Давид Бек

С этими словами он вывел гонца на узкую тропинку, которая вилась между поросшими кустарником холмами, а дальше разветвлялась в разные стороны. Гонец, которому была знакома эта тропинка, поблагодарил цирюльника за добрый совет и удивился, как это он не подумал об этом сам.

Во время разговора плотник стоял возле гонца, и когда тот повернулся к ним спиной, быстро сунул руку в хурджин, висевший у него за спиной, и было делом одной секунды вытащить тесло и обрушить на голову гонца сильный удар.

Мусульманин, шатаясь, потянулся за пистолетом, висевшим у него на поясе. Но ученик цирюльника успел всадить ему в грудь нож. Гонец упал. Сильной рукой плотник оттащил труп в сторону, укрыл в кустах и вынул у него из-за пазухи письмо к Фатали-хану.

Солнце уже зашло, сумерки заметно сгустились. Движение по дороге прекратилось. Трое путников, словно совершив самое обычное дело, спокойно и безмятежно продолжали путь.

— Если бы было светло, я бы охотно прочел письмо, — сказал плотник.

— Даже не читая, могу сказать, что там написано, — ответил цирюльник. — Нам только нужно было, чтобы оно не попало в руки Фатали-хапа. Мы опаздываем, братья, прибавьте шагу.

До крепостных стен они добрались, когда уже стемнело. Вокруг царила глубокая тишина, прерываемая порой окриками ночных сторожей. Все ворота были на запоре, а как-нибудь иначе проникнуть в крепость не представлялось возможным: высокие стены делали недоступным это логово разбойников.

Трое друзей направились к ущелью, куда резко обрывалась крепостная стена, а в глубине стремительно несся Алидзор. По обоим берегам вдоль ущелья росли фруктовые сады, погруженные сейчас в ночной мрак. Здесь путники стали кого-то искать.

— Бы-жи, бы-жи! — звал цирюльник, как заботливая хозяйка звала бы заблудившегося в кустах теленка.

Теленок не появлялся. Цирюльник повторил свой зов. И тут издали донеслось мычание теленка: «Б-э-э-э…», и какой-то человек, выйдя из-за деревьев, подошел к ним.

— Наконец-то, — едва слышно произнес он, — я уже устал ждать, измучился… Что вы так опоздали?

— По дороге подвернулось небольшое дельце с ханским гонцом, это отняло у нас время, — ответил цирюльник. — Ты лучше скажи, как поведешь нас?

— Прямо через главные ворота, — ответил мужчина, — нам отопрет сам сторож. Идите за мной, я уже все уладил.

И они направились к главным воротам.

Если бы кто-нибудь увидел этого человека днем, он бы принял его за ханского фарраша. Его одежда и оружие свидетельствовали именно об этом, но он говорил по-армянски чисто, как настоящий сюнийский армянин.

Когда они добрались до главных ворот, «фарраш» постучался и сказал по-персидски:

— Гасан, открой!

Гасану приказано было не отворять ворота по ночам, но для фаррашей делалось исключение. И все же сторож спросил для порядка:

— Ночной пароль?[141]

— Голубь, — ответил незнакомец.

Послышался лязг замка, в котором поворачивался ключ, и калитка в огромных воротах распахнулась. Незнакомец вошел, за ним последовали остальные. Кроме главного сторожа, здесь были и другие караульные. Вход освещал большой фонарь.

— А эти кто? — спросил сторож, показав на трех путников.

— Ты что, забыл? Утром, выходя отсюда, я сказал: «Гасан, я ухожу, но ночью вернусь, будь начеку, чтобы вовремя отпереть дверь». Я же сказал, что у жены хана разболелись зубы, и я иду за лекарем. Видишь, это цирюльник, рядом его ученик, а это плотник, который смастерит из дерева такое сатанинское устройство, из которого можно будет метать огромные камни, когда враг осадит нашу крепость.

И зубная боль ханской жены, и осада крепости были одинаково важны и не терпели отлагательства. Особенно сильное впечатление произвело на Гасана «сатанинское устройство» плотника, и он выразил вслух свое одобрение:

— Это дело хорошее, иначе только на бога и придется надеяться…

Трое путников и незнакомец покинули караульных, но вместо того, чтобы идти к хану, затерялись в глухих улочках крепости, погруженных во мрак.

