Большие Надежды

– Хорошо… Хорошо… – прошелестело сзади, и Артур опустил голову ниже. – Почтение молодости. Хорошо… Ты хорошо знаешь, что должен.

Положенные слова вырвались сами.

– Город превыше всего! – ровно отчеканил Хант и услышал довольный смешок.

– Превыше, да. – Казалось, Суприм веселился. – Нет ничего выше долга. И нет ничего отвратительнее его. Ты так не считаешь?

Артур ничего не ответил. Перебивать речь Суприма не дозволялось даже Великому Канцлеру. Тем временем отвратительный лязг протезов послышался снова. Подволакиваясь и спотыкаясь на каждой маленькой выбоине, те скребли по каменным плитам, отчего по коридору разносилось скрежещущее эхо хромых шагов. Оно впивалось в барабанные перепонки и, словно сверло, пыталось добраться до черепа, пока всё не стихло, а белый балахон не замер перед застывшим взглядом Ханта.

– Да. Долг отвратителен, – раздался неожиданный шёпот. – Отвратителен тем, что это тупик. Гнусный… уродливый… мерзкий рудимент. Некроз на жизни. Опухоль совести. Паразит, который откладывает в наших сердцах личинки страха и порождает таких же отвратительных… мерзких уродов, как и он сам.

Последовал скрип протезов, и Хант молча прикрыл глаза. К чему этот разговор? Артур не понимал. Его мысли рвались прочь отсюда, но тело словно окаменело, когда он услышал:

– Подними. Подними голову, мальчик, – проскрипел голос. И когда Хант замешкался, не зная, можно ли ему смотреть, Суприм повторил уже резче: – Я сказал – подними.

Артур пошевелился и медленно скользнул взглядом по кривым железным культям, что служили подобием ног. Те острыми когтями-крючьями впивались в прочнейший камень и выцарапывали из него крошки при малейшем движении. Это было до страшного неестественно. Почти безобразно. Но затем взгляд двинулся дальше, к белоснежному одеянию, что, словно инфернальное покрывало, укутывало тело Суприма. Он видел всегда скрывавший лицо капюшон…

Никто не знал, как выглядел на самом деле Суприм. Разве что только Канцлер… Но тут из-под балахона показалась обтянутая тонкой кожей рука. Длинными и кривыми, похожими на когти ногтями она сдёрнула плотную ткань капюшона, обнажив лысый череп, провалы глазниц со светившейся будто на дне блеклой радужкой и беззубый рот. А может, это губы так втянулись внутрь, что образовали похожую на прорезь щель в высохшей на костях коже. Суприм был уродлив, и лишь дыхание доказывало ошарашенному Артуру, что перед ним всё ещё человек. Изуродованный, почти умерший, но…

Взгляд Ханта остановился на серых глазах, почти настолько же светлых, как и сами одежды. И в этот момент Артур вдруг понял, что не может дышать. Его организм будто бы захлебнулся в этой неестественной белизне всего образа, как в бездушном холодном тумане, и тело не могло ни отвернуться, ни закричать, пока чужой взгляд шарился у него в голове сквозь пойманные в ловушку зрачки. И когда стало уже невмоготу, а перед глазами поплыли цветные круги, он вдруг услышал:

– Что ты знаешь о долге, Артур Хант?

– Долг – это жизнь, – прохрипел он.

– А жизнь? Знаешь ли ты, что такое жизнь, отнимая её так легко? М?

– Это… долг, – выдавил Артур, чувствуя, как сжимает от недостатка воздуха лёгкие. Послышался смех.

– Ты дурак, Артур Хант, как и наш Канцлер. Либо… – И кривой старческий палец скользнул по лицу, а потом острый и длинный ноготь медленно провёл там, где саднила щека. – Либо врёшь. Врёшь мне, а значит, врёшь Городу.

– Никогда.

– Никогда? – и удивление в голосе Суприма граничило с насмешкой. – Допустим. Посмотри на меня, глава Карательной службы. Что ты видишь? М?

Артур вновь скользнул взглядом по перекошенной фигуре, которая уже почти не напоминала человека, и выдохнул то, что действительно думал:

– Я вижу долг.

– И как? Нравится это тебе?

От визгливого смеха Артур на секунду зажмурился, однако едва ощутимое движение пальцев на собственном подбородке вынудило вновь посмотреть Суприму в глаза. Сознание съёживалось, но бесцветный взгляд вынуждал говорить.

– Нет.

– Так что же такое долг, Артур Хант?

