Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 13 из 21



— Вы думаете, что эта незлобивая старушка из-за глубокой веры и предстоящего свидания с господом богом отказывается от нашей помощи? — полюбопытствовал начальник.

— Не знаю, — чистосердечно признался Гончаров. — С одной стороны, Локтева лютует, шлет проклятия, с другой — прощает парня, противится его розыску. Странно получается. Не разберешь этих фанатиков.

— Странно… — согласился начальник отдела. — Но я почему-то уверен, что буйство Локтева и непонятное надругательство над иконами имеет конкретный смысл и цель. Оно продиктовано не злобой и ненавистью, а чем-то совершенно иным.

Утро следующего дня подтвердило правильность прогноза начальника. В бюро пропусков управления был принесен объемистый пакет. Неровным мальчишеским почерком на пакете был нацарапан адрес: «Петровка, 38. Дежурному для гражданина начальника, у которого дело Валерия Орешкина (Локтева)». Обратный адрес не был указан.

Федор Георгиевич, получивший пакет, узнал от дежурного по бюро пропусков, что приходил вихрастый паренек лет пятнадцати-шестнадцати. Вел себя странно. Вроде чего-то трусил, поминутно озирался и торопился поскорее уйти.

Яснее ясного. Значит, Валерка в городе, никуда не уехал. Прячется где-нибудь в подвалах или подъездах домов. Ведет жизнь бездомного пса.

Поднявшись к себе в кабинет, Гончаров не сразу распечатал пакет. Повертел, прикинул на вес. Тяжелый… Только потом открыл. На стол вывалилась заклеенная коробка от папирос «Казбек». Распечатал. Ух, черт! Небольшие столбики золотых монет, десятирублевок царской чеканки, плотно подогнанные один к другому занимали все пространство коробки. В уголках между столбиками для прочности запихнуты кусочки ваты. Здесь же лежала записка, небольшой серый четырехугольник бумаги.

«…Уважаемый гражданин начальник. Пишет вам тот самый Валерий Степанович Орешкин (Локтев), который скрылся, совершив тяжкое преступление, и которого вы, наверное, разыскиваете, чтобы предать смерти…»

Федор Георгиевич на секунду оторвался от чтения. Первые строки письма тронули его своей бесхитростностью и откровенностью. Нет, так не напишет преступник. И вот это… «Валерий Степанович»… Видимо, понимая важность момента, парень называет себя полным именем-отчеством. И тут же не скрывает отчаяния и страха… «…вы, наверное, разыскиваете, чтобы предать смерти…»

Да, трудная житуха у малого!

«…Я, конечно, виноват и во всем повинюсь, когда предстану перед нашим советским судом. Но и там скажу, что тетка моя Серафима Устиновна Локтева — гадюка и зловредный паразит На теле рабоче-крестьянского класса. И не верьте, пожалуйста, ее брехне. Врет она все. Меня к вере приучала, в церковь водила. О щедрости и доброте говорила, а дома каждым что ни есть куском попрекала. Перед людьми святошей прикидывалась, а если копнуть малость — спекулянтка и валютчица моя тетка. Вот кто она!

Когда я был мальчонкой, то многого не понимал. Ну, приходили какие-то люди с узелками, сумочками, о чем-то торговались, что-то отдавали, получали деньги, а некоторые, наоборот, платили тетке, и все втихаря, шепоточком. Ну было такое, мне-то ни к чему. А как повзрослел, стал понимать. Скупает тетка золото, царские деньги, а потом продает или засылает куда-то по дорогой цене. Вот так, дорогой гражданин товарищ начальник. А в ночь, когда произошло смертоубийство, увидел я, как тетка прячет золотые монеты в иконы. Вздыхает, крестится и прячет. Вообще-то характер у меня тихий, но в ту пору не совладал с собой. Резанул тетке правду-матку в глаза… «Шпионка, — говорю. — И бога и Советскую власть обманываешь. Иуда», — говорю. Верьте мне, товарищ начальник, чтобы руку поднять, в ту пору у меня и мысли не было. Тетка первая как бешеная на меня накинулась. Стала бить чем попало. И меня клянет и всех вас, большевиков и коммунистов, на чем свет кроет. Схватил я первое, что под руку попалось, доску гладильную, как трахну! Видимо, крепко врезал, враз на пол уложил. А злость не прошла. Поколотил пару икон, забрал монеты, не все, конечно, а те, которые в этих иконах были, и убежал. Посылаю вам все, что взял. Себе ничего не оставил. Христом-богом клянусь! Да мне сейчас и ни к чему, я ведь, наверное, последние денечки доживаю. А, между прочим, тетку не жалею. Меня не ищите. Я еще денек-другой поживу на воле и сам явлюсь. А там делайте со мной, что хотите. До свидания. Валерий О р е ш к и н».