XIII

В Зеву, в одном из уголков армянского квартала, прямо у крепостной стены стоял каменный дом. Здесь проживала вдова с единственным сыном. Ее муж имел свой сад, из тутовых ягод он гнал водку, а из винограда готовил вино. Он был виноторговцем, и его дом был ничем иным, как обыкновенной харчевней. После смерти мужа торговлю продолжала жена. Она славилась как хорошая самогонщица, а приготовленные ею вина были самыми отборными.

Звали женщину Сарой, ей было за тридцать лет, но она сохранила свежесть и красоту молодости. Сара была из тех женщин, которые после падения познают, наконец, жизнь и людей и становятся добродетельными. Она умело отбирала клиентов: никогда не позволяла заходить в харчевню тем, кто ей не нравился. Для них в воротах имелась специальная дверца, через которую она принимала пустую посуду, деньги и выдавала напитки.

Обычаи страны вполне оправдывали такой образ жизни. Вдове, и довольно красивой, принимать в доме посторонних мужчин было бы неприлично. Но этой ночью в кладовой, где хранились карасы с вином, горел огонь. Там сидели пятеро мужчин и потягивали вино. На столе перед ними лежали хлеб и горячий шашлык. То ли слуг не было дома, то ли она не хотела, чтобы они видели ее посетителей, но Сара сама обслуживала гостей: вносила шампуры и раздавала мужчинам. Хозяйка с особым уважением обращалась с гостями, хотя как одежда, так и они сами выглядели довольно подозрительно.

— Уже за полночь, — сказал одни из них, — но ничего не слышно.

— Если бы раздался малейший шорох, моя собака сразу бы залаяла, — проговорила хозяйка. — Не волнуйтесь, как только услышу стук, сразу открою.

И она вышла. Видимо, присутствующие ждали кого-то, чье опоздание сильно беспокоило их.

— Уж не случилось ли чего? — проговорил один из них.

— Да они из-под мельничных жерновов выйдут целехонькими!

— Тогда почему же так задерживаются?

— Кто знает? Может, им помешало что-то очень важное?

Они снова принялись за выпивку, утешившись мыслью, что те, кого они ждали, выберутся целыми и невредимыми даже из-под мельничных жерновов.

А Сара, выйдя из погреба, поднялась по каменным ступенькам и прошла к себе в спальню. Здесь лежало ее единственное дитя, маленький Петрос. Тонкое одеяло закрывало лицо ребенка, мать откинула его, чтобы мальчик мог свободнее дышать. В комнате было жарко, он вспотел, и капельки пота мелкими росинками выступили на белоснежном, как лилия, лбу и алых щечках. Мать наклонилась и поцеловала его так осторожно, что ребенок не почувствовал поцелуя. Потом села у изголовья и с глубокой грустью стала смотреть на его лицо. Глаза бедной матери увлажнились, и она глухо зарыдала. Эта женщина, некогда продававшая свою любовь и не любившая никого, обожала сына той горячей любовью, которая дана только матерям. Но отчего она плакала?

В Зеву проживало около пятидесяти армянских семейств. Когда пошли слухи о том, что Давид Бек собирается осадить крепость, армяне изъявили желание покинуть ее. Хозяин крепости, Асламаз-Кули-хан, не дал им уйти, сказав: «Вы нужны мне здесь. Когда ваши единоверцы осадят город, я заряжу вашими головами пушки и выстрелю по врагу». Персы держали их как заложников, решив в случае поражения выместить на них злобу. И армяне со страхом ждали ужасного конца. Теперь стало понятно, отчего плакала Сара: ее сын был одним из многих детей, которых могли зарезать на улицах крепости.

Едва слышный стук прервал ее мысли. Она вскочила, побежала к двери и быстро открыла. Вошло четыре человека. Сара проводила их в погреб. Один из прибывших был горбатый брадобрей, другой — его миловидный ученик, третий — верзила-плотник, четвертым был незнакомый мужчина, присоединившийся к ним по дороге и одетый фаррашем хана.

При виде их гости Сары сначала растерялись и насторожились, но когда цирюльник, подойдя к ним, сказал: «Привет вам», они радостно окружили его и стали прикладываться к его деснице.

141

В Персии до сих пор сохранился этот обычай. Сторож крепости каждую ночь назначает пароль и сообщает агентам полиции. Если ночью они встречают на улице человека, не знающего пароль, арестовывают его. (Прим. автора).