На земле сингалов и тамилов

Жил здесь один человек, который всю жизнь мечтал иметь сандалии, но так никогда и не решился надеть их. То была вовсе не банальная история, как может показаться некоторым. В то время находились еще такие люди, как Ленти Сильва, который навсегда был обречен ходить босым и стремиться к статусу обутого, для которого пара сандалий и право носить их даже дома — это путевка в заоблачный мир.

В Амбаватхе были маленькие магазинчики, где за несколько рупий можно купить сандалии. Однако Ленти Сильва никогда не покупал их. «Пусть сандалии носят другие», — думал он, потому что не хотел нарушать традиции. В отличие от жителей деревни, которые тоже не считали зазорным ходить босыми, он был одним из тех, кто имел крайние взгляды и стремился поддерживать определенный социальный статус, даже если для этого придется прибегнуть к безрассудным мерам. Ему казалось, что пара сандалий — это идеально короткий путь к достижению такого статуса. Но стоило ему лишь войти в магазин, чтобы приобрести сандалии, как мужество покидало его.

Ленти Сильва рассказал о своем желании отцу. Видимо, он комплексовал. Смолоду он был верным слугой, а после женитьбы на женщине из Синадхаи завладел земельным участком. Однако его, а скорее всего принадлежащие жене четверть акра садового участка и одна восьмая акра плантации корицы так и не дали ему права носить сандалии в том мире, где обувь указывает на достойное социальное положение. А лезть на рожон против традиций бывает довольно трудно.

— Вот у Эрика, который ходит в европейской одежде, все хорошо и прекрасно, — иногда ворчал Ленти Сильва. — Аптекарь тоже говорит, что он может ездить на велосипеде только в шортах и ботинках. Но он, считай, пришлый и не в счет. Дочь нотариуса носит теннисные тапочки, и никто не смеется над ней, хотя она страдает от них и натирает мозоли. Один я обречен ходить босиком!

— Что бы ты ни чувствовал, — в шутку отвечал ему отец, — никогда не покупай эти торгашеские сандалии со штрипками и сверкающими запонками: они так сильно скрипят, что тебя сразу примут за лавочника-мусульманина.

Ленти Сильва так никогда и не купил сандалий, но у него было одно утешение — его сын, теперь ученик старшего класса школы в Амбаватхе, носил носки и ботинки и даже имел галстук и рубашку с длинными рукавами, которую надевал по торжественным случаям.

— Пусть только приедет домой на каникулы, я ему покажу! — любил частенько повторять Ленти Сильва, прекрасно понимая, что все эти «шалости» он себе позволить не мог.

Вот они, плоды демократии!

ПУГАЛО

Довольно трогательной фигурой, но для нас ужасающей, в деревне был Валаму-Горемычный. Такое имя сначала дали ему в насмешку, но, прилепившись к нему, со временем оно потеряло свою остроту и не наводило на мысль о высокородном человеке, который поддался искушению дьявола. Все, даже его жена, которая рожала и растила его детей и стойко выносила его пьяные скандалы, называли его так.

Валаму имел прекрасное ружье, как говорят, остатки былой роскоши, и использовал его для своего удовольствия. Некоторые сельчане обрабатывали не принадлежавшие им клочки земли самовольно или договорившись с помощником старосты. Там они выращивали просо, а также менири — вид проса. Когда завершалась пора сева, эти земли превращались в пастбища для диких кабанов и дикобразов. И хотя крестьяне умудрялись сооружать хитроумные ловушки, тем не менее они прекрасно понимали, что ружье — самое верное средство против нашествий этих животных. Всякий раз, когда они шли к Валаму со своими тревогами, они находили понимание и готовность им помочь. За свою помощь он просил лишь несколько патронов, потом выпивал перед охотой, и дело кончалось тем, что убивал нескольких животных.

