Страница 34 из 146
Я сбрасываю с себя дерюжку, сажусь на постели.
Где бабаня? Дедушка? — Сердце во мне стучит гулко и торопливо.
Бабанька-то? — задумчиво произносит Акимка и шмыгает носом.— Где же ей быть? У Макарыча. Штаны-то они еще вон когда покроили. Должно, у Макарыча. Чаем она его напоила, и он в ту пору ж с возами на станцию поехал. Бабанька его с крыльца провожала. А дед, поди-ка, стадо пасет.
А я как же? Без меня?
Во, беспонятный! — восклицает Акимка.— Сказано, тебя в дорогу снаряжают, рубахи шьют.
Я забеспокоился. Сердце сжалось, заныло. Захотелось сейчас же увидеть дедушку. И странно, я вдруг почувствовал, что беспокоюсь не за себя, а за него: «Как же дедушка без меня стадо-то по прогону вел?»
Я вскочил и, не слушая, что говорит Акимка, стал обуваться. «К дедушке надо. Один он пасти умучается».
Притягивая оборками лапти, я уже рвался бежать из избы и глазами искал свое пастушье снаряжение. Дубинка валялась под лавкой, подсумок висел на гвозде у двери, шапки не было. Я глянул в окно. На улице солнечный день. Думал, обойдусь без шапки.
—Ай и мне с тобой на выпаса вдариться? — Акимка помедлил.— Пойду! Все одно делов никаких.
Мы отправились. На полпути присели на обочине проселка передохнуть. Хорошо смотреть в безбрежный простор степи, любоваться веселой и игривой пестротой полей!
—А мы с мамкой тоже куда-нибудь подадимся,— тихо сказал Акимка, срывая возле себя поникшую головкой ромашку.— Не при чем нам оставаться в Двориках.— Он дунул на цветок, погладил лепестки.— Поехал бы хоть на часок тятьку повидать...— У Акимки задрожали губы и подбородок. Отбросив ромашку, он глянул на меня злыми глазами и поднялся.— Пойдем! Расселся и сидит, и сидит!..— Он зашагал по проселку, громко шмыгая носом.
Стадо мы застали на стойле. В тени под ивняком увидели дедушку, Свислова и Дмитрия Федоровича, а чуть в сторонке, у вербы, на козлах пароконного тарантаса понуро горбился Яков Курденков.
Дедушка поднялся и, сдвигая со лба шапку, пошел навстречу:
—Вы чего прибежали? Вопрос показался мне странным.
Пока я соображал, как на него ответить, Акимка затараторил:
А чего же? Ромка проснулся и враз в стадо начал собираться. У меня нынче делов нет. Мамка с Макарычем на станцию с возами уехала, а Дашка в чулане запертая...
Ты бабаню видал? — не слушая Акимку, спросил меня дедушка.
И опять Акимка ответил раньше меня:
Ее, дед Данила, дома нету. С утра у Барабихи была, материю кроила. Ромку-то я разбудил. Он бы, гляди, до ночи спал...
Надо бы тебе, Роман, дома посидеть! — не то огорченно, не то с укоризной произнес дедушка и задумался.— Ну... того, подождите чуток... А ты,— он строго посмотрел на Акимку,— Свислову на глаза не налетай!
А что?
Ничего! — строго ответил дедушка и кивнул на ивняк.— Схоронитесь вон там, пока мы разговоры ведем.
Мы нырнули в заросли ивняка...
—Карая, Митрий Федорыч, с гуртом не увести. Своенравная животина,— сказал дедушка, присаживаясь рядом со Свислобым и доставая кисет.
Свислов тяжело повернул голову, сердито скосил глаза на дедушку и хлопнул ладонью по земле возле своего колена:
А без Карая я и телок не продам!
Продашь!..— с усмешкой протянул Дмитрий Федорович, спокойно покусывая травинку.
А я говорю: не продам! — со свистящим всхлипом воскликнул Свислов.— Не продам! — Он замахал рукой, затряс головой, отчего борода его запрыгала по груди.— Не продам без Карая! Смысла нет.
Дмитрий Федорович выплюнул былинку, поднялся.
Тогда вот какой поворот делу,— сказал он, вытирая платком руки.— По целковому с телушки сбрасывай — и Карай мой. Согласен?
Да у тебя совесть-то есть?!— вскипел Свислов и, опираясь на палку, тоже приподнялся с земли.— У меня беда, погорел, а он доконать хочет! Купец, а что делает! Ты снизойди, раз такая напасть. Пожалей!
Дмитрий Федорович усмехнулся:
Ты мне не сваг, чтобы к тебе снисходить, не брат, чтобы жалеть. Я — купец и в святые выходить не собираюсь. На жалость не рассчитывай. Я покупаю, чтобы продать. Дешево куплю — дешево продам. Чего ты с Караем поперек дела встал? Чего ты мне его суешь?
