Чужестранцы

-- Я так и знал! -- сказал Захар Петрович и собственноручно сжег в печке все уцелевшие письма Зиночки, а портрет ее вынул из альбома и изорвал в клочки.

Но вот и Захар Петрович. Он был одет в черную сюртучную пару, и лицо его было довольно сухо и пасмурно.

-- Не ожидал, не ожидал... -- заговорил он, целуясь с сестрою.

-- Это мой муж, Владимир Николаевич, -- отрекомендовала Зинаида Петровна.

-- Очень приятно... Весьма рад... Не имел еще удовольствия видеть...

-- Да, никогда не виделись, -- ответил, раскланиваясь, Владимир Николаевич.

Захар Петрович искоса посматривал на Промотова и удивлялся: он думал встретить настоящего нигилиста, в красной рубахе, в больших сапогах, грязного и угловатого, -- как он представлял себе всех "этаких господ" по прочитанному им "Панургову стаду", -- а перед ним был очень изящно одетый господин, с отменными манерами, в безукоризненно чистой крахмальной рубахе и белом галстухе бантом, в золотом пенсне и даже надушенный... Только волосы как будто бы немного длинноваты, а то прямо -- светский человек.

-- Где изволите служить? -- спросил Захар Петрович, заранее уверенный, что такие господа нигде служить не могут...

Так и есть!

-- Я нигде не служу... Занимаюсь журналистикой.

-- Корреспонденции пописываете?

-- Н... нет... Занимаюсь больше научными вопросами.

-- Мы с ним -- свободные художники! -- весело пояснила Зинаида Петровна.

-- Что же, проездом в нашем городе?

-- Нет. Жить приехали.

Захар Петрович смутился. Он испугался, как бы родственники, да еще из "таких господ", не напросились на даровую квартиру в его доме.

-- Город отвратительный, -- сказал он, -- жизнь очень дорога, к квартирам приступу нет... Да оно и понятно: домовладельцы обременены массою всяких налогов... За собаку платим по рублику в год! Столько налогов, что жмешься, жмешься и поневоле набавишь цены на квартиры...

-- А у вас, кажется, пустая квартира есть? Я видела на воротах билетик... -- сказала Зинаида Петровна.

Так и есть!

-- Сдана, сдана!.. Только сейчас перед вашим приходом сдали... Ну что бы вам часиком пораньше прийти? Было бы очень приятно, этакая жалость...

В этот момент вошла Глафира Ивановна. Когда она поздоровалась с гостями, Захар Петрович сказал:

-- Вот, Глашенька, какая досада, что мы только что сдали мезонин!..

Глафира Ивановна удивленно взглянула на мужа, тот взглянул на нее, и они поняли друг друга.

-- Вот бы им и квартирка! Ах, какая досада...

-- Да, да... Только что сдали. И задаток взяли. Если бы еще не взяли задатка, можно было бы отказать, -- подхватила сообразительная Глафира Ивановна.

-- Неловко, душа моя. Этого я не люблю. Мое слово свято.

-- А вы, кажется, тут Бисмарков изображаете? -- улыбаясь, спросила Зинаида Петровна.

-- Вы представить себе не можете, как Захар был похож на Бисмарка! -- воскликнула Глафира Ивановна и стала рассказывать о бывших живых картинах, о которых Промотовы были уже понаслышаны от коридорного Ваньки... Потом Захар Петрович осторожно беседовал с Владимиром Николаевичем о прошлом, желая как-нибудь исподволь, стороной, натолкнуть собеседника на чистосердечное признание... Глафира Ивановна говорила с сестрой. Когда Зинаида Петровна сообщила ей о получении десяти тысяч наследства, Глафира Ивановна всплеснула руками, ахнула и расцеловала ее, поздравляя с таким счастьем.

-- Слышал, Захар? -- обратилась Глафира Ивановна к мужу, -- они получили наследство! Десять тысяч!

-- Как? Что? Какое наследство? Сколько? -- быстро заговорил Захар Петрович.

-- Десять тысяч.

-- Сумма значительная, -- заметил Захар Петрович, у которого сейчас же блеснула мысль: "чем кланяться да просить у чужих, на что лучше -- перехватить деньжат для взноса процентов в банк у сестрицы".

