Тайная Миссия

Не только перспектива возвращения радовала ее. Еще и присутствие Бэйли, которого все больше начинали ненавидеть грайки, находившиеся в Данктоне, включая самого Уида. Не в обыкновении Уида было любить или не любить кого-либо; он, как учил его Рун, просто давал оценку тому или другому. Жалкий Бэйли радовал ее! Уид же рассматривал крота Бэйли как повод для тревоги, потому что Бэйли выпустил на волю кое-что, таившееся в Хенбейн, о чем не подозревал даже Рун. Чему в Слове не было определения, нечто неконтролируемое. В течение всего лета, после того как появился этот юнец, Уид думал-думал и пришел к заключению, что только Рун может принять правильное решение, хотя Уид сделал для себя вывод и готов дать совет. Что он и исполнил, отправив срочное послание: «Вели ей возвращаться». И он тоже будет рад такому приказу Руна. Как и Хенбейн, как и Рекину, ему тоже хотелось домой.

Бэйли глупо ухмылялся. Он всегда был рядом с Хенбейн. Ее покровительство было надежной защитой, и грайки-гвардейцы вынуждены были скрывать свою ненависть к нему за маской безразличия. Хенбейн сердилась. Толстощекий Бэйли ухмылялся.

С момента своего появления в Древней Системе он стал приемышем Хенбейн. Такое случалось и раньше с молодыми самцами, однако Уид, который знал Хенбейн, как никто другой, видел, что ее интерес к Бэйли совершенно иного, особого свойства. Скорее, он был связан с наивностью Бэйли и его доверием к ней. Потеряв старшую сестру Старлинг, он отвел эту роль Хенбейн, которая была самим воплощением зла. Бэйли получил право доступа к ней, право на ее внимание, на что мог бы претендовать младший брат или даже сын, потому что в отношении Хенбейн к этому наивному юнцу явно замечались материнские черточки. Бэйли достаточно спокойно мирился с тем, что временами его отсылали прочь. Однако, как бы резко ни прогоняла его Хенбейн, он всегда приходил обратно, будучи почему-то твердо уверен, что она его примет.

Уид знал об этом, так как всюду имел глаза, шпионившие для него, и уши, подслушивающие для него. Уид молчал, хранил тайны и хорошо умел узнавать о самых секретных, самых постыдных… а теперь и о самых необычных вещах.

Только он, и никто другой, знал, что в глубокой норе, которую она выбрала для себя и куда был категорически закрыт вход всем, Хенбейн менялась. Оставшись наедине с Бэйли, дочь Руна, та, что внушала дикий страх всем кротам, жестокая Хенбейн, которая, использовав своих любовников, калечила их, а потом убивала… эта самая Хенбейн становилась снова ребенком: она злилась, как маленькая, дулась, как маленькая и… часто смеялась, как маленькая…

— Где ты был, Бэйли?

— Не знаю.

— Но ты же был где-то!

— Ну и был.

— Я знаю, что ты знаешь, где ты был? Ненавижу тебя, Бэйли, и не буду разговаривать с тобой.

(И это Хенбейн! Неудивительно, что Уид отправил послание Руну.)

Молчание.

— Что ты делал? Я спрашиваю — что ты делал?

Молчание.

— Бэйли? Я с тобой говорю! — заорала Хенбейн. Ее красивые стройные бока раздувались от ярости, мех на голове встопорщился, глаза сузились и неожиданно стали крошечными, как у свиньи, а блестящие когти опасно скрючились.

А Бэйли, который, хотя он сильно вырос за лето, был все еще меньше ее и по-прежнему выглядел беззащитным, обиженно смотрел на Хенбейн.

— Не скажу, если ты будешь на меня кричать, — огрызнулся он. — Не буду играть с тобой! Я проголодался, Хенбейн, я хотел есть, мне надо было поесть, я нашел червяков и поел.

— Ты разжиреешь! — воскликнула Хенбейн, властительница кротовьего мира.

— То же самое говорила Старлинг.

— Мне наплевать, что говорила Старлинг! — рявкнула Хенбейн. — Терпеть не могу, когда ты вспоминаешь о ней. Ты разозлил меня! Я думала, ты забыл ее.

— Да, — спокойно произнес Бэйли, — забыл.

Тихий шепот. Щекочут друг друга? Молчание. Смех. Смех! Потом…

— Все равно я не хочу, чтобы ты произносил ее имя, Бэйли.

— Не буду, — согласился Бэйли.