Деньги мне нужны!—прохрипел Свислов, стуча о землю палкой.
Хочешь получить деньги — принимай мои условия! — спокойно предложил Дмитрий Федорович.
При таких-то условиях я тебе Карая задарма отдать должен?
Правильно. А за деньги-то он мне и вовсе не надобен.
А чего же ты рядишься?
А может, я его подарить кому-нибудь думаю! — рассмеялся Дмитрий Федорович.
Врешь, не подаришь!
А вот давай по рукам — и увидишь!
Подаришь?
Я, Ферацонт Евстигнеич, слов на ветер не бросаю.
Чтоб ты издох без покаяния! — Свислов в отчаянии швырнул псд ноги палку и протянул руку Дмитрию Федоровичу.— Бери, чтоб на тебе окаянные поехали!
Смотреть на Свислова было и смешно и страшно. И мы с Акимкой то смеялись, то вдруг умолкали, ожидая, что он бросится на Дмитрия Федоровича и растерзает его на куски.
—Злодей ты, а не купец! Иуда ты...
Не бей, не бей язык-то! — смеялся Дмитрий Федорович.— От ругани меня не убудет. Дело испытанное. Меня на Нижегородской ярмарке люди — не чета тебе! — ругали да кляли, а я оттуда сорок тысяч прибыли увез! А с тебя ежели сорок целковых наживу, и то наше.
Бери! Пей мою кровь, злодей! — выкрикивал Свислов и совал Дмитрию Федоровичу руку.
Значит, так,— спокойно, с какой-то особой твердостью произнес Дмитрий Федорович.— С каждой телушки по рублю скащиваешь, а за Карая полета монет?
Так, так! Бери, пес с тобой! — брюзжал Свислов. Они ударили по рукам.
Разнимай, Данила Наумыч.
Когда дедушка, слегка размахнувшись, разъединил их руки, Свислов склонил на плечо голову и ехидно усмехнулся:
—А ну, купец, кажи свою спесь — дари бугая!
—Сейчас подарю.— Дмитрий Федорович повернул голову вправо, влево.— Где я тут ребятишек видал? — спросил он и тут же заметил нас под ивняком.— Хлопцы, бегите-ка сюда!
Мы с Акимкой переглянулись.
Тот вон, что в вышитой рубашке. Я толкнул Акимку локтем:
Тебя зовет.
Акимка сунул руки в карманы штанов и зашагал к Дмитрию Федоровичу.
Акимке?!—воскликнул Свислов, и глаза у него полезли на лоб. Мгновение он стоял, странно раскрылившись, а затем кинулся к Дмитрию Федоровичу.— Не моги ему! Не дозволю этому пащенку! Он в отца, сукин сын! Не моги! Нехай Карай тебе остается, а не моги!
Нет уж...— отстранил Свислова Дмитрий Федорович.— Сказано — отрезано.— Он кивнул Акимке:— Карая тебе дарю. Возьмешь?
А то не возьму, что ли? — бойко ответил Акимка, но тут же вспыхнул от смущения, потупился.
Бери, парень! Бери и делай с ним что хочешь.— Дмитрий Федорович вынул платок, приподнял шляпу и, вытирая вспотевший лоб, крикнул: — Эй, кто там? Лошадей подавай!
Пока Яков Курденков разбирал вожжи и подъезжал, Дмитрий Федорович, махая платком в лицо, наказывал дедушке:
— Отобьешь, Данила Наумыч, телок — гони их за коло-бушкину межу, я там выпасы арендую. Макарыч знает. И запомни, Наумыч, его распоряжения, что мои.
19
Дедушка сидит усталый и скучный. Его большие руки лежат на коленях, и в их как бы сосредоточенном покое отражаются смирение и покорность судьбе.
С рук я перевожу взгляд на его лицо. Кажется, что дедушка спит. Мохнатые брови сдвинуты, а между ними лежит новая, не знакомая мне глубокая морщина. Щеки и виски запали. Он худой, словно после тяжелой болезни, и нездоровая бледность покрывает его высокий лоб. Только борода, как всегда, широкая и красивая. Я бы еще и еще раз прижался к нему, услышал гулкое биение сердца и с нежностью ощутил бы у себя на шее, на щеках шелковистую мягкость его бороды, да бабаня ворчит:
—Хватит уж вам друг на дружку глядеть! Не навек расстаетесь!
Она проплыла по избе. Широкие складки ее нарядной поневы с желтой подбойкой по подолу, шурша, раскачивались. На голове черный с фиолетовой каймой полушалок, заколотый под круглым тяжелым подбородком большой светлой булавкой. Она подошла к постели, взяла праздничную дедушкину поддевку и сказала: