Детство Ромашки

Осторожно протискиваясь, я невольно прислушиваюсь к выкрикам:

Запалить стога, вот они и умоются!

Установили свободу, а теперь и каются!

Лоб в лоб ударимся, ясно!

И вдруг все смолкло. На крыльце появился Михаил Иванович. Сдернув с головы картуз, он поводил им в воздухе, и его могучий бас покатился над площадью:

—Граждане-товарищи! Сейчас вам будут зачитаны фамилии энтих, что подписали жалобу на все наше село от мала до велика. Все эти фамилии нам перестукали по телеграфу из губернского города. От лица большевистского комитета прошу соблюдать порядок. И чтобы никаких драк и гвалту! Будем все, как один, сознательными и в курсе революционного соображения. А сейчае слово передается товарищу телеграфному начальнику.— Он обернулся и махнул шапкой.

Вышел горбоносый телеграфист. Он положил на перила крыльца небольшую коробочку и, потянув из нее узкую белую ленточку, принялся звонко выкликать фамилии:

—Алтухов, Жиганов, Бочаров, Пищухин, Желтов, Гузев, Рыбаков!..

Люди стояли, вскинув головы, слушали.

—...Сагуянов, Лызлов, иерей Полянский!..

Тишину раскололи и размели над площадью крики, ругань, грохот сапог о землю. Толпа забурлила. Замелькали поднятые руки, лица, бледные и налившиеся краской, с расширенными глазами и ртами. И уже где-то слышались тупые удары с гаканьем, кто-то глухо икал и взвизгивал. Бас Михаила Ивановича тонул в гневном реве, сотен глоток.

Тут на крыльцо вышли Макарыч и Чапаев. Следом за ними Максим Петрович вынес знамя и, медленно разворачивая полотнище с древка, стал поднимать его над головой. Солнце ударило в него, и оно, вспыхнув, заструилось на ветру, сея над толпой тишину.

И тогда раздался мягкий, чуть-чуть глуховатый, но полный какой-то особенной уверенности голос Макарыча. Он говорил не напрягаясь, и рука его спокойно лежала на перилах. Поворачиваясь то в одну сторону, то в другую, легонько наклоняясь всем корпусом, он сказал, что привез осиновским крестьянам привет от рабочего класса Петрограда и Саратова. Далее Макарыч стал рассказывать, что происходит в стране великое сражение людей за человеческие права, против гнета капитала — виновника всех бед и войны. Сражением за права трудового народа руководит большевистская партия. Она отстаивает правду, а правда ни в огне не горит, ни в воде не тонет.

Иногда я переставал слушать, что он говорит, а любовался им, переливами его мягкого голоса, следил за блеском глаз. Но вот Макарыч положил обе руки на иерила, наклонился над толпой, и голос его зазвучал жестко; будто в нем натянулась какая-то звенящая струна:

—Здесь под знаменем стоят члены большевистской партии. Без хитростей, прямо всем друзьям и врагам мы говорили и говорить будем: мы за такую революцию, чтобы у власти стали рабочие заводов, истинные хлебопашцы-крестьяне. Мы не говорим о равенстве и братстве. Между тружеником и капиталистом-эксплуататором братства не бывало и не будет. А вот товарищ Сагуянов,— и Макарыч указал пальцем в толпу,— за свободу, равенство и братство. Однако когда вы побратски поделили казенные сенокосные угодья, он сочиняет и подписывает жалобу на незаконные действия народа. Сагуя-нов, вы 9читаете главным признаком революции равенство?

Безусловно! — послышалось в ответ. Из толпы кто-то дерзко крикнул:

Брешет он, как пес-пустолай!

Сход опять загомонил, но Макарыч поднял руку, и враз все стихло.

—Если безусловно признаете, так почему же вы считаете незаконным раздел сенокосных угодий? Почему вы, избранный народом в Совет депутат, вышли из него и создали на своем конце села второй совет? Значит, вы не хотите быть равным со всеми трудящимися жителями Осиновки? Нет, Сагуя-нов, вы не за революцию, вы против нее. Вы служите не трудовым людям, а капиталистам...

Вблизи нас кто-то с ворчанием выдирался из тесноты. Колыхались головы, плечи, слышались сдержанные смешки, выкрики:

—Пустите, говорю!..

