ударили по рукам. Хозяина я едва довез — пьянее вина.— Макарыч рассмеялся.— Это вам веселое. А теперь о скучном послушайте. Завтра придется нам всем в хозяйский хомут впрягаться. Тебе, Семен Ильич, вон с ребятами,— кивнул он на меня и на Акимку,— завтра же надо будет мешки принимать. Мы с Максимом Петровичем пакгаузами займемся, а тебе, Данила Наумыч, в дорогу собираться.

Это куда же? — заволновался дедушка.— Я ведь с приезда-то еще не обгляделся.

Обглядишься. Поедешь с хозяином на ярмарку, верст за восемьдесят от Балакова, и оглядишься.

Ой-ой, восемьдесят верст! — удивленно протянул Акимка.— Это сколько же дён ехать надо?

Все весело рассмеялись.

—Час-то веселый,— сказал Макарыч,— а мне спать хочется до смерти! — И он сладко зевнул...

И вот уже все разошлись из каморы. Нам с Акимкой бабаня постелила на полу. Он уснул мгновенно, а я не могу уснуть. Прислушиваюсь к ночным звукам за стеной флигеля и то о Махмуте думаю, то о Дуне или о том, как это мы будем в хозяйский хомут впрягаться?

Кто-то почти неслышными шагами прошел по прихожей, тихо скрипнула дверь сеней, брякнула дверная задвижка... С минуту стояла тишина, а потом мне послышался разговор. Слов я не разбирал, но голоса угадывались. Вот говорит Макарыч, вот его перебил Максим Петрович, а вот их обоих перебивает третий. Я где-то слышал этот голос. Но где?..

—Нет,— ясно и громко произносит Макарыч,— нет, Надежда Александровна.

И тут догадываюсь, что в прихожей с Макарычем и Максимом Петровичем разговаривает Надежда Александровна. Меня охватило беспокойство: не умер ли Власий? Я вскочил и побежал к двери. В прихожей на полке вешалки стояла сильно прикрученная лампа. Свет от нее — как розовый туман. Макарыч стоял нахмуренный, но спокойный, со сложенными на груди руками. Максим Петрович сидел на корточках под вешалкой, задумчиво смотрел перед собой. Надежда Александровна, присев на краешке стула, взволнованно говорила:

—Вы, товарищи, заблуждаетесь. Кто больше, кто меньше, но это так.

Дядя Сеня, стоявший за ее спиной, что-то шепнул ей на ухо. Она обернулась и ответила:

Неправда. Не требую я брать оружие и воевать за отечество.

Да,— вздохнул Макарыч,— уха хоть и стерляжья, но не наваристая.

Варю, какую умею,— откликнулась Надежда Александровна, подбирая со лба выбившуюся прядь волос.— Я хочу, чтобы вы меня поняли. Эта война страшна своей несправедливостью. Никому, никому, кроме торгашей и промышленников, она не нужна. С Павлом Макарычем я всегда спорила, а теперь буду бороться.

А я советовал бы подумать,— тихо произнес Максим Петрович.

Вы удивляете меня, Поярков!— почти вскрикнула Надежда Александровна.— Десять лет тюрьмы у вас за плечами— это же академия! Как вы не понимаете? Работать у Горкина — значит поддерживать силы войны. Хорошо, я ошиблась с листками в день оглашения манифеста. Я по женской или, как вы сказали, по бабьей добросердечности приютила дьячка Власия. Но что делаете вы? .

Дядя Сеня опять что-то шепнул ей на ухо. Она обернулась к нему, схватившись за грудь.

Что? Поручение? Работать у Горкина — поручение организации? Я не верю в это. Вести военные поставки? Это же прямое участие в войне!

Да,— твердо сказал Макарыч.— И я и мы все будем этим заниматься. Должны заниматься. И поймите, дорогая Надежда Александровна, что это не затея наша. Не машите руками раньше времени, прежде надо собрать силы...

Там кто-то есть! — Надежда Александровна быстро приподнялась, указывая глазами на дверь.

Макарыч стремительно шагнул в горницу, схватил меня за руку:

—Зачем ты здесь? Ох, какой ты!.. Отправляйся спать. Я лег. Но сон не шел до самого утра.

16

Все уже поднялись. Акимкин голос и смех слышатся то из горницы, то из сеней, то вдруг донесутся со двора. А мне не хочется даже пальцем шевельнуть. Боюсь встать. Я был подавлен тревожными словами Макарыча: «Зачем ты здесь?» Они звучали сейчас как укор. Мне было стыдно.

Бабаня несколько раз подходила к постели, ворчала:

—Солнце на обед поворачивает. Вставай.

Я приподнимался, тянулся за одеждой, а стоило бабане отойти, опять падал на подушку.

Но вот в комнате послышались быстрые шаги Макарыча. Вскакиваю и затаив дыхание смотрю ему в лицо. Нет, оно не х?лурое, оно такое же, как вчера, подвижное и даже смешливое.

—Ты что же это? В полночь на ногах, а в полдень на боках?— весело спрашивает он и присаживается на корточки возле постели.— Чего по мне глазами водишь? А ну, отвечай!

Я отвожу глаза в сторону.

—Та-а-ак...— задумчиво говорит Макарыч и тихо пожимает мне руку.— Слушай-ка, Ромашка.— Голос его приобретает какую-то спокойную значительность.— Ты не маленький и разумный парнишка. Я тебя уважаю, и близок ты мне, очень близок.— Какое-то мгновение он молчит и словно прощупывает мои пальцы.— Вот о чем я тебя попрошу. Ты видал у нас Надежду Александровну, слышал наш разговор. Об этом никому не надо говорить.