Брекен и Ребекка

Вскоре Брекен понял, что в системе царит хаос. Многие из кротов, выполнявших его просьбы и поручения, просто-напросто исчезли, а остальные пристрастились к ведению бесконечных разговоров, что стало единственным утешением охваченных паникой обитателей Бэрроу-Вэйла. Казалось, им становилось легче, когда они собирались вместе, чтобы обменяться новостями о ходе эпидемии и обсудить, почему в предрассветное время кротов умирает больше, чем в какое-либо другое, а также почему вздутия, которые через два-три дня превращаются в язвы, чаще всего появляются в области живота и паха. Заразившиеся этой новой разновидностью чумы умирали по прошествии примерно четырех дней, и единственная ее особенность, внушавшая хотя бы слабую надежду, заключалась в том, что хоть от нее и погибало большинство заразившихся, но некоторым удавалось выжить.

Не все впали в панику. Так, например, Комфри сохранял хладнокровие. Он покинул луга, углубился в лес и принялся искать растение, о котором когда-то очень давно упоминала Роза.

— Как жаль, что я толком не запомнил ее слов, — сокрушался он.

Вскоре среди досужих болтунов из Бэрроу-Вэйла распространилась идея, будто бы чуму наслал на них Камень, который прогневался на жителей системы за то, что они перестали соблюдать древние обычаи во время правления Мандрейка и Руна.

На основе этой идеи вскоре возникла новая: якобы и «целиться от чумы можно, лишь сходив к Камню и притронувшись к нему. Подтверждением ей служила история о том, что один из благополучно справившихся с болезнью кротов незадолго до ее начала побывал у Камня и притронулся к нему. Все охотно в это поверили и сочли, что этот крот является живым доказательством того, что Камень всесилен.

— Это правда, Босвелл, или очередное суеверие? — спросил Брекен, и слова его прозвучали скорее как утверждение, а не как вопрос. Он заметил, что некоторые из кротов, побывавших у Камня, все равно погибли, и скептически отнесся к доводам поборников идеи о всесилии Камня, утверждавшим, будто те кроты совершили в своей жизни такое множество проступков, что Камень отказал им в помощи.

— В том смысле, в котором говоришь ты, это неправда, — сказал Босвелл, нарушив молчание, в котором он провел почти все время с тех пор, как разразилась эпидемия чумы. — Эти кроты ошибаются, полагая, будто Камень сам по себе обладает силой. Частица этой силы скрыта в душе каждого из нас, а мы вольны использовать ее на добрые дела или на дурные. Возможно, если подойти к Камню с верой и притронуться к нему, эта сила и высвободится, но она не приходит извне. Несмотря на весь твой скептицизм, Брекен, эта сила есть и в тебе.

— Но разве я могу уберечься от чумы? — с горечью спросил Брекен, думая о множестве умерших от болезни кротов. — Разве им это помогло?

Босвелл промолчал, и терзавшая душу Брекена горечь переросла в негодование. Подобно многим он считал, что чума послана ему в наказание, но он ощущал это с гораздо большей остротой, поскольку являлся руководителем Данктонской системы и, хотя никто из окружающих не говорил ничего подобного, полагал, что несет ответственность за происходящее. Как и Ребекку, его угнетало сознание того, что он не в силах облегчить страдания больных, и ему казалось, будто он в чем-то виноват. Все эти чувства он выплеснул на Босвелла, обращаясь не столько к нему самому, сколько к Камню.

Босвелл хранил молчание.

— Так куда же девается эта хваленая сила Камня, когда она оказывается нужней всего? — с яростью вопрошал Брекен. — Ты так красно рассуждаешь, говоря о Камне, но где же его помощь, когда она действительно необходима? Почему он не вмешался и не предотвратил все эти ужасы? — Брекен взмахнул лапой, указывая на туннели Бэрроу-Вэйла, наполненные перепуганными кротами. — Ну, что скажешь, Босвелл?

Но Босвелл по-прежнему молчал. Он знал, что в душе Брекена есть частица Камня и когда-нибудь он это поймет. А считать, что чума послана обитателям системы в наказание, так же нелепо, как думать, будто солнце дарит им тепло и свет в награду за хорошее поведение. Чума является частью жизни, как и смерть, но Босвелл не сумел в тот момент выразить свои мысли словами.

