Чужестранцы

После фантов танцевали кадриль. Елена Михайловна подошла к Евгению Алексеевичу и сказала:

-- Что вы сегодня такой скучный? Пойдемте со мной танцевать!

Этого было вполне достаточно, чтобы вера в свое счастье окрепла, и вся мрачность отлетела. Евгений Алексеевич танцевал кадриль с особенным одушевлением и грацией, обмахивался веером своей дамы и сделался снова весел, мил, находчив... Когда кадриль кончилась, Елена Михайловна подхватила своего кавалера под руку и пошла с ним.

При встрече с Волчанским, Елена Михайловна выронила из руки веер и приказала:

-- Поднимите!

Несколько человек бросилось поднимать, но Волчанский одержал победу: на его долю выпало удовольствие получить от Елены Михайловны merci.

Раздались звуки венского вальса

-- Пойдемте! -- шепнула Елена Михайловна и приподняла уже свою руку, чтобы положить ее на плечо Евгению Алексеевичу.

-- Венский не танцую... -- с грустью сказал Евгений Алексеевич, -- давайте обыкновенный, в два па...

-- Не люблю! -- ответила Елена Михайловна и, отдав Евгению Алексеевичу пунцовую розу, поднесенную ей кем-то из кавалеров, улыбнулась навстречу Волчанскому...

Вставши в арке, отделявшей зал от гостиной, Евгений Алексеевич следил взором за Еленой Михайловной... Вот она грациозно плавает красивыми па венского вальса, склонив на бок свою голову... Кончили тур. Идут мимо... Как обворожительно хороша Елена Михайловна! Щеки горят, глаза блестят огоньками, грудь колышется...

Евгений Алексеевич почувствовал легкое головокружение, ему стало вдруг душно и захотелось остаться один на один со своими грезами... Он вышел на террасу, спустился по ступеням широкой лестницы и медленно зашагал в глубь темного сада...

Когда светлые глаза дома пропали за листвою деревьев, Евгений Алексеевич прижал к губам пунцовую розу и стал пить ее аромат, и в этом аромате, ему казалось, было что-то общее и с его чувством, и с Еленой Михайловной, из рук которой перешел к нему цветок... На душе Евгения Алексеевича была музыка счастья... Ему хотелось сказать кому-нибудь об этом счастье... Он остановился, отнял от губ розу, глубоко вдохнул полной грудью чистый воздух летней ночи, посмотрел на темно-синее небо, с брошенными на нем в беспорядке звездами, и прислушался... В доме играют все тот же вальс. Рояль звучит вдали, как арфа... Коростель кричит за Волгой... Листья шелестят... Нет, это -- шаги, шелест платья...

Как застигнутый на месте преступления вор, Евгений Алексеевич испугался этих шагов, и, сжав в руке стебель розы, торопливо свернул в темную аллею акаций.

Евгению Алексеевичу казалось, что тому, кто идет, покажется странной и смешной эта встреча с уединившимся с розою человеком... Пройдя по аллее, он двинулся по узенькой тропинке, среди кустов малинника и смородины, ведущей к старой заброшенной беседке... Отсюда Евгений Алексеевич хотел перейти на левую сторону сада, более глухую и запущенную, а затем незаметно вернуться на террасу...

Он был уже возле беседки, когда чьи-то голоса заставили его вздрогнуть. Он инстинктивно замер на месте.

Где-то тявкала собака, и стучал в чугунную доску караульщик. А вблизи, почти рядом, скользили две человеческих тени и вполголоса разговаривали:

-- Лена! Скажи правду: ты все-таки немного увлекалась этим лохматым художником, а?

-- Да клянусь тебе, -- нет! Это был просто маленький каприз... А потом я сердилась на тебя и хотела тебе отомстить...

Лена? Какая Лена? Она?

Сердце Евгения Алексеевича забило тревогу, в глазах потемнело... Потемнели вдруг и небо, и звезды на нем: прозвучал поцелуй и повторились еще и еще...

-- Люблю! люблю! люблю! -- страстно шептал женский голос.

-- Ха-ха-ха! Браво! -- неестественно громко расхохотавшись, закричал Евгений Алексеевич.

На мгновение сделалось тихо, а потом резкий, металлический голос Волчанского произнес отчетливо:

-- Шпион!

И тени скрылись...

