Темный час

— Чувствуется, что тебе это нравится.

Господи. Блядь. Какого черта она делала? Кто-то должен был забрать мимозы. КАК МОЖНО СКОРЕЕ.

Я сделал шаг назад, но наткнулся на комод. Теперь я был заблокирован.

— Бери рубашку и возвращайся вниз, пока тебя не начали искать.

— Никто не придет, — ее губы скривились в ухмылке. — Пока.

В следующее мгновение она уже стояла на коленях, прижавшись ртом к моему члену. В моей голове царил хаос, кричащий моему телу, что это полный пиздец и чертовски неправильно. Каждая гребенная вещь в этом была извращенной. Неправильно, неправильно, неправильно. Но я не остановил ее, потому что альтернатива означала навлечь гнев моего отца, как только эта женщина расскажет моей маме о травке и азартных играх. Я видел монстра, который жил под его сшитыми на заказ костюмами. Я знал, на что он способен. Я убил женщину из-за него. И, если честно, именно поэтому я не мог спать. Два года назад, перед костром на берегу озера Крествью, я нажал на курок и решил свою судьбу. Я был ребенком. Мы все были просто детьми. Кто, черт возьми, сделает это с тринадцатилетним ребенком? Братство Обсидиан, вот кто. И эта женщина была замужем за одним из них. Видимо, сжигание морали дотла было частью их свадебной клятвы.

Она стонала, обхватив мой член, словно ей чертовски нравилось то, что она делала. Желчь поднималась в моем горле, когда я боролся с желанием, разгорающимся в глубине моего живота. Я словно боролся с собственным телом, пытаясь отключить любые эмоции, кроме гнева. Это было хреново на многих уровнях.

Я не хотел этого.

Но я был не более чем мятежным ребенком, пытающийся вести войну, которую, как я знал, никогда не выиграю. Это было бы мое слово против ее. Мои родители не только позаботятся о том, чтобы я проиграл, но и уничтожат всех, кто когда-либо заключал со мной пари, просто чтобы доказать свою правоту. В этом доме никто не зарабатывал деньги без ведома моего отца. Быть причисленным к стукачам в школе, полной привилегированных засранцев, было равносильно смертному приговору. Добавьте сюда тот факт, что я не был биологическим ребенком своих родителей, а значит, вся эта безусловная любовь не распространялась на меня. Итак, я стоял здесь и меня облизывали. Буквально.

С этого момента мой самый темный час стал еще темнее.

После этого каждый воскресный бранч Британские Большие Сиськи каким-то образом находили дорогу в мою комнату. Я пытался найти способ уйти из дома, но по какой-то извращённой причине я ссорился с родителями накануне вечером и получал от мамы домашний арест. После первых двух визитов я ожидал ее прихода и убедился, что нахожусь достаточно под кайфом, чтобы мне было наплевать. Каждый визит заканчивался дрочкой, минетом или траханьем пальцами. Пока однажды в воскресенье — день, когда я потерял девственность — зыбучий песок не поглотил меня. Я был выше среднего роста, спортивного телосложения. Моя внешность всегда привлекала внимание, но в течение нескольких месяцев я сводил себя с ума, задаваясь вопросом, какого хрена она решила войти в мою комнату. Из всех подростков в мире…

— Почему я? — спросил я, когда она стянула с себя футболку, оторвавшись от моего члена.

Она засмеялась.

— О, милый, — сказала она, сделав преувеличенно надутое лицо и положив руку мне на щеку. — Ты действительно думаешь, что дело в тебе. — Она встала, натягивая шорты. — Нет, милый. Речь идет о мести. Это месть за годы жестокого обращения и пренебрежения. Это средний палец в сторону жизни, о которой я не просила. Ты не особенный… — Она сделала паузу и посмотрела на мой член с ухмылкой. — Ну, может быть, ты и особенный. — Она подошла к двери и остановилась, положив руку на ручку. — Ты хочешь знать, почему ты? Почему бы тебе не спросить свою мать? Это была ее идея.

