Страница 18 из 113
— Никакого чемодана я на судно не приносил, — сквозь распухшие губы выдавил Алексей.
Его увели и снова избили. Он ничего не сказал. Собрал всю волю и мужество и выдержал. Последующие допросы тоже ничего нового следствию не дали.
…Алексей лежал на койке. Ныло все тело. Он с усилием поднимал руки, ощупывал лицо, глаза, губы. Как будто бы все цело. Только левый глаз не открывается. Совсем заплыл.
Он не испытывал никаких чувств, кроме огромного удовлетворения. Выдержал. Алексей даже как-то поднялся в собственных глазах. Значит, на него можно положиться. Не ошибся Кирзнер, когда давал ему поручение. Только бы выбраться на волю! Он будет продолжать борьбу. Всю жизнь. Где бы ни находился… Иногда Алексей думал о том, чем может кончиться их «дело». Кирзнер, рассказывая о царских тюрьмах, допросах, всевозможных провокациях, говорил, что показаний одного свидетеля недостаточно для обвинения, необходимы другие улики. А в их деле нет улик! Правда, на их стороне сила, и они могут сделать все, что захотят, вопреки законам, написанным на бумаге. Но все-таки хорошо, что улик нет.
Мысли неотступно возвращались к Пеструхину. Что он видел? Чемодан. А может, это ему пригрезилось? Может быть, они никогда и не говорили о чемодане, об отрезах? Кто докажет, что это было именно так? Фараоны ведь ничего не нашли.
Время тянулось медленно. Алексей не ел. Похлебка и каша оставались нетронутыми. Хотелось только пить…
15
Об аресте сына Иван Никандрович узнал на следующий день. Алексей не пришел домой. Раньше с ним такого не случалось. Чибисов пошел на «Бируту». На пароходе он все узнал. Причины ареста были неизвестны, и Иван Никандрович отправился в центральную тюрьму. Там ему сказали, что Алексей под следствием, свидания не разрешены и пока ему здесь делать нечего. Печальный вернулся Чибисов домой. Его мальчик, его Алеша, в тюрьме! За что? Что он натворил?
Иван Никандрович был совершенно уверен, что Алексей не сделал ничего бесчестного. Стыдиться ему нечего. Значит, все связано с революцией, о которой так много сейчас говорят. Со стены прищуренными, умными глазами на него с усмешкой смотрел отец, Никандр Чибисов.
Иван Никандрович подошел к буфету, вынул графин, налил стопку, выпил. Может быть, успокоит? Мысли разбегались. Было страшно за сына. Он хорошо знал, что такое царская тюрьма. Алексею всего девятнадцать лет! Был бы постарше…
В памяти возникли картины прошлого… Вот полицейские переворачивают все в доме. Обыск. Отец стоит, прислонившись спиной к печке. В глазах ни страха, ни смущения. Одна злость и презрение… А когда приказали одеться, Никандр натянул пальто, взял в руки узелок с вещами, мать припала к его груди, он ласково погладил ее по голове, поцеловал и негромко проговорил:
— Ничего, Варя, ничего. Наш верх будет. Не горюй. Скоро вернусь. — Его вытолкали из комнаты, и с тех пор семья не видела Никандра. Редко приходили вести издалека, откуда-то с Енисея. Так и пропал на царской каторге.
Иван Никандрович вздохнул. Неужели такая же судьба ждет Алексея?
Нудельман пригласил Ивана Никандровича к себе. Он ходил по комнате большими шагами, заложив руки за спину, опустив тяжелые синеватые веки. «Лицо его, с нездоровым желтым оттенком, с темными кругами под глазами, указывало, что хозяин брокерской конторы нездоров. Он пригласил Чибисова сесть, но разговора почему-то не начинал. Молчание угнетало. Наконец Нудельман остановился, поднял веки и прямо взглянул в лицо Ивану Никандровичу. Глаза у Нудельмана были темные и очень блестящие.
— Иван Никандрович, — глухо сказал хозяин, — по-настоящему мне следовало бы вас уволить.
— За что? — привстал в кресле Чибисов. Новость была ошеломляющей.
