Страница 17 из 20
— Пошли тогда, — он шагнул в разверстые двери, окутавшись сырым сумраком под барабанную дробь дождя.
Сделал несколько гулких шагов по скрипучему настилу, освобождая место и привыкая глазами к полумраку средней части церкви. Из двух узких окошек в северном и южном фасаде сочился размытый слабый свет. Ни Голгофы, ни канона ошую не оказалось, впереди на полу громоздилась смутная тень — опрокинутый и расколотый аналой. Подсвечников Рычков сходу не разглядел, в углах копошилась сырая темень. Четыре неошкуренных искривлённых бревна в два обхвата подпирали колоннами крышу. Изнанка её терялась в вышней темноте. Казацкие сапоги ступали за спиной мягко, почти беззвучно. Шум дождя перекрывал звуки шагов. Они вступали под своды по очереди, и густая тень заливала пространство храма, когда вои загораживали проход…
Алтарная часть была отгорожена от остальной церкви иконостасом. Солея с выпирающим амвоном, казалась всего лишь ступенькой, немногим выше дощатого пола основного храма. Тёмными провалами угадывались врата. Престол слабо освещён второй парой окон. На нём лежало что-то похожее на раскрытую книгу. Те же корни-щупальца, что и снаружи, местами взломали пол церкви. Они ветвились по стенам устремляясь под скаты клинчатой крыши, вились по стропилам и ныряли в колодец крещатой бочки. Там плескалась блестящая влагой чернота. В бороздах коры на колоннах наросли слабо светящиеся гнилостным светом грибы. Из углов храма ползли мхи.
Рычков двинулся вперёд к алтарю. Казаки разошлись цепью и следовали за ним.
У аналоя Васька задержался, склоняясь. Ни иконы, ни какой священной книги рядом не видно. Сырая пыль покрывала всё жирной слизью. Рычков поднял глаза. На иконостасе темнели оплывшие пятна иконных досок. Разведчики приблизились. Лики уже было не разобрать. Спаситель? Святые? Богоматерь? Краски потемнели, оплыли, покрылись заплесневелыми разводами.
— Святые угодники! — прошептал Лычко.
В храме казаки обнажили головы, заткнув тумаки за пояса. На узком клиросе, который был пристроен к солее только справа, прямо на полу Шило нашёл россыпь толстых свечей, изгрызенных мышами. Долго чиркал кресалом, распаляя трут. Наконец дрожащий огонёк затрещал на пересохшем фитиле, вытянулось длинное чадное пламя. Каждый зажёг по свече. Темнота отпрянула, но не слишком.
При свете, лики на иконах стали выглядеть ещё ужаснее, неразборчивее. И только гневный взгляд Спасителя тлел под наслоениями гнили в глубоких трещинах. Смотреть ему в очи было страшно. Рычков прошёл в алтарь через северные врата.
Щелястый пол был взломан местами, торчащие доски ощерились неровными, зазеленевшими краями. Жертвенный стол сломан и сдвинут горкой щепы в угол. Престол оплыл и потрескался глубокими бороздами и походил на обыкновенный пень. Страницы священного писания побежали плесенью, оклад позеленел. Развиднелось красным. Казаки боязливо зашли в алтарную часть. Пламя свечей дрожало, свечи оплыли и воск горючими каплями стекал на пальцы. Пол под ногами потрескивал и прогибался.
Между престолом и горнем местом в полу зиял длинный провал в локоть шириной.
Рычков осторожно приблизился, вытягивая руку со светочем. Провал притягивал взгляд с неимоверной силой.
— А это чего? — услышал он шёпот Весла и заметил краем глаза как казак потянулся к стене, — А как это?
Васька отмахнулся, заметив, что Шило к нему качнулся, поднимая свою свечу, а сам переступал меленькими шажками, пробуя доски тупым носком ботфорта, и клонился, и вытягивал шею, заглядывая в тёмное, глубокое…
— Сруб-то снаружи, как положено венцы лежат