Чем Черт не шутит

Рядом с кроватью стояла маленькая железная тумбочка, он задул горящие на ней свечи и все остальные тоже: в нишах в стене, на столе у окна. Тонкий дымок, едкий запах и рыжие точки на фитилях слились в мистерию прощания.

Над столом висела пустая полка, посреди нее, как обелиск на равнине, торчали часы – тонкая струйка соединяла две неравные горстки песка: красную сверху и черную снизу. Ну и как тут понять, который час?

– Рае! – прилетело снизу. – Сколько можно тебя ждать?

– Да иду я!

Он ужаснулся тому, как легко откликнулся на вычурное имя, которым его здесь называли, остро почувствовав, что начинает забывать маму. Ее голос. Не может вспомнить и все тут.

Вместо того чтобы спуститься, Радан сел на кровать, спрятав лицо в ладонях, но вспомнил, что у него же вчера весь день болела нога, а сегодня… он размотал тряпицу и ничего не увидел, ни одной царапины – даже самые глубокие совершенно затянулись.

– Ничего себе, – восхитился он вслух, пошевелив совершенно здоровой ногой и легко поднялся.

У самой двери возвышалась резная, как и вся мебель внизу, вешалка. Он снял с нее чистую черную рубашку с множеством мелких пуговиц и толстых петель, к счастью, уже застегнутых. Ворот и манжеты украшала витиеватая вышивка. Радан погладил выпуклые пурпурные стежки, укравшие у ведьмы не один день.

К столу он спустился настолько чистым, каким никогда не был дома: с намытыми руками, ушами, лицом, и, что совершенно сверхъестественно, зубами, начищенными мятным порошком, хранившемся в латунной коробочке прямо на темной обожженной глиняной раковине, гладкой и холодной, как цветочный горшок на балконе из прошлой жизни. Ноги Радан рассудительно предпочел не трогать, все равно выпачкает, как только выйдет из дома.

Радмин, одетый в черную рясу с алой ниткой, разрезавшей тело на две половины, словно след от меча, при появлении своего подопечного тут же поднялся из-за стола и, не взглянув на него, вышел за дверь.

– И как он собирается меня наставлять – игнором? – спросил Радан не Танру, которая крутилась рядом, а воздух. – Я и сам здесь специалист, каких поискать, пусть отпускает меня домой с золотой медалью.

– Ешь давай! – велела ведьма и обратилась к змею. – Ситра, постой. Проводи Рае, а не то он опоздает.

– Пусть выкатывается голодным. Тут либо сон, либо еда.

– Ну я прошу тебя. Пожалуйста.

Ситра нахмурился, пробурчав что-то мало походящее на согласие, и вышел за дверь, точно копируя исчезновение наставника.

– Все, хватит с тебя! – Танра выдернула Радана из-за стола и сунула ему в руки пушистую булку. – Поторопись, Ситра тебя проводит.

– Да он же свалил, я за ним не побегу, – насупился Радан и откусил от белого мякиша – длинная корка тянулась изо рта, как накрученный ус.

– Он дождется тебя. Не подводи ни его, ни меня.

– А…то…ие…меи? Зачем…ни? – поинтересовался Радан, затолкав за зубы мешавшийся хлеб – щеки раздулись, как у хомяка.

– Или жуй, или спрашивай. Посмотри, сколько крошек после тебя!

Радан вытаращил глаза на белые крапинки на полу и столе и ретировался за дверь, пока его не заставили убирать.

Солнце оторвалось от горизонта, теряя кровавый цвет, – бледность светила и здесь мерилась золотом. Странные блики горели в небе, словно на дне банки, вращаемой на свету.

– Что это? – спросил Радан у Ситры и показал на яркие точки в вышине. Змей двинулся еще быстрее. – Тебе трудно ответить? – не отставал Радан, и зверь понял: себе дороже.

– Колпак.

– Что еще за Колпак?

– Заслон.

– От чего?

– От дождя. От взглядов.

– А нельзя просто каждому выдать зонтик? – Радан недоуменно вертел головой, разглядывая играющие на солнце белые отблески, вспыхивавшие то тут, то там.

– Как-то не догадались – тебя, видно, ждали.

– Не, ну правда.

– Все, интервью закончилось.

– Ого, какие ты слова знаешь! – Радан с любопытством посмотрел на Ситру.

– Не в лесу, вроде, и живу.