Евгений Алексеевич швырнул из рук пунцовую розу. Пошатываясь, добрел он до первой лавочки и, опустившись на нее, закрыл лицо руками и застыл...

В доме плясали. Звуки вальса долетали сюда, глухие и нежные. Собака тявкала где-то. Коростель скрипел за Волгой...

XXII.

Со дня своих именин Захар Петрович начал усиленно думать о службе. Глафира Ивановна, заметив в муже небывалый интерес к земским начальникам, удвоила свои натиски. Благодаря этим натискам, Захар Петрович уже несколько раз садился писать прошение, однажды надевал даже фрак, чтобы лично представиться губернатору и просить о месте. Попытки эти, впрочем, до конца не доводились: то окажется, что в сочиненном прошении стоит "c" на том месте, где приличнее было бы поместиться "е", и наоборот, то в заключение ляжет на бумагу рядом с росчерком чернильная клякса; на фраке не оказалось пуговиц, а фрачные панталоны -- настолько узкими, что вызвали искреннее удивление Захара Петровича, перешедшее вслед затем в недовольство Глафирой Ивановной.

-- У вас вечно нет пуговиц! -- сказал он раздраженно жене.

-- Это у вас, Захар Петрович, -- спокойно возразила Глафира Ивановна.

-- Это называется -- жена!

-- Напрасно думаете, что жена существует для пуговиц...

Захар Петрович так рассердился, что когда фрак был приведен в надлежащий вид, а панталоны найдены другие, не пожелал уже больше снова одеваться и отложил дело до следующего приемного дня.

-- Захар!

-- Что еще там?

-- Сегодня тебе -- к губернатору! -- напомнила Глафира Ивановна.

-- Знаю, без вас знаю! -- с болезненным стоном ответил Захар Петрович и добавил:

-- Острый нож для меня эти официальные визиты! Комедия!

-- Ждешь, когда сами пригласят? -- уколола Глафира Ивановна.

Захар Петрович сейчас же нашел себе дело по хозяйственной части, стараясь избавиться от этой "комедии".

-- Гаврила? -- спросил он, выйдя на двор.

-- Здеся!

-- Что у тебя каретник растворен?

-- Для свету, барин. Пролетку мою.

-- Ну мой, мой!..

Захар Петрович пошел в каретник медленной, ленивой поступью человека, которому некуда девать время. Здесь, остановившись около работавшего Гаврилы, Захар Петрович смотрел и покуривал папироску.

-- А ведь это, Гаврила, кажется -- дыра?

-- Где дыра? -- тревожно спросил тот, переставая работать.

-- Да вот здесь, в коже.

-- Дыра-то дыра, да она махонькая, никакого внимания нестоящая.

-- У вас, дураков, всегда так: у вас все господское добро никакого внимания не стоит!..

-- Зачем же, Захар Петрович? А что касаемое дыры, так она, барин, прошлогодняя... Вы в прошлом году ругали уж меня за нее.

-- Ну что ты врешь? Зачем врать?.. Осторожней! Олухи! Дай-ка сюда тряпку!

Захар Петрович взял у Гаврилы тряпку и начал любовно поглаживать ею свою пролетку.

-- Вот как надо. Легонько! Бережно!..

А Гаврила стоял и, ухмыляясь, смотрел на барина.

Провозившись часа полтора около пролетки, Захар Петрович, красный и потный, возвратился в комнаты.

-- Захар!

-- Что еще?

-- Ты не забыл о губернаторе?

-- Уф! Видишь, я весь мокрый! Надо же остыть немного...

А когда Захар Петрович "остыл", и жена снова напомнила ему о губернаторе, -- он посмотрел на карманные часы и сказал:

-- Кто же, матушка, в такое время ходит к губернатору? Теперь уже скоро два, надо одеться, идти, -- будет три...

-- Что же ты думал раньше?

-- Хоть разорвись: и туда, и сюда... везде один поспевай. Сущая каторга. Целый день на ногах... Анатолий! Опять стоптал сапог? Я тебе что говорил, а?

Последовал звонкий шлепок и затем гнусавый рев Анатолия.

-- Через два месяца покупай им сапоги! Это... Это что-то удивительное! Из рук вон! Хоть бы ты немножко присмотрела за ними. Не могу же я, матушка, везде -- один...