Большие Надежды

И снова визгливый смех, будто треск ломавшегося от натуги металла, взорвал барабанные перепонки. Он раскроил череп, резанул по глазам, отдался болью где-то в желудке, а потом всё резко стихло. Оборвалось так неожиданно, что Артур едва не пошатнулся.

Навалившаяся тишина оказалась настолько внезапной, что на мгновение организм растерялся и запутался в ощущениях, но дрессура оказалась сильнее инстинктов. А потому тело медленно выпрямилось, тяжело поднялось на ноги, и Артур пошатываясь застыл посреди коридора. В ушах ещё звенело, кровь стучала, словно сотня разгневанных молоточков, но он уже взглядом привычно искал малейший признак опасности. Однако ничего не было. Только голос всё трещал в голове:

«Не ошибись».

Хант на секунду со всей силы зажмурился, прежде чем резко открыл глаза и осмотрелся. Всё было точно таким же, как и полчаса назад, когда он спустился из Оранжереи. Висели зеркала, из-за тяжёлых дверей доносились звуки отвратительной музыки и гул голосов. И, казалось, ему привиделась и боль, и удушье, и странный, невозможный разговор с ещё более нереальными, почти абсурдными намёками. Но Артур нахмурился, осторожно дотрагиваясь до кровоточившей ссадины на губе, а потом снова едва не пошатнулся. Реальность перед глазами на мгновение съёжилась, прежде чем с грохотом хлопнувшей где-то вдалеке двери замерла во всей своей отрезвляющей чёткости. И посреди неё вдруг оказался он сам со всеми своими открытиями и откровениями, от которых веяло сюром. Только вот ряд неровных царапин на гладком полу, за которые зацепился наконец взгляд, всё же доказывал – было. Это действительно было, и предупреждение Суприма звучало вполне очевидно. Тот, без сомнений, давно знал о Флор, и о чём-то ещё, что пока было неведомо Артуру, и попытался предостеречь. Как мог. Дальше решать будет сам Хант и… Флор. Если она ещё не решила. Но что-то подсказывало, что в своём выборе он уже опоздал.

А потому, дёрнув раненой щекой, Артур стремительно двинулся в сторону лестницы. У него оставалось чудовищно мало времени.

Собственные покои встретили тишиной и темнотой. Пробивавшегося сквозь желтоватые окна света отчаянно не хватало, чтобы разогнать полумрак больших комнат, но Артуру было плевать. Методично и быстро, ремешок за ремешком он застёгивал жёсткий доспех, не давая себе ни минуты, чтобы отвлечься, однако, когда дошёл до последнего, вдруг замер, медленно опустил руки и чуть повернул голову, словно прислушивался. Что-то было не так. Что-то в атмосфере вокруг неслышно, но ощутимо переменилось, отчего все инстинкты взвыли сразу и одновременно. Артур поджал губы и полностью повернулся. Всем своим разумом он сосредоточился на той едва заметной новой детали в окружавшем мир шуме, пытаясь понять, о чём пытался прошептать ему Город, а через секунду резко выдохнул и стремительно подошёл к окну.

Город спал. Или, вернее, делал вид спящего, потому что электронному разуму, который опутывал это место, словно невидимый щуп, не было дело до какой-то усталости. Он дышал тёмными улицами, на которых уже выключили освещение, и пялился в тревожно мерцавший сине-зелёным отблеском Щит, словно тоже к чему-то готовился. Артур перевёл взгляд на видневшиеся вдалеке трубы заводов, что чадили даже в ночи и не давали увидеть подступы к Городу и большие ворота, всмотрелся в их сизоватые дымные образы, а потом тихо выругался. Последний ремень слишком резко щёлкнул в замке, и в этот же миг тихо хлопнула дверь в комнату Лины. Шпионка делала своё дело, и Артур поморщился. Форменный плащ Артур застёгивал уже в лифте, руки оттягивал шлем.

Идея, что родилась в голове ещё в канцлерской ложе, была проста и, наверно, невероятно глупа, абсурдна и обречена на провал, но Хант не видел иного пути. Его вообще не было и не могло быть ни для Флор, чьё будущее было предопределено ещё с рождения, ни для него. А потому Артур действовал почти необдуманно, хотя понимал, что в случае провала (да, наверное, и успеха тоже) их обоих попросту уничтожат. Но именно сейчас, впервые за все тридцать лет жизни, его это не беспокоило. Совсем. Вместо страха и давящего ощущения приказа в голове жило нечто совершенно иное, новое, непривычное, но именно оно вынуждало всегда спокойное сердце колотиться ровно и чётко, разнося по венам уверенность, – он не сделает этого. Никогда! И с каждым ударом Артур будто снова чувствовал аромат тех самых белых дурацких цветов, которыми, казалось, была пропитана Флор.

