Инвалиды

-- Сейчас я вам, конечно, ничего не могу сказать... Потрудитесь зайти через несколько дней...

-- В среду можно?..

-- В среду?.. Гм... Сегодня у нас понедельник!.. Гм...

-- Ну, в четверг?..

-- Не знаю... Столько, знаете, работы... Гм... в четверг.

-- В пятницу?..

-- Нет, потрудитесь уж лучше в понедельник!.. -- умоляюще произнес секретарь.

-- А вот еще небольшая заметка: "Опыт организации артели"... -- глухо сказал Крюков, вынимая дрожащей рукою из кармана свернутый лист бумаги...

Секретарь развернул и наскоро пробежал взором по строкам.

-- Это про "крюковскую артель", если не ошибаюсь? -- спросил секретарь, внезапно отрываясь от листа бумаги...

-- Да... О моей артели...

-- Вы -- г. Крюков?

-- Да...

-- Виноват!.. Садитесь, пожалуйста!.. Это очень интересно... Это, конечно, пойдет...

-- Скоро?

-- А вам это важно?

-- Очень важно, потому что необходимы деньги.

-- Я вам предложу взять авансом... Сколько же тут? Гм? 300-350 строк?.. Возьмите пока 10 рублей!.. Потом сочтемся... Надеюсь, вы будете сотрудничать и впредь?..

Из полученного совершенно неожиданно аванса Крюков хотел заплатить вперед за месяц хозяйке, но сапоги отказывались служить, разъезжаясь по всем швам. Крюков купил сапоги, а ботфорты отдал в починку.

Вечером он написал новую заметку: "Еще несколько слов о крюковской артели".

IV.

Город Н-ск успокоился от дневных треволнений, стих и погрузился в сон...

Улицы опустели. Яркие огни погасли. Магазины и лавки угрюмо выглядывали в темноте ночи своими наглухо-запертыми дверями и окнами. Керосиновые фонари мерцали красноватым пламенем, слабо освещая часть тротуаров, белых стен ближайших каменных зданий и золоченые вывески. Там и сям, на перекрестках улиц, стояли "на очереди" сонные извозчики. Изредка торопливой походкою мелькали тени запоздавших обывателей.

В типографии "Н-ского Вестника" было сонно и тихо. Помещение "наборной" скупо освещалось маленькими коптящими лампочками, скромно ютившимися на шрифтовых "кассах". Оранжевое пламя этих лампочек, с тонкими струйками копоти, освещало клетчатые ящики с свинцовым шрифтом, кусок серой, покрытой плесенью стены, кусок оконного косяка и часть грязного, залитого чем-то пола.

В арках и сводах, по углам, висели густые сумерки. Небольшие окна, забранные железными решетками, придавали "наборной" мрачный, угрюмый характер... Ручные станки для оттисков афиш и объявлений, переплетный обрез и пресс выстроились в ряд, вдоль всего помещения, параллельно с конторками-кассами. На большом столе, рядом с сверстанным номером газеты, согнувшись в дугу, спал чутким тревожным сном метранпаж Игнатьев. Его худое и бледное лицо было изборождено морщинами и отливало зеленоватым оттенком; при свете, падавшем на голову Игнатьева от ближайшей лампочки, это лицо казалось мертвым, безжизненным, и, если бы метранпаж Игнатьев не свистел носом и время от времени не шевелил щетинистыми усами, можно было бы подумать, что он никогда уже более не проснется.

Из-под стола торчали ноги в худых и стоптанных башмаках: там спал "мальчик", очередь которого выпала на сегодняшнюю ночь.

В "печатной" было тоже темно. Машинист дремал, полулежа на подоконнике, а "накладчик", грязный, испачканный типографской краскою, валялся на полу, около машины.

Только в маленькой комнатке без окон, рядом с "печатной", не спали: здесь сидели на полу два здоровенных чумазых молодца -- "вертельщики" и играли в засаленные, истрепанные карты, выжидая, когда сердитый спросонья машинист крикнет громко: "к машине!"

