Страница 12 из 21
Федор Георгиевич слушал не перебивая. Он растерялся. Впервые ему пришлось встретиться со столь разительно чуждой психологией.
Он знал и понимал преступников. Иногда в течение короткого допроса ему удавалось определить не только степень вины, но и степень безнадежности подследственного, а сейчас, здесь… Удивительное сочетание религиозного помешательства и эгоизма собственницы! Говорить было не о чем. Всякие доводы и уговоры безнадежны.
Не ответив на вопрос Бухарцевой, Гончаров спросил:
— У вас есть племянник. Как вы к нему относитесь?
— Вас занимают родственные отношения в нашей семье? — усмехнулась Ангелина Ивановна.
— В некоторой степени.
— Я понимаю. Виктор — единственный наследник всего, что у меня есть. Отсюда и ваш интерес к нему. Но я отвечу, вы же представитель власти. Виктор — заблудившийся, испорченный мальчик, со многими пороками, свойственными его поколению. Согласитесь, что в наше время не так трудно заблудиться. Вы отобрали бога, а что дали взамен?.. Сейчас мальчик стал чаще приходить ко мне, раньше, бывало, годами не появлялся. Я рада его посещениям. Мы подолгу разговариваем. Он предупредителен, внимателен. Я почему-то верю ему… Хочу верить, хотя он сын нелюбимой сестры…
Ангелина Ивановна резко оборвала разговор о племяннике. Молчал и Федор Георгиевич. Он обратил внимание на то, что у стены, на маленьком столике, покрытом старой, выцветшей клеенкой, стоят две недопитые чашки кофе и плетеная корзинка с печеньем и бутербродами. Со слов Насти, она питается в своей комнате, значит, к Бухарцевой приходил, а вероятно, и сейчас кто-то находится в доме — возможно, Виктор…
Вопрос об этом задан не был.
Посидев еще несколько минут, Федор Георгиевич мимоходом спросил хозяйку о даче на пятьдесят третьем километре. Выяснив, что Бухарцева ничего не знает об иконописце, полковник довольно улыбнулся. Незнание хозяйки укладывалось в схему, вычерченную им.
Простившись с Ангелиной Ивановной, Гончаров тихонько прикрыл за собой дверь. Тут же требовательно зазвонил колокольчик хозяйки. Ангелина Ивановна звала Настю.
Девушка столкнулась с Федором Георгиевичем уже в самом конце коридора. Открывая парадное, она шепнула ему на ходу:
— Витька только что был здесь. Как услышал, кто-то позвонил, сорвался и махнул через черный ход. Оглашенный какой-то!
— Спасибо, Настя. Я так и понял, — кивнул, прощаясь, полковник.
После тихой, сумеречной квартиры Бухарцевой улицы, по которым шел Гончаров, казались особенно светлыми и шумными. «С небес на землю возвратясь… С небес на землю возвратясь…» — дурацкие слова давно забытого стишка или романса пришли на память, и отделаться от них было невозможно. Полковник милиции шел, напевая эти слова, как марш, приноравливая к ним свои шаги. «С небес на землю возвратясь…» Значит, Виктор зачастил к тетке? Отлично. А богомаз? С ним еще ой как много неясного. Установка получена хилая; студент Суриковского училища. Один из способных учеников. Родители в городе Крутоярске. Вот, значит, откуда у него дружба с Настей повелась! Все это понятно. Однако некоторые узелки еще не развязаны. И главный из них: как задуман итоговый ход? Как враг готовится провести конечную операцию? Да-а, загадочка!
«С небес на землю возвратясь…» Гончаров шел, маршировал, не видя прохожих, не замечая чудесных красок угасающего осеннего дня.
Глава VIII
И ПРИШЛО НА ПАМЯТЬ…
Все здесь напоминает мне былое… Пушкин, «Русалка»
Снова вечер. Пора бы уйти, отдохнуть, отоспаться как следует. Две последние ночи опять не обошлись без люминала. Что делать — возраст!