— Я сам отправлюсь к Камню, — сказал он в конце концов.

— Будешь молиться? — насмешливо спросил Брекен. — Или ты хочешь к нему прикоснуться, чтобы уберечься от заразы?.. — Он оборвал себя, чувствуя на душе невероятную тяжесть от накопившейся в ней горечи и внезапный страх при мысли, что Босвелл вот-вот покинет его. Повинуясь порыву, он подошел к Босвеллу.

— Что же будет со всеми нами и с системой?

Посмотрев на Босвелла, он увидел, что его ясные темно-карие глаза полны сочувствия и тепла, которым он всегда был готов поделиться с тем, кто захочет встретиться с ним взглядом. Босвелл понимал, как велик гнев Брекена и как он мучается, ведь он искренне любил его, и эта любовь с каждым днем становилась все сильней. Он знал, что Брекен может отчаянно негодовать на Камень и так же отчаянно любить его, и это не страшно, потому что нет ничего хуже равнодушия.

— Я буду молиться за тебя, Брекен, за Ребекку и за всех кротов… — Но Брекен уже отвернулся, подумав, что молитвы не помогут тем обитателям системы, которые уже умерли и которых он не сумел уберечь от беды. Но когда Босвелл отправился прочь, у Брекена сжалось сердце, и он подумал: «Доведется ли нам встретиться снова?»

В последующие четыре дня чума унесла еще множество жизней. К Брекену внезапно явился один из обитателей Болотного Края с коротким страшным сообщением: умер Меккинс. Вот и все. Меккинса больше нет.

— С ним была Ребекка, но ей не удалось его спасти, — сказал болотный крот, на глазах у которого уже погибло столько друзей, что смерть Меккинса ничего не добавила к его горю. — А что тут поделаешь? Это проклятие, его наслал на нас Камень, и мы бессильны перед ним.

Меккинс! Брекен не стал расспрашивать крота о том, как, когда и где он умер. Узнав о его гибели, он почувствовал, что у него иссякли последние силы, и впал в полнейшее отчаяние. Как будто посреди ночи к нему в нору исподтишка пробрался вор и утащил то, что было ему бесконечно дорого, то, чего уже никогда не восполнить. Это событие показалось ему апофеозом трагедии, которую переживала вся система. Меккинс! А ведь они разговаривали с ним всего несколько дней назад, он всегда был таким жизнелюбивым, энергичным, неукротимым, он так много сделал для него, и для Ребекки, и для многих других.

Вскочив с места, Брекен взревел от ярости и боли, вскинул когтистые лапы и обрушил их на стену норы старейшин; задыхаясь от гнева, он наносил удар за ударом, вонзая когти в землю. Ему хотелось сделать хоть что-нибудь, но делать было нечего. Ему хотелось помчаться с ревом по туннелям в Болотный Край, но какой от этого толк?

Болотный крот стоял, глядя на него. Он уже не раз видел все это. Злоба, ярость, отчаяние, жалобные мольбы. От криков и рычания лучше никому не станет, а впрочем, и вреда от этого тоже никакого. Пожалуй, надо сказать ему обо всем сразу.

— Ребекка тоже заразилась. У нее чума, — сказал крот из Болотного Края.

От ужаса у Брекена по коже побежали мурашки. На смену ужасу пришло ледяное спокойствие.

— Где она? — сразу же спросил он.

— Камень его знает, — ответил болотный крот. — Когда я уходил, она только-только начала заболевать, вся покрылась потом, как и другие. Я решил, что это чума, и пустился наутек. Раз сама целительница заболела, всем нам уже точно не на что надеяться.

Он не успел больше ничего сказать, а Брекен уже бежал по туннелям системы, направляясь к норе Меккинса, рассчитывая найти там Ребекку. Он бежал так стремительно, словно сама смерть гналась за ним по пятам. Он взмок от усилий, но продолжал бежать по душным, пропитавшимся запахом разложения и смерти туннелям, в которых кишмя кишели блохи, а перед глазами его мелькали видения одно страшней другого: вот умирающая Ребекка, а вот мертвый Меккинс, а в мозгу возникали и складывались в отчаянные, неистовые молитвы слова, которые прежде никогда не пришли бы ему на ум. «Не дай ей умереть, — твердил он про себя на бегу, — не дай ей умереть. Пощади Ребекку… возьми мою жизнь, только пощади ее».