Если в Синадхае кто-то ел оленину (хотя каждый считал необходимым помалкивать об этом), значит, это было дело рук Валаму. Только главный правительственный чиновник (он тоже имел ружье) открыто одобрял его поведение. Может, то был своеобразный ход — таким образом выразить благодарность сельчанину за его подношение в виде задней ноги очередной добычи — или метод оправдать человека, который, как это ни досадно, нуждался в реабилитации. Говорили, что английские офицеры также пользовались услугами Валаму. В тех редких случаях, когда нужно было отправить в Амбаватху телеграмму, необходимость в его услугах возрастала. Если кто-то желал послать петицию (анонимно, конечно) к правительственному чиновнику, Валаму оказывался в своей стихии. Высоко держа в своей прекрасной, словно вылитой из меди, немного покачивающейся руке стакан с араком[23], он обязательно рассказывал трогательную историю о том, как однажды к нему обратился с петицией некий человек, который «попал в еще более трудное положение после того, как у него родился в семье ребенок». Он умел правильно составить письмо-прошение: «Низко кланяюсь, припадаю к вашим драгоценным стопам со смиренной молитвой» и так далее. Он неизменно заканчивал свое сочинение таким цветастым выражением: «Остаюсь вашим вечным слугой».

У Валаму была большая семья. Моя мать всегда баловала его детей рождественскими подарками и одно время даже учила старшую дочь шитью, пока та не ушла в прислуги к состоятельным родственникам. Всего у Валаму было четыре дочери, которым он дал замысловатые имена: Мегилин, Джеслин, Эмилии и Террилин. Кроме дочерей у него было еще четыре сына. Старших звали Джеллед, Энман и Эддин. Что касается младшего, то здесь дело обстояло сложнее. Конечно, у него было имя, которое ему дали во время крещения, но мы его не знали. И хотя родители наделяли его такими амбициозными именами, как Марлборо, Альфреус или Регинтон, для нас он был просто Баба (Малыш).

Баба теперь уже далеко не ребенок. Тогда это был красивый парень с кудрявыми локонами и непредсказуемого поведения. Его искусство в ловле рыбы и храбрость, которую он проявлял в воде во время рыбалки, вызывали не зависть, а лишь восхищение. Обычно мы встречались у реки, и он нередко пользовался моей зависимостью от него, чтобы вовлечь меня в проделки, которые, если бы о них знали дома, не встретили бы одобрения. Как я уже говорил, он был человеком неуравновешенным, иногда добрым и дружелюбным, а порой пугливым и скрытным.

Думаю, это следовало отнести к процессу возмужания, когда подростку бывает трудно ориентироваться в окружающей жизни.

Если Валаму когда-то и носил брюки, то теперь он давно уже с ними расстался и надевал традиционный саронг, который поддерживался декоративным поясом, свисающим с громадного живота. Когда он шел, казалось, что на вас надвигается тяжелогруженая тачка. Его джемпер, словно детская распашонка, не мог прикрыть всего живота, и большой пупок нахально выглядывал наружу. Весь его внешний облик — это своеобразный вызов окружающему, свидетельством чему были озорные глаза. Его внешность настолько запечатлелась в моей детской памяти, что-я с ним ассоциировал всех плохих людей (к ним мы также относили многих из тех, кто проживал в южной части острова). Это впечатление подкреплялось, образами, почерпнутыми нами из историй наших сказочников.

Уверен, что Валаму вовсе не заслуживал такого «признания», но иногда взрослые выбирали самый легкий путь, чтобы оказать на нас давление. Например, когда нужно дать какие-то неприятные на вкус лекарства, они пугали нас его именем, называя его при этом страшным словом Билла (Похититель детей).

ПРАЧКА

В Синадхае было две семьи, принадлежавшие к касте прачек (дхоби). Одна семья жила на правом берегу реки, ближе к нашему дому. Странно, но эти люди не стирали для нас. Глава семьи умер рано, и его жена продолжала дело мужа. Правда, их сын — парень лет семнадцати — выглядел слишком ухоженным для человека, занятого таким трудом.

Этот парень рос возле грязного водоема, где тетушка Редхи демонстрировала еженедельное чудо, всегда стоящее того, чтобы понаблюдать со стороны. Меня и сейчас поражает, что отношение старой женщины к сыну даже наполовину не было таким серьезным, как к белью, которое она приводила в порядок. Люди уважали ее за аккуратность и трудолюбие.