Редакция "Н-ского Вестника" состояла из небольшой в два окна комнаты, сплошь заваленной разным бумажным хламом. На одном столе, где занимался секретарь, казалось, никогда никто не убирал, зато на другом, предназначенном для внезапных визитов редактора-издателя, был образцовый порядок. На полу валялись изрезанные и смятые газеты, клочки бумаг, обрывки бандеролей.

Комната освещалась большой бельгийской лампой, стоявшей на секретарском столе. Здесь было тихо, только большие стенные часы медленно и солидно стукали массивным маятником, отбивая долгие секунды.

Секретарь редакции дремал, положив голову на руки, за столом. Перед секретарем стояла недопитая бутылка пива.

Вот он приподнял с рук голову и уставился взором в пространство; потом посмотрел на карманные часы и склонился...

Стенные часы зашипели, а спустя несколько мгновений, мирный сон окружающего был нарушен их громким, отчетливым боем. Медленно, медленно раздавались эти удары и гулко разносились по сонной типографии.

Метранпаж вздрогнул при нервом ударе, открыл глаза, тупо посмотрел вокруг и снова ткнулся носом. Машинист зевнул и стал чесаться. Вертельщики перестали играть в "три листика" и стали молча считать удары.

Но пробил последний двенадцатый удар, его металлический отзвук долго носился под угрюмыми сводами типографии и замер в тишине ночи.

И опять воцарилась тишина.

Так прошел еще час.

Наконец завизжала на блоке задняя дверь, громко стукнула стеклами и раздался резкий детский голосок:

-- Цензура!

В типографию вошел мальчик лет двенадцати, проворный и смышленый. В руках его был черный портфель с цензурными оттисками.

Метранпаж моментально очнулся, соскочил со стола, встряхнулся, -- и сна как не бывало. Под столом зашевелились торчавшие ноги, и оттуда вылез мальчик, грязный и ободранный, с сонным, испачканным краскою личиком и с всклокоченной головой.

-- Цензу-у-ра!

-- Цензура! -- прокричали радостные голоса в разных углах.

Машинист встал с подоконника и поднял опущенный фитиль лампы

В печатной сделалось светло и уютно.

-- Будет дрыхнуть-то! -- невольно окрикнул машинист и ткнул ногой "накладчика".

Шум в типографии быстро донесся до ушей секретаря. Этот шум был так характерен, что секретарь соскочил со стула и кинулся в типографию, желая поскорее узнать, что "не прошло" и собственными глазами обозреть гранки. В дверях он столкнулся с метранпажем. Последний нес в руках гранки, презрительно тряс их и посмотрел сердито и недовольно.

-- Что? -- тревожно спросил секретарь, сверкнув глазами.

Метранпаж промолчал... Он только безнадежно махнул рукою, положил гранки на стол и ушел из комнаты.

Секретарь сел за стол и дрожащими руками начал разбирать оттиски. Красный карандаш резко выделялся на белом фоне бумаги; на полях кое-где были сделаны сердитым почерком надписи: "ерунда", "мне ничего неизвестно", "оставить впредь до получения мной официального уведомления", "это -- сплетни" и т. д.

Секретарь застыл в позе полнейшего отчаяния. Схватив звонок, он энергично затряс им. Явился метранпаж.

-- Корректор здесь?

-- Нет его...

-- Опять пьет, запил?

Метранпаж промолчал и отвернулся: "не мое дескать дело".

-- Что же я буду делать?.. Опять до рассвета сидеть здесь?.. Уф!.. Черт знает что такое...

Случайно взор секретаря упал на заметку: "Еще несколько слов о крюковской артели", крест на крест перечеркнутую красным карандашом, и секретарь выдумал комбинацию! Отыскав на рукописи адрес автора, он послал к нему мальчика с запиской: "Зайдите сейчас же. Необходимо переговорить".

-- Живо! Вот тебе на извозчика...

Минут через двадцать явился и Крюков.

Он удивленно посмотрел на секретаря, войдя в редакцию, и как бы спрашивал, что б могло значить это экстренное приглашение.

-- Здравствуйте! Садитесь. Видите?

Крюков посмотрел и увидал свое погибшее произведение...