Страница 3 из 22
— Спасибо, что пояснил.
— Да, так вот — с самого раннего детства в сознание человека аккуратно, систематически надо закладывать все самое лучшее. Ты только представь, Леонид, — Долматов приподнялся на койке и, прищурившись, посмотрел на Ольштынского; — дети — это наша смена и…
— Понимаю, — капитан-лейтенант захлопнул книгу и повернулся к замполиту. — Еще из прописных истин я могу назвать хоть бы эти: Волга впадает в Каспий, а деньги надлежит хранить в сберкассе. Так?
— Так. Ну а знаешь ты, чем, например, отличается мужчина от женщины? А тем; — замполит многозначительно поднял палец, — что мужчина умеет слушать собеседника до конца, не перебивая. Ясно?
— Виноват. Продолжай свою мысль о нашей смене. Я весь внимание.
— Мысль моя такова, повторяю: то, что в ребенке заложено в детстве, навсегда останется с ним. Со временем только трансформируется, приобретет в силу воздействия общественного бытия новые нюансы. В качестве доказательства еще один небольшой экскурс в детство. Понимаешь, Леня, в то время, когда я только начал познавать себя и носил короткие штанишки…
— И вероятно, не всегда сухие в процессе познания.
— Пошляк и грубиян.
— Извини, пожалуйста, — командир засмеялся, — больше не буду, продолжай.
— Так вот, тогда особенно остро я понял, как больно и надолго ранит клевета и человеческая несправедливость. Жили мы в старом двухэтажном доме, на первом этаже. А над нами — семья сапожника. Вопреки пословице человека абсолютно непьющего. Было у него четыре дочери — две пары близнецов — с разницей в один год. Такие зловредные девчонки. Бывало, стоит мне появиться во дворе, они, соплячки, высыпают на галерею и давай: «Рыжий, красный, человек опасный!» Или это: «Рыжий, рыжий, конопатый, убил дедушку лопатой». А то песню пищат: «Колька первый был на улице злодей — бил котят, утят и маленьких детей». Представляешь? Ну «рыжий-конопатый» ладно, против природы не попрешь, факт на лице, но вот дедушку своего я вообще не помню, а следовательно, убить его не имел возможности. Ты не удивляйся, я действительно тогда рассуждал так. Кроме того, никогда и пальцем не трогал тех, кто слабее меня, в том числе, разумеется, и «братьев наших меньших». И вот даже сейчас ощущаю я ту мальчишескую обиду — за что же меня так. А еще горше мне стало, когда впоследствии я узнал, что в песне речь шла не о Кольке, а о каком-то Семезлодее, который потом перековался. И подумать только, с тех пор не выношу ни клеветы, ни несправедливо-сти. А рассказал я тебе это как иллюстрацию, что ли, к своим мыслям. Будь моя воля, сделал бы коренной переворот в детском воспитании — ничего бы не пожалел. Начиная с яслей и до института направил бы на должности наставников самых умных, честных, принципиальных, бескомпромиссных и благородных людей. Оклады бы им назначил самые высокие, от всех забот избавил: занимайся только воспитанием, лепи людей достойных, выращивай, выковывай. И глубоко я убежден — резко бы пошли на убыль разные мерзости людские, ведь это новое поколение влияло бы где-то и на своих родителей, и на прочих окружающих. Вот так-то, милый мой. — Старший лейтенант опустил ноги с койки. — С этого надо начинать, если мы хотим в самый короткий срок получить гармонически развитого, умного человека. Ты только представь себе, как это будет хорошо. И ведь будет, черт возьми, будет. Обидно, правда, как сказал Некрасов: «Вот только жить в эту пору прекрасную уж не придется ни мне, ни тебе». Согласен со мной?
— В первой части да. Во второй нет. Может быть, и доживем. Но это все будущее, сейчас же думать надо о том, что нас ждет буквально час спустя.
— Ужин. Короткий отдых и, как тебе известно, выход на задание.
— Настораживают меня все эти приготовления. Лодку поставили не туда, где мы стоим обычно перед выходом, а куда-то к черту на кулички, хотя места хоть отбавляй. Вон посмотри, — командир указал рукой в иллюминатор в сторону другого берега бухты, где, как заснувшие на воде киты, борт о борт стояли лодки. — Опять какие-то секреты, «тайны мадридского двора».
— По-моему, специально для нас что-то придумали необычное, исключительное, — замполит затянулся папиросой, — специально, понимаешь, какая честь?