Кровь отхлынула от моего лица. Это была игра. С самого начала все это было ложью. Она никогда не собиралась рассказывать моим родителям. Она использовала это, чтобы запугать меня. Она использовала меня. И моя мать позволила ей.

За что? Чтобы разозлить своего дерьмового мужа?

Весь гнев, боль и страдания, которые я держал на коротком поводке последние несколько лет, наконец, вырвались наружу. Я сорвался. Спрыгнул с кровати, натянул трусы, а презерватив так и остался на члене, потому что кого это, блядь, волновало, и выскочил из комнаты на лестницу.

— Ты послала ее? — крикнул я, как только оказался на кухне.

Моя мать сидела за огромным островом, беря сыр с доски с закусками и потягивая мимозу. Вокруг нее сидели еще три женщины и занимались тем же самым. Все они подняли головы и уставились на меня сквозь наращенные ресницы.

— Скажи мне, что она лжет, — я остановился перед мамой. Грудь вздымалась. Разум помутнел. — Скажи мне, что ты не посылала ее в мою комнату. — Мой голос дрогнул.

Скажи, что я значу для тебя больше, чем это. Скажи, что тебе не плевать.

Она ничего не сказала.

Вошел мой отец. Идеальное, блядь, время.

— Достаточно, сынок.

— Ты хоть представляешь, что она сделала? — Я указал на мать, которая выглядела скучающей от происходящего.

Он сжал челюсть.

— Я сказал, хватит.

Он знал.

Конечно, он знал.

Я стоял посреди нашей кухни в своих гребаных трусах-боксерах, пока миссис Робинсон (прим. это термин, используемый для описания взрослой женщины, преследующей кого-то моложе себя), которая спустилась вниз, и ее веселая компания озабоченных домохозяек были заняты тем, что засовывали виноград в рот и трахали глазами мой член. Нужно быть идиотом, чтобы это не заметить.

— Ты чертов псих. — Я толкнул его в грудь. — Вы все, блядь, больные, — сказал я остальным.

Отец схватил меня за волосы и впечатал лицом в ближайшую стену. Он прижал меня своим весом, наклонившись близко к моему уху.

— Если самое худшее, что случится с тобой в твоей жалкой жизни, это то, что шикарная женщина захочет твой член вместо члена своего мужа, то считай, что тебе повезло. — Он отпустил мои волосы, затем отошел, проведя рукой по передней части своего костюма, как будто это я его помял. — Я сказал, хватит. А теперь иди в свою комнату. — Он провел рукой по лицу. — И, ради бога, оденься.

Не сказав больше ни слова, я вернулся в свою комнату. Я закрыл дверь, плюхнулся на кровать, зажег косяк и уставился в потолок. Я хотел, чтобы мое тело перестало дрожать. Умолял свое сердце успокоиться.

Через несколько месяцев эта женщина перестала приходить на бранч. Может быть, она получила все, что ей было нужно, и окончательно завязала. Может быть, она перешла к следующей жертве. А может, ее муж узнал и решил, что не любит делиться. Для меня это не имело значения. Я просто был рад, что ее больше нет.

Я ненавидел ее.

Я ненавидел их всех.

Я ненавидел свою мать за то, что она была не более чем прославленным сутенером для своего собственного ребенка. Я ненавидел своего отца за то, что он это позволял. Пока он трахался в Нью-Йорке, меня дома совращала мамаша Стиффлера (прим. персонаж из фильма «Американский пирог»).

Я ненавидел мужчину, за которым она была замужем, за то, что он не справлялся со своим дерьмом дома.

Я слышал, как люди говорили, что даже самый темный час длится всего шестьдесят минут. Я считал это чушью. Для меня часы начали тикать одним воскресным днем несколько месяцев назад, и я все еще ждал, когда они остановятся.

Темнота — это отсутствие света. Когда догорал последний огонек надежды, наступала тьма. Это было почти романтично, как она прокралась и утешила меня в тот момент. Когда все остальное исчезло, наступила тьма.

Некоторые люди бегут от темноты.

Я принял ее.

Некоторые люди боялись ее.

Я стал ею.

ГЛАВА

1