— За то, что ваш сын арестован и находится в тюрьме по политическому делу. Он неблагонадежный. Понимаете? К сожалению, об этом стало известно нашим конкурентам, и они стараются бросить тень на мою фирму…
Иван Никандрович гордо вскинул голову:
— Я не знаю, за что арестован мой сын, но, если он заключен в тюрьму по политическому делу, а не по уголовному, я не стыжусь. Вся прогрессивная Россия требует изменений, Роберт Наумович. Вы это прекрасно знаете сами.
— Вот видите, какой вы, — нахмурился Нудельман. — Кое-кто правильно предлагал уволить вас. Но пока Роберт Нудельман еще хозяин своей конторы и служащих будет нанимать сам. У него есть еще немного лишних денег, которые можно бросить любителям вмешиваться в его дела. Это всегда успокаивает страсти. Вы нужны мне, Иван Никандрович. Поэтому продолжайте работать, как работали прежде. Я только хотел предупредить вас…
— Посмотрите, что делается в Риге, Роберт Наумович, — перебил его Чибисов. — С вами я могу говорить откровенно. Мы знаем друг друга не один год. На заводах, на фабриках, среди интеллигенции все кипит. Везде забастовки, митинги, демонстрации. Рабочие требуют увеличения жалования. Они живут в нечеловеческих условиях. Их дети умирают от чахотки и других болезней. Когда-то должен быть положен конец несправедливости? Ни один честный человек, по-настоящему любящий Россию, не может остаться в стороне от этих событий…
— Ого, да вы настоящий агитатор! — прищурился Нудельман. — Отчего же вы, бесспорно честный человек, стоите в стороне от всего этого, как вы сказали? Не ходите по улицам с красными знаменами, не кричите на каждом углу: «Долой самодержавие!», не устраиваете у меня в конторе митингов?
Плечи Ивана Никандровича опустились, он как-то весь сник, помолчал, потом тихо заговорил:
— Я не борец по натуре. Пошел не в, отца. Тот был настоящим человеком. Сильным, смелым, принципиальным. За это и погиб. Вы же знаете историю моей семьи… А я нет. Сердцем все понимаю и одобряю, а к борьбе неспособен. Но если, — Чибисов опять выпрямился, — Алексей окажется борцом за лучшую жизнь, если он станет похожим на деда, я буду гордиться им, хотя и знаю, насколько это опасно и чревато последствиями. Ах, если бы не его молодость!
Нудельман снисходительно покачивал головой, слушая горячую речь Чибисова.
— В том-то и дело, — сказал Нудельман, когда Иван Никандрович замолчал. — Вы должны были бы убедить сына не вмешиваться в политические истории, оградить от вредных влияний. Но это дело вашей совести. Хочу только сказать, если его выпустят и он снова попадется, вам придется уйти с работы. Не потому, что я этого хочу, нет. Мы с вами давно работаем вместе. Я уже говорил: вы мне нужны как человек, прекрасно знающий дело, но марка фирмы для меня дороже. Мы потеряем клиентов, если они узнают, что Нудельман прикрывает антиправительственные элементы. А они обязательно узнают. Об этом позаботятся те, кто заинтересован в уменьшении наших прибылей… И пожалуйста, не ведите таких разговоров, какие вы вели со мной. Это опасно. Вот что я хотел сказать вам, уважаемый Иван Никандрович.
Чибисов вернулся на свое место, но работа не шла на ум. Перед ним лежала пачка неразобранных документов. Он не дотронулся до них. А может быть, старый Нудельман прав? Долг отца оградить Алешу от опасностей, доказать ему, что он слишком молод и неопытен, что следует подождать, когда он будет иметь твердые убеждения.
16
Серафим Леонидович Курьянов был недоволен. Перед ним сидел Лещинский и нервно ломал себе пальцы. Разговор принимал неприятное для него направление. Начальник просил доложить о деле моряков с «Бируты». А что докладывать, Николай Николаевич не знал. Допросы Чибисова и Лободы не дали никаких результатов. Дело остановилось.
— Так что вы думаете предпринять дальше? — ворчливо спрашивал Курьянов. — Так ведь нельзя оставить.
— Улик нет, Серафим Леонидович. В этом вся беда. Если хоть маленькая…
— Получить надо.
— Применяли все допустимое…
— Ну, а этого, как его… — Курьянов заглянул в папку, — Пеструхина вызывали?
— Лично беседовал.
— Ну и что?
— Вертится как юла. Ничего не знает, ничего не помнит, не видел.