– Ага, в бутылке, как мышь.

– Ты тоже, теперь здесь, крысеныш! Если до тебя до сих пор не дошло.

– Это ненадолго.

Взъярившийся было Ситра посмотрел на Радана с изумлением, а потом оглушительно расхохотался, показав клыки и кадык дну банки, которой они были накрыты. В этом смехе, будто возвратившемся из-под купола, Радан заметно приуныл, так что зверю даже сделалось жаль его, дурачка. Самую малость.

От реки, мимо которой они проходили, веяло не холодной прелой сыростью, а сухим терпким жаром.

– Как такое возможно? – не унимался Радан, не взывавший, однако, ни к кому конкретно.

– Еще что-нибудь спроси, и я тебя туда сброшу – сам все и распробуешь.

Радан не очень поверил в то, что этим и кончится, но немного обиделся и потому помолчал шагов шесть или восемь.

– Да ладно тебе, чего ты выделываешься?

– Хватит клювом щелкать – запоминай дорогу. Я тебя первый и последний раз провожаю.

– Какие все важные, с ума бы не сойти… Вот если бы ты оказался у меня дома, я бы тебе все рассказал и показал. И заброшенный завод, где в прошлом марте нашли человека с отверткой в шее, а в этом октябре – женщину без одежды. Такое место, знаешь, злое. Делай что хочешь – никто не узнает. Там ребята постарше, в основном, собираются, травы дунуть или водяры бахнуть да с девчонками позажигать, а мы на великах иногда катаемся, – Радан вдруг споткнулся и поправился, – катались… – затем продолжил обзорную экскурсию в тоннели уже ссыхающейся памяти, как будто от самого себя отгоняя прошедшее время. – И еще парк показал бы, где, типа, гуляют туберкулезники. Там ни одной тропинки нет. Все травой заросло по колено. А в июне вечером – просто смерть. Комары зажирают… И про тюрягу, где зэки из окон бросают записки, которые никто не читает. Они размокают под дождем, чернила стираются, а потом дворник сметает их все без разбора. Я как-то думал, что листья такие же письма сбрасывают. С размытыми чернилами. Немые.

– Ну так прочел бы.

– Что, листья?

– Письма.

– А… Не.

– Почему это?

– Не знаю, их ведь плохие люди пишут.

– Ты же сам еще вчера в Остроге сидел, – напомнил Ситра.

– Ну… я так понял, у вас нельзя камнями в эту банку, – Радан ткнул пальцем в Колпак, – швыряться, так что меня за дело сцапали. Я, типа, закон преступил.

– Какой сознательный, – змей неожиданно для себя и для человека взъерошил его спутанные волосы – Радан вздрогнул от холода, мигом лизнувшего позвоночник, и отстранился.

– Может, и не сознательный, но у Гоши отчим сидит. Он, на самом деле, плохой. Я знаю. Гоша его боится. Ходил, когда тот дома был, вечно в синяках, даже в больнице лежал. Свечку в церкви ему за упокой ставил. А тот еще живой.

Ситра странно усмехнулся, посмотрев в небо.

– Какое счастье, что мы не в твоем городе. Как ты вообще дожил до своих лет?

– Усилием воли, – буркнул Радан, готовый уже всерьез обидеться на все шаги до самого Костра, но Ситра почему-то смягчился и стал рассказывать.

– Это Огненная река была, исток ее – в Преисподней. На том берегу – Лес Мертвых, где нас хоронят. Говорят, корни деревьев, которые вырастают на змеиных костях, достигают Адского потолка. И Черт вешает на них колокольчики.

– Кто говорит?

– Те, кто спускались туда.

– А туда можно спуститься?

– Ну а как? Ты и сам должен был, нет?

– Мы только поглазели на дверь, – Радан поежился, вспоминая вчерашний день, который он как будто бы пережил только потому, что никак не ожидал, чем все закончится.

– Не переживай, успеешь еще насмотреться, – Ситра потер когтем под носом, а Радан подумал, что ничего более угрожающего в жизни не слышал.

– Для чего? Это вроде дело мертвых, а не живых.

– Про это у других спрашивай.

Они оба замолчали, вдали уже показался черный квадрат знакомого дома.

Радан представил Черта, каким его видел на картинке в сказке: невразумительное красноватое нечто с рогами развешивает золотые бубенцы, подпрыгивая до потолка.