— Куда там. Обыкновенный поход, сам же слышал, как вчера комдив докладывал адмиралу. Может быть, это козни начальника штаба, не любит он меня, за что, ума не приложу.
— А ты не ехидничай, когда с ним говоришь, не высмеивай его слабости, тем более человек-то он хороший, а заговаривается иногда, ну что делать, у всех могут быть недостатки. Что же касается похода, то, наверное, какие-то изменения.
— А что переменилось, что? Прямо заинтриговали, любопытство разбирает.
— Удивляюсь тому, что ты все время на службе удивляешься.
— Зря каламбуришь, я же серьезно с тобой.
— Выдержка, мой друг, выдержка. Основное качество моряка. Конечно, образцового, лихого моряка. Все узнаем своевременно, не раньше и не позже.
— Тоже правильно. Пойдем-ка ужинать. Сытому всегда лучше, собирайся побыстрее. Погода как раз для выхода. И туманчик намечается, и дождичек, и ночь обещает быть темной.
Офицеры оделись и вышли в коридор.
Когда они уже огибали здание столовой — длинного дощатого барака, от которого за сотню метров тянуло запахом щей и подгорелого сала, прямо на них, чуть не сбив с ног, выскочил матрос.
— Товарищ командир, — задыхаясь от быстрого бега, прокричал он, — к адмиралу срочно, и вас, — матрос кивнул на заместителя по политчасти, — тоже.
— Дух переведи сначала. Вот так. Отдышись. Теперь толком доложи, — командир повернулся к замполиту. — Ну сейчас, кажется, узнаем все.
— Прибегал рассыльный из штаба, — начал матрос, — передал, чтобы командира и заместителя по политчасти немедленно к комбригу.
— Добро. Вот теперь все ясно. Можешь идти.
— Есть, — моряк повернулся и побежал к лодке.
— Знаешь, выработалась у меня дурная привычка: когда вызывают к начальству, да еще срочно, я почему-то, даже если ни в чем не виноват, ставлю себе вопрос: за что? И начинаю мысленно перечислять все свои грехи. За одни вроде уже нафитиляли, о других пока не знают, третьих еще не совершил. Идешь и терзаешься, душу себе мотаешь — сомненья грызут. Прошлый раз вызвали, ну являюсь, а мне говорят, дескать, к ордену тебя представили. Я даже разочаровался. Вот и разберись, как говорят, «ожидаешь ты гуся, а получишь лосося».
— Пути начальства неисповедимы, — кто это сказал первым, был зело мудр, — замполит усмехнулся, — но сейчас, кажется, ни хвалить, ни ругать нас не будут. Во-первых, вроде не за что, во-вторых, было бы антипедагогично — ругать перед походом, ну а обо всем остальном узнаем через несколько минут. Пошли, Леня, начальство не любит, когда опаздывают, и вообще точность — вежливость морских офицеров, да и, кроме того, просрочишь хоть минуту — корабль ушел.
— Я слышал, говорят — поезд ушел.
— Считай так, если тебе приятнее.
Над длинным, стоящим посредине большой комнаты столом склонилось несколько старших офицеров. Среди них выделялся комбриг. Высокий и широкоплечий, в очках, почти совсем лысый. Сухой, подтянутый и весь какой-то плоский.
— Товарищ адмирал, — Ольштынский вышел вперед, — командир подводной лодки «Щ-17» капитан-лейтенант Ольштынский и заместитель по политчасти старший лейтенант Долматов прибыли по вашему приказанию.
— Добро, прошу сюда, — адмирал указал на свободное место у стола, — поближе, пожалуйста.
Низко над картой висела большая сильная лампа под темным абажуром. Стены кабинета и стоящие вдоль них стулья находились в тени.
— Начальник штаба, доложите задание.
Небольшого роста кругленький капитан первого ранга неодобрительно посмотрел на командира лодки, открыл лежащую перед ним папку и, откашлявшись, произнес:
— Мы уже говорили, — начал он, — что сегодня ночью ПЛ «Щ-17» должна выйти в море. Погода сейчас, так сказать, удачная. Достигнув квадрата 29494, стать на позицию у входа в порт и при подходе транспортов противника атаковать их, — он повернулся к Ольштынскому. — Вас вчера, надеюсь, подробнейшим образом ознакомили с операцией, так сказать, во всех деталях.