Брекен и Ребекка

Но во время бесед с Брекеном Босвелл не испытывал подобных мучений, и не потому, что Брекен мыслил стройно, логично и никогда не отклонялся от темы (это случалось с ним довольно часто), а потому, что, в силу особых свойств, присущих Брекену, в душе Босвелла пробуждались доселе неведомые ему чувства. Брекен, сам того не ведая, распахнул перед Босвеллом окно в мир, полный радостей и страданий, о существовании которого тот прежде и не подозревал.

Книги, которые он прочел, письмена, которые он выучился чертить и толковать, две собственные работы, над которыми он трудился, — все это казалось ему абсолютно несущественным по сравнению с непривычным упоительным ощущением, охватывавшим его при разговорах с Брекеном, когда он словно оказывался на пороге неизведанного.

Босвелл заметил, что Брекен не догадывается о воздействии, которое он оказывает на собеседника, и, возможно, воспринимает как нечто само собой разумеющееся восторги и горести, полноту которых ему порой удавалось так блестяще передать. Он не отдавал себе отчета в том, как сверкали его глаза, будто стремясь различить сквозь полумрак, царивший в норе, где они сидели, кротов, о которых он упоминал, и места, которые он описывал с такой неохотой, — все, что он покинул совсем недавно.

Так, например, однажды Брекен заговорил о кроте по имени Халвер, и голос его дрогнул, словно он так и не сумел смириться с тем, что Халвер давно умер и вроде бы даже не своей смертью. Но когда Босвелл попросил рассказать о нем побольше, Брекен уклонился, буркнув:

— Да был такой старый крот, мой знакомый, который слишком много болтал! — Но взгляд его яснее всяких слов поведал о том, как много значил для него Халвер.

В конце концов Брекен упомянул и о некоей Ребекке, сказав при этом следующее:

— Мы повстречались с ней во время ливня возле Камня на вершине холма. Она пребывала в такой же растерянности, как и я, только у нее это выражалось иначе. Она тронула меня. — Брекен опустил голову и последние слова произнес почти шепотом.

Босвеллу на мгновение почудилось, будто он бредет с Брекеном по тихим заброшенным лесам, которые могут исчезнуть при малейшем движении воздуха. Впрочем, так оно и случилось. Стоило ему спросить о Ребекке, как Брекен рассмеялся и заявил, что она «просто одна из данктонских самок и, надо заметить, прехорошенькая».

Больше всего Босвеллу хотелось разузнать что-нибудь о Древней Системе, но и тут произошло примерно то же самое. Брекен старательно обходил эту тему стороной, но когда ему все же случалось ненароком упомянуть о ней, Босвеллу удавалось уловить ощущение страха, чередовавшееся с ощущением покоя, — все это походило на стихию, столь же непостоянную, как весенний денек.

Познакомившись с Брекеном, Босвелл, умевший быстро находить нужные слова, привыкший за время жизни в Аффингтоне к словесным баталиям ученых кротов, впервые понял, что главное — не слова, которые выбирает собеседник, и даже не их значение, а поток скрытых за ними чувств, способных полностью изменить смысл сообщения. Чем больше Босвелл разговаривал с Брекеном, тем сильней убеждался в том, что сам Камень свел их друг с другом и куда бы ни отправился этот странный крот, он последует за ним. Босвеллу показалось, что в глубине души Брекена скрыта тайна, о чем он сам и не подозревает, и ее раскрытие сулит боль и радость, которые им обоим суждено испытать.

Вот так на смену нетерпению, поначалу терзавшему Босвелла, столкнувшегося с нежеланием Брекена рассказывать о Данктоне, пришло бесхитростное смирение и способность молчать не раздражаясь, и тогда Босвелл научился по-настоящему слушать собеседника, и не только Брекена, но и других кротов.

Постепенно в Босвелле произошла еще одна перемена. За время, минувшее с тех пор, как он покинул в прошлом сентябре Аффингтон и отправился в Данктон, то есть за несколько кротовьих лет, у него почти полностью пропало желание рассказывать кому-либо о Священных Норах. Но когда Брекен с живой заинтересованностью начал задавать вопросы, Босвелл обнаружил, что ему приятно отвечать на них. От былой неохоты не осталось и следа.