-- Вы, конечно, обедаете у нас?.. -- сказал он, раскрывая перед Владимиром Николаевичем свой серебряный портсигар:

-- Мы заказали уже обед в гостинице...

-- Пустяки! Сущие пустяки! Не может быть и разговора... В наших гостиницах только катары получать...

Захар Петрович встал с кресла и пошел распорядиться насчет вина и пирожного.

-- Скажите, какое счастье!.. Да... Где же... где же... вы жили?.. В... Сибири? -- тихо и смущенно спросила Глафира Ивановна, которую давно уже подмывало узнать, как они вырвались из рук смерти.

-- В Сибири мы никогда и не были... С чего это вы взяли? Мы жили в Лаишеве, -- ответила Зинаида Петровна.

-- Скажите, пожалуйста!.. А наболтали, Бог знает, чего... Захар! Они, оказывается, жили в Лаишеве, а в Сибири никогда и не были! -- радостно сообщила Глафира Ивановна вошедшему в зал мужу.

-- Не были? А мне наговорили, черт знает, каких вещей. Глашенька! Поди распорядись насчет селедочки. Мы на радостях выпьем...

-- Знаю, знаю без тебя...

XVI.

Редактор-издатель "Вестника", Борис Дмитриевич Сорокин, уже несколько дней был молчалив, отказывал сотрудникам в авансах и кричал на метранпажа и конторщиков. То и дело он исчезал из редакции, мыкался по городу на извозчиках и возвращался еще молчаливее, занятый преследующей его idee fixe: как восстановить добрые отношения с властями и с вес имеющими обывателями, а главное: где достать денег?

Борис Дмитриевич был обстрелянной птицей, не любил унывать и умел прекрасно извертываться в критические минуты жизни. Сколько раз газета висела на волоске, и выход следующего номера оставался под сомнением, однако всегда дело обходилось благополучно: порыщет Борис Дмитриевич по городу и явится сияющий и веселый... Номер выходит, гонорар выдается, и все снова идет гладко. Борис Дмитриевич возрождался, как феникс из пепла.

Но наступили такие дни, когда феникс должен был погибнуть. Над редакцией "Вестника" собирались тучи, молния, сверкая зигзагами, прорезывала обывательский горизонт, гром перекатывался в отдалении... Тучи должны были разразиться грозой, с ветром и ливнем... Борис Дмитриевич ломал голову, изобретая громоотвод, но вся изобретательность редактора иссякла: он был в положении крыловского волка, которому некуда было спрятаться от врагов... Правда, врагов у Бориса Дмитриевича было всегда много, но зато было и несколько друзей, выручавших его в трудную минуту. Теперь не стало совсем друзей: они перешли в лагерь врагов. Борис Дмитриевич потерял голову, энергию и изворотливость. Его красивое лицо как-то обвисло, бобрик с сединкой в голове стоял дыбом, около губ легли складки страдания...

И как все это неожиданно и быстро случилось!..

Первая неприятность вышла чрез объявление. Недели две тому назад в контору редакции пришел какой-то субъект и сдал объявление на первую страницу: "За ненадобностью продается пальто на красной подкладке, спросить" -- следовал подробный адрес: улица, дом, квартиры. Конторщик не обратил на это объявление никакого внимания, потому что вообще зарываться в отношении объявлений было не принято, а было в обычае всякому объявлению радоваться. Не обратила на это объявление никакого внимания и Цензурная власть (объявления цензируются полицией); оно появилось, а на другой день в редакцию влетел, как раненый тигр, Николай Николаевич Турбин, управляющий акцизными сборами, и потребовал личного свидания с редактором.

-- Имею честь кланяться, -- любезно встретил его Борис Дмитриевич в своем кабинете, встал ему навстречу и протянул было ему руку, чтобы поздороваться и спросить о здоровье супруги.

-- Статский советник Турбин! -- сухо произнес Николай Николаевич, отстраняя свою руку и давая таким образом понять, что между ними не может быть личных отношений, особливо хороших.

-- Чем могу служить? -- спросил в свою очередь огорошенный редактор.

-- Объясните, милостивый государь, что вот это значит? -- повысив голос, спросил Турбин и вынув из кармана номер "Вестника", ткнул пальцем в то самое объявление, о котором говорилось выше.