– Это боль, – прошептал он одними губами, хватая ртом воздух, но того будто не было. Словно его резко выкачали из длинного коридора, и теперь мозг отчаянно задыхался.

– Верно, – прошелестел Суприм, а потом одним неуловимым движением полоснул ногтем по губе. Там, где уже подсыхала короста. И лицо будто бы обожгло, тело дёрнулось в сторону, но силой воли Артур заставил себя замереть. Послышался хриплый смешок.

– Молодец… Молодец. А теперь ответь сам себе, Артур Хант, сколько ещё боли ты сможешь вынести? Как долго будет длиться твой долг?

– До конца…

– До конца? Хорошо… Хорошо… А она? Она стоит того? Эта боль…

Артур прикрыл глаза и попытался вздохнуть, борясь с выворачивающим наизнанку жжением в лёгких, но не смог. Их будто бы распилили и подожгли, оставив плавиться прямиком в грудной клетке.

– Прямо сейчас ты задыхаешься, и вместе с тобой задыхается Город, – долетел до звеневшего сознания шёпот. – Тебе больно, и больно ему. Ты знаешь,ктоещё испытал нечто похоже. Ты знаешь,ктодоказал свою преданность… Так ответь мне, после всего, что ты видел. После всего, что тыпочувствовал… Что ты готов принести в жертву? И стоит ли эта жертва того?

Голос стих, а Артур медленно поднял взгляд на склонившуюся над ним уродливую фигуру. Он смотрел на неё бесконечно долгое мгновение, прежде чем вдруг улыбнулся. Легко. Искренне. Он разглядывал жуткий, испещрённый сосудами череп, чувствовал, как дёргает болью израненный рот, но по-прежнему ни в чём не сомневался. Флоранс Мэй действительно стоила большего, чем какая-то оплеуха; больше, чем эта боль; больше, чем всё, что Хант мог вспомнить в эту секунду. Наверное, даже больше, чем его жизнь, не будь она уже отдана Городу, который, как оказалось, вовсе не стены, не улицы и не камни. А значит… Артур не колебался, когда молча кивнул.

– Молодец… Молодец… – проскрипело над ухом.

Следом послышался визгливо-лязгающий смех, и когтистые пальцы вдруг вцепились прямиком ему голову, хорошенько встряхнув.

– Долг вовсе не здесь, глава Карательной службы. Не здесь. Не в голове, – проскрежетал Суприм. Он наклонился прямиком к глазам Ханта и теперь будто резал взглядом сетчатку, пока сам улыбался во весь провал огромного рта. – Твой долг там. Понимаешь? Вотздесь.

С этими словами он со всей силы толкнул Артура в грудь, туда, где ровно и чётко билось трудолюбивое сердце, а затем сжал пальцы на кителе под аккомпанемент треска лопнувшей ткани.

– Твой и мой. Он не в голове, нет. Он в сердце. Слышишь, мальчик?

– Да.

– Ты думаешь верно. Город – не камни и стены. Город – это, в первую очередь, люди. Понимаешь?

– Да, Великий Суприм.

Хант сглотнул, но вцепившиеся в него глаза не отпускали. Они вынуждали держаться едва ли не зубами за испарившийся воздух, и Артур вдруг разозлился. Бешенство на собственную слабость пронзило, кажется, весь позвоночник, отчего тело сначала вздрогнуло, а потом медленно, с трудом выпрямилось. Один удар сердца, и их взгляды встретились. Мгновение, и когтистая рука медленно разжала пальцы, а потом вовсе исчезла.

– Хорошо… Хорошо! – рассмеялся Суприм.

И в этот момент в мире будто лопнула невидимая прежде плёнка, пустив в него весь скопившийся воздух. Он ворвался в пустые лёгкие, расправил их, наполнил до самых краёв, и показался таким удивительно сладким, что Артур дышал и не мог надышаться.

– Долг – отравленный газ, запущенный в камеру твоей жизни, – донеслось до него сквозь звонкое биение крови в ушах. – Дышать опасно, а не дышать невозможно. Алекс Росс с этим не справился. Он мёртв. И давно. Но ты ещё жив. А потому дыши, Артур Хант, дыши полной грудью и не бойся. Может быть, тебе повезёт. Может быть, ты выполнишь долг до того, как сдохнешь от боли… Может быть, Город в тебе не ошибся. Да… Сегодня всё решится, – послышался скрипучий смех, а потом культи заскребли дальше по коридору. И сквозь отражавшееся от стен и зеркал скрежетание Артур услышал: – Мы снейсделали выбор, его уже не отменить… нет… Остался твой ход, Артур Хант. Не ошибись.