— Как они выглядят? — допытывался Брекен. — А кроты-летописцы до сих пор в них живут?

— Священные Норы расположены в верхней части мелового холма высотой несколько тысяч футов с крутым северным и отлогим южным склонами. Туннели там высокие и просторные, подобных им я больше нигде не видел. И в них царит глубочайший покой.

— Но что же такое Священные Норы?

— Это норы, расположенные в центре Аффингтонской системы, и лишь кроты, принесшие обет послушания, имеют право в них жить. На любые распри наложен запрет. Некоторые из тамошних кротов перестали разговаривать и проводят время в безмолвном созерцании. А остальные стараются говорить, лишь когда это необходимо и только правду.

— Они и есть Белые Кроты? — спросил Брекен, у которого вызывало восхищение все, о чем рассказывал Босвелл.

— О нет, среди них нет Белых Кротов. Впрочем, когда-то они обитали там, и первым из них был Линден, младший сын Бэллагана и Вервейн…

— Да, это предание известно и в нашей системе, но у меня о нем довольно туманное представление, потому что оно связано с Долгой Ночью, а мне… ну в общем… мне не случалось оказаться Долгой Ночью в местах, где рассказывают подобные истории.

Босвелл подолгу рассказывал Брекену об Аффингтоне, о хранящемся там знании, открывая при этом нечто новое для себя, поскольку теперь в его отношении к Аффингтону впервые появилась объективность. Он понял, как сильно тоскует по Священным Норам, по библиотекам и по некоторым из кротов, например по Скиту, к которому успел сильно привязаться. В то же время он осознал, как плохо представлял себе раньше мир за пределами Аффингтона, и подумал, что многие из кротов-летописцев, несмотря на всю свою ученость, поклоняются Камню скорей по незнанию, а вовсе не в силу глубокой мудрости. Возможно, Аффингтон переживает период упадка, как и многие из систем, которые он повидал за время странствий.

— А почему ты ушел оттуда? — спросил его Брекен, и Босвелл постарался как можно ярче описать возникшее у него стремление отправиться в путь, но не стал упоминать о том, что какая-то неодолимая сила заставила его пуститься на поиски не чего-нибудь, а именно Данктона.

Он даже повторил строки из текста, обнаруженного им в глубинах библиотек и послужившего косвенной причиной тому, что он отказался от данных им обетов и отправился в Данктон.

Семь Заветных Камней и Книг седьмерица.

Шесть явилось — Седьмая должна появиться.

Первый Камень — Земля для живых,

Камень второй — Страданья кротовьи,

Третий — Бранный, явленный кровью,

Камень Мрака — Четвертый, в смерти берет он начало,

Пятый — Камень-Целитель, касаньем рожденный,

Свет чистой любви — Камень Шестой.

Мы же взыскуем

Седьмого, последнего Камня,

Что замкнет их кольцо,

И Седьмой

Утраченной некогда Книги

Благословений.

Не успел Босвелл перейти ко второй части, как Брекен прервал его.

— Что все это значит? — спросил он.

— Ну, это же очевидно, тут говорится…

— Нет, я не понял, что такое Заветный Камень.

Босвеллу и в голову не пришло, что кто-то может не знать таких простых вещей.

— Всего Заветных Камней шесть — точнее, семь, как явствует из текста, — но известные нам хранятся где-то среди Священных Нор, куда могут проникнуть лишь сам Святой Крот и посвященные. Согласно легенде, в этих камнях заключена квинтэссенция семи Священных Книг, каждой Книге соответствует определенный Камень. Разумеется, сам я ни разу их не видел, но в Аффингтоне говорят, что эти Камни излучают свет, как луна или солнце, но свет каждого имеет свой цвет, поскольку они сопряжены с различными Книгами. Они…

— А какого они размера? — прервал его Брекен. Он задал этот вопрос чуть ли не шепотом, испытывая удивительное ощущение: ему показалось, будто над ним пронесся ураган или могучий водяной поток, заставив его приникнуть к земле.