Прислонившись к хромированной стенке кабины, он прикрыл глаза, машинально провёл по губам указательным пальцем и усмехнулся. Забавно, но на коже ещё оставалась пыльца от рассыпавшихся лепестков, которые Флор так осторожно собирала в ладони. Артур помнил, что в тот миг хотел пошутить и сказать, разумеется, что-нибудь едкое, но не смог. Он просто смотрел, как доверчиво падают в подставленные руки цветы, и не смел открыть рта, чтобы не спугнуть какую-то особую магию между белым бутоном и замершей рядом с ним женщиной.

Артур усмехнулся, чувствуя, как саднит разодранную губу, и покачал головой. Ей бы пошёл белый цвет гораздо больше, чем Лине. Цвет чистоты и… Он опять хмыкнул и покачал головой. Ну да, цвет невинности. Потому что Флор целовала его неумело и пахла цветами, она горчила на вкус, и пальцы её были липкими от нектара, поцарапанные острыми листьями, сами, как веточки, которые путались в его волосах. И, казалось бы, ему немедленно должно было стать до одури скучно, но вместо этого сердце тогда опять пропустило удар, как сделало прямо сейчас от одного лишь воспоминания. Флор была настолько живой, такой неподходящей, другой, своей собственной, но именно это сводило с ума, и потому он позволил себе так много лишнего. Необдуманно. Глупо. Но пожалел ли он хоть о чём-нибудь? Артур едва слышно фыркнул и ступил в раскрывшиеся перед ним двери. Ради бога! Прямо сейчас он шёл на измену и предательство Канцлера, лишь потому что его личный долг оказался насыщен ароматом пионов. Таксожалелли он? Хуже. Онсострадал.

«Долг – отравленный газ, запущенный в камеру твоей жизни…»

Пусть будет так. Он согласен.

Перехватив поудобнее тяжёлый шлем, Артур направился в глубь западного «зубца». Он не знал, почему не пошёл в Оранжерею. Просто был уверен – если Флоранс почувствовала хоть толику того же, что почувствовал он, то сбежит туда, где можно прийти в себя и разобраться. Туда, где всё было знакомо и привычно, но где они вновь встали бы по разные стороны. Не в Теплицы, нет. В Лабораторию. В то самое место, что будто бы ставило прозрачную стену, разделяя её живое и его мёртвое.

А потому Артур поджал губы и наклонил вперёд голову, словно уже приготовился бороться с невыносимым упрямством Флор, которая наверняка всё ещё злилась. В этом она тоже так разительно отличалась от послушной, покладистой Лины и… и всех других женщин, что когда-то у него были. Даже если те лезли к нему под дозой «Симпати». Даже если им что-то было от него нужно. Но проблема в том, что Флор ничего не хотела от него, – Артура Ханта – и это с ним тоже случилось впервые.

Он знал, что поступил некрасиво, и, в общем-то, обрушившийся на него гнев растерянной Мэй был предсказуем и справедлив. Надо было сразу обо всём ей рассказать, прямо у той колонны, за которой она так по-детски и глупо пряталась, но… И тут Артур осторожно оглянулся, прежде чем позволил себе едва заметно улыбнуться. Но он ни о чём не жалел. Флор была очаровательна. Да, всё ещё насторожена и немного напугана, но больше не прятала ни взгляд, ни эмоций. Она была самой собой в той невероятной и неестественной для неё обстановке, отчего Артур до последнего тянул с признанием, пока не стало слишком уж поздно. Вышло глупо и очень обидно для обоих. Для Флор, потому что она довольно справедливо считала, что её обманули, ну а для него… Хант стиснул зубы и машинально замедлил шаг. Ладно, нечто подобное с ним и правда впервые. Таких, как Артур Хант, обычно не отвергают, но Мэй со своими странными приоритетами и совершенно невозможной для понимания логикой смогла лишь одной фразой перевернуть всю тщательно выстраиваемую иерархию.