Федор Георгиевич сделал еще несколько кругов по комнате, прошел и сел за стол.

Локтева и Бухарцева. Конечно, есть сходство и в делах и в характерах. Люди разных культур, разных интересов, а роднит обеих жадность, стяжательство, чудовищный эгоизм. Да, это люди из категории тех, кто пишет с большой буквы слово «мое», и ничто их не переделает, ничто! А Орешкин и Орлов? Ограничивается ли их сходство только тем, что оба доводятся племянниками старухам?

Федор Георгиевич вспомнил, до чего же он был рад, когда суд определил меру наказания для Валерки всего один год в трудколонии. А Виктор Орлов? По какому счету он ответит? Чем объяснит и оправдает свое падение и сможет ли вообще объяснить?

Гончаров задумался, опустив голову на сжатые кулаки. Мешки возле глаз, опущенные кончики губ. Спокойный и уравновешенный полковник милиции сейчас походил на пожилого, очень усталого отца, опечаленного тревожной вестью о сыне.



И главное так всегда. Долгие годы милицейской работы не отучили Федора Георгиевича от трудной привычки «болеть». Болеть за чужие судьбы, за людей, которых кое-кто из его коллег по работе с легким сердцем относил к разряду «безнадежных». В безнадежность полковник вообще не верил. Недаром в его служебном сейфе хранилось немало писем от заключенных. И удивительное дело, в большинстве этих писем меньше всего говорилось о содеянном преступлении, о тяжести наказания…

Нет! Люди писали о планах на жизнь, советовались с полковником милиции своими заветными думками на будущее, и не было письма, на которое Федор Георгиевич не ответил бы подробно, обстоятельно, без опоздания.

Глава IX

КРАЖА

Ступай и принеси. Слышишь: душу заложи…

да что душу… украдь, а принеси!! Сухово - Кобылин, «Свадьба Кречинского»

В Москве ночи светлые. Достаточно выехать на электричке за несколько километров от города, и темнота становится гуще, плотнее, словно другая ночь пришла и осела на глухо шумящих деревьях леса, на пустынных полянах, на маленьких уличках и крышах низеньких дач.

Другая ночь, другая тишина, куда более торжественная и весомая, чем ночь в городе.

Дачный поселок, расположенный на пятьдесят третьем километре, спал. Время подходило к часу пополуночи, когда небольшая машина с погашенными фарами бесшумно, будто привидение, показалась на углу Садовой улицы. Неторопливо ныряя на ухабах, машина прошла не более тридцати метров и остановилась возле одной из дач.

— Я буду ждать здесь. — Риполл повернул голову в сторону Орлова, сидящего позади. — Ты уверен, что на даче никого нет, ни парня, ни девчонки? Смотри не напорись, скандала не оберешься.

— Уверен, уверен… — раздраженно ответил Орлов. — Что я, маленький, что ли! Настя при старушенции. У той с утра сердце прихватывает, а парень в общежитии. У них какой-то смотр сегодня. Я слышал разговор по телефону.

— Тогда все в порядке! Шагай! Как говорят у вас, ни пуха ни пера.

— К черту! — угрюмо пробурчал Орлов, вышел из машины и, сделав несколько шагов, исчез в темноте.

Орлов шел к даче Бухарцевой, сжимая в вспотевшей ладони ключ, который еще утром забрал у тетки. Шел, хмуря белесые брови, кусая губы, слегка сутулясь, словно волочил на себе тяжелую ношу. Настроение было поганое. События последних дней захлестнули, завертели, не дали возможности ни опомниться, ни разобраться толком, что к чему, как вести себя, против чего сопротивляться… Орлову казалось, что он брошен в стремительный поток, в водовороте которого или пойдет ко дну, или пристанет к берегу. Но и то и другое от него не зависит. Куда большие силы распоряжаются сейчас его судьбой…