Уид услышал боль в его голосе, свидетельство ощущения потери, и понял (хотя Хенбейн, похоже, не чувствовала этого), что Бэйли помнил из своего прошлого больше, чем показывал. Гораздо больше. Каким бы простодушным ни выглядел юнец, он понимал вполне достаточно, чтобы играть в игру, доставляющую удовольствие Хенбейн: якобы он зачеркнул свое прошлое. Уид не сомневался, что Бэйли помнил достаточно много.

Почему-то в Ночь Середины Лета Уид обнаружил юнца плачущим у Камня…

— Что ты тут делаешь? — спросил Уид, отворачивая нос, так как он не выносил Камень. — Поклоняешься, да?

— Н-нет, — захныкал Бэйли. — Просто кроты Данктона приходят сюда в Ночь Середины Лета. Старлинг хотела, чтобы я пришел, вот я и пришел. — Он уставился на Камень и стал что-то невнятно шептать; как по волшебству, в его душе возродились какие-то молитвы и песни, которые он считал забытыми.

— Ты пришел делать что? — спросил Уид.

— Не знаю, — ответил Бэйли. — Не могу вспомнить.

— Последняя такая ночь была еще до твоего рождения, так что тебя не было при этом, а, Бэйли?

— Н-не было, — проговорил Бэйли.

— Тогда лучше беги-ка! Глашатай Слова, наверное, уже соскучилась без тебя, — произнес Уид.

— А я обязательно должен?

Уид рассмеялся.

— Не должен, но лучше беги, — посоветовал он.

— Хорошо, — сказал Бэйли.

Хотя прошло много кротовьих месяцев и уже надвигался сентябрь, Бэйли все еще помнил многое, что, по мнению Хенбейн, он должен был забыть.

— Я жду тебя! Ты не подумал об этом? Мы выйдем на поверхность и пойдем вниз, к Бэрроу-Вэйл, — скандально заявила Хенбейн, продолжая спор. — Я сердита на тебя, — заключила она капризным тоном.

Бэйли широко улыбнулся.

— Я могу найти тебе поесть, если хочешь. Тогда ты не будешь сердиться…

— Ладно…

— Правда, могу! Сейчас найду.

Уид, укрывшись в тени, за углом, подслушивая, шпионя, увидел, как Бэйли протопал мимо него. Потом Уид заглянул в нору, обвел ее взглядом и отметил, как странно изменилась Хенбейн: в какой-то момент она показалась ему даже беззащитной, совсем как обычный крот. Уид, знавший ее лучше, чем кто-либо другой, увидел то, чего не видел никто: Хенбейн из Верна, беспечная, игривая, ласковая, свернулась клубочком в углу, как юная самочка, играющая со своими сверстниками.

Итак, Бэйли завоевал благосклонность, и более стройные, крепкие, крупные грайки-гвардейцы не могли понять, почему Хенбейн дарила его своим вниманием; им оставалось лишь гадать о том, что делали эти двое там, глубоко внизу, в норе Хенбейн.

— Они там?.. — любопытствовали одни.

— Он уже?.. — спрашивали другие.

— Нет, — отвечал Уид. Хенбейн в настоящее время не интересовалась любовью.

Однако иногда он раздражал ее по-настоящему. Однажды в присутствии Уида она ударила Бэйли так, что у того на плече показалась кровь. В другой раз (и хотя никто не видел этого, многие слышали и полагали, что Бэйли настал конец) Хенбейн в дикой ярости вышвырнула Бэйли из своей норы, а потом, позже, пошла искать его и утешала так ласково, что грайкам было тошно слушать.

И еще Бэйли осмеливался ухмыляться. Каким бы милым в детстве ни был крот, его характер может измениться, если он попадет в плохие лапы. Бэйли изменился. Но с приходом осени юнцы в любом случае обязательно меняются, кровь бежит быстрее, тело обретает силу, а мозг еще не привык к этому, и чувства на какое-то время становятся необузданными, пока все не успокоится. Так было и с Бэйли.

Он выказал очень слабый интерес к самочке, дочери одного из гвардейцев. Этот гвардеец ужасно ругался и хотел хорошенько поколотить Бэйли, но, поразмыслив, решил не рисковать.

Хенбейн видела эту самочку. Глупенькое юное создание, она поощряла ухаживания Бэйли и даже хвасталась перед друзьями. Вот так… Хенбейн злобно наорала на Бэйли, и его широкая ухмылка сменилась выражением недоумения, обиды и раздражения. Ведь раньше он никогда не испытывал подобных чувств, и они казались ему безобидными.