Федор Георгиевич взъерошил волосы, потер виски, встал из-за стола и закружил по кабинету. В часы напряженной работы эти прогулки заменяли ему физзарядку. В часы напряженной… Верно, а почему сейчас? В отделе у него относительно спокойно, тихо. Тихо в понимании уголовного розыска. И если уж по совести, так тревожит его только одно дело с иконами Ангелины Ивановны Бухарцевой. Не такое уж хитрое в оперативном отношении, оно таит в себе новую, доселе неизвестную полковнику милиции гамму человеческих взаимоотношений, чувств, характеров. Очень давно в ныне уже забытой книге Федор Георгиевич вычитал и запомнил фразу: «Большие и малые заблуждения и ошибки нередко становятся ступенями, по которым идет преступление».
Правильно… идет, шагает, и даже не всегда таясь.
Дело Локтевой. Это было еще до войны. Шестидесятилетняя жительница Замоскворечья, богобоязненная и строгая нравом Серафима Устиновна Локтева растила племянника, оставшегося после смерти сестры.
Растила в привычном для дома укладе, водила в церковь на все престольные праздники, поучала с глазу на глаз и в присутствии уважительных соседей беречь доброе имя Локтевых, быть честным, не марать совести никогда и ни в чем.
Да, такова была форма взаимоотношений старой, всеми почитаемой женщины с пятнадцатилетним, длинноруким, узкоплечим подростком — Валеркой Орешкиным, учеником одной из московских школ.
Форма, а содержание?
Над этим вопросом Гончаров и его товарищи по работе впервые задумались только тогда, когда произошло ЧП.
В рождественскую ночь тысяча девятьсот тридцать девятого года Валерий Орешкин, он же Локтев, чем-то тяжелым до полусмерти избил свою тетку и, расколотив две иконы, висевшие в красном углу, скрылся из дому.
Расколол иконы… К чему бы такая блажь!
Всесоюзный розыск принял задание, и парня начали искать по всей стране. Но к тому времени произошли два события, заставившие капитана милиции Гончарова вытащить из шкафа хранившееся там до нахождения преступника оперативное дело и внимательно перечитать материалы о покушении на убийство С. У. Локтевой.
А новые события выглядели так: пришедшая в себя Серафима Устиновна в присутствии медперсонала больницы имени Склифосовского, куда ее привезли из дому, прокляла неблагодарного племянника, польстившегося на жалкие старушечьи гроши.
— …И денег-то всего было пятьдесят целковых. Откуда у меня больше! Все ему, гадине, отдавала, себе отказывала, лучший кусок племяше, и вот она, благодарность! — всхлипывала Серафима Устиновна. — Нечестивец, безбожник, а иконы по злобе расколотил. На, мол, тебе, старая, за все, что ты для меня сделала. На тебе! Ничего, господь бог ему за все воздаст. Господь это дело так не оставит. Господь все видит, все слышит…
Локтева бормотала проклятия, крестилась, а капитан милиции, находившийся в палате, смирнехонько сидел в углу и терпеливо ждал, когда, наконец, можно будет расспросить пострадавшую о сбежавшем племяннике, добыть его фотографию, поинтересоваться, куда тот мог податься, а главное, что еще, кроме пятидесяти рублей, украл преступник.
И тут Федора Георгиевича ждал сюрприз. Серафима Устиновна наотрез отказалась давать какие-либо показания.
— Валерка бога обидел. На Иисуса Христа и святую богоматерь руку поднял. От них и расплату понесет. Мирским властям не для чего в это дело встревать. Не их забота. Верую, всевышний поможет. На него уповаю…
Это было последнее, что услышал капитан милиции. На все дальнейшие вопросы Серафима Устиновна отвечала стенаниями, охами, и вскоре врач попросил Гончарова оставить больную в покое. Уже уходя, Федор Георгиевич задал последний, обязательный вопрос:
— Значит, вы никаких претензий к племяннику не предъявляете, и хотите, чтобы мы дело о нем прекратили?
— Хочу, голубчик, хочу. Не держу я злобы. Душа у меня ангельская. Старая я, немощная. Скоро преставляться буду, там и прощение мое зачтут. А ему чтобы всю жизнь с каиновым клеймом ходить… — Серафима Устиновна повернулась к стенке и закрыла глаза: разговор, дескать, окончен.
Начальник отдела уголовного розыска, которому капитан Гончаров доложил о несостоявшемся «интервью», принял информацию более чем спокойно.