—Припекло Фому, залить некому!.. --От стыда не убежишь!

Продиравшийся вышел прямо на нас. Красный и потный, словно из бани, пегая борода мокрая, глаза налиты кровью. Озираясь, он разгребал руками людей. Потеснил и нас. Акимка толкнул меня в бок, прошептал:

—Сагуянов!

Я оглянулся, но Сагуянова уже не было.

На крыльце на месте Макарыча стоял Максим Петрович. Горбоносый телеграфист подавал ему одну телеграмму за другой, а он зычно зачитывал их народу:

—«Губернский исполком Совета депутатов трудящихся постановил: считать раздел казенных сенокосных угодий мероприятием революционным. Отменить постановление уиспол-кома об освобождении от обязанностей председателя Осинов-ского Совета товарища Пояркова, поручив ему довести решение до всеобщего сведения граждан села».

Дальше ничего нельзя было расслышать. Люди били в ладоши, смеялись, топали ногами. Все гудело кругом.

В минуту затишья Михаил Иванович вскинул вверх длинные руки и гаркнул во всю силу своего могучего баса:

—Граждане-товарищи! Вам, конечно, всем известно такое село на Волге — Балаково. Там, стало быть, богачей хватает, но и таких, как мы, через край. Вот, значит, из Балакова к нам по случаю один товарищ приехал и желает нас, осинов-ских жителей, приветствовать от души и сердца.

Сход одобрительно зашумел. Люди густо захлопали в ладоши.

Стоявшие на крыльце расступились, и вперед выдвинулся Григорий Иванович. Смяв в кулаке картуз, он оперся им о перила, отчего его широкие плечи слегка перекосились. Медленно поворачивая голову, он окидывал сход широким радостным взглядом. Заговорил Григорий Иванович так же зычно и с той же протяжинкой, как говорил при встрече фронтовиков на балаковской пристани.

— Дорогие жители села Осиновки! Граждане и гражданки, товарищи и друзья! Передаю вам поклон и привет от нас, балаковских большевиков, фронтовиков и всего беднейшего рабочего и крестьянского класса. Мы в Балакове с каждым днем усиливаем революцию, мы желаем сделать ее такой, чтобы власть полностью перешла в руки трудящихся, а всех, кто стоит поперек нашей дороги, выгнать с нее. У нас во властях головастый и образованный человек доктор Зискинд. Что же он делает? Мы, большевики, за мирную жизнь. Кричим: долой войну! Землю чтобы мужикам, а он не желает и гнет на свой лад, и хитрит вон вроде вашего Сагуянова. Ну, мы Зискинду так сказали: уходи-.ка, братец, пока мы тебя от власти силком не отстранили. А ваш Сагуянов сам собой давно отпихнулся. Ишь чего удумал! Свой совет умастерил из богатеев. Вношу на голосование такое дело. Сагуяновский совет с этого часа считать распущенным. Сагуянова из Осиновского Совета исключить, а на его место в Совет избрать фронтовика Михаила Ивановича Кожина. Кто за это — поднимай руку!

Сход дружно вскинул руки и вновь радостно зарокотал.

36

Я, Макарыч, Чапаев и Ибрагимыч ночуем в плетневом сеновале Михаила Ивановича Кожина. За день на сходке все притомились, разговор ведется вяло. Да, пожалуй, все уже и выговорено, рассказано и пересказано по нескольку раз. Я лежу рядом с Макарычем, чувствую его горячее плечо возле своего, слышу, как длинно и шумно он дышит, и сам начинаю дышать так же. Неизъяснимо приятное чувство бездумья охватывает меня. За день я услышал и понял так много, что, казалось, больше и раздумывать было не о чем. И Макарыч о себе все рассказал. В Балаково-то он хоть вроде и мимоходом завернул, намеревался только с нами повидаться да дальше ехать, поручение большевистского комитета выполнять, но так счастливо все сошлось, что он и в Осиновку прискакал. Сейчас в Балакове Александр Григорьевич и все, кто с ним заодно, Зискиндов комитет народной власти разгоняют, и на его месте будет вот такой же Совет, как в Осиновке. А Макарыч немножко еще подумает и проводит нас в Семиглавый. Он даст нам важное поручение. Не от себя, а от какого-то губернского комитета большевиков и еще от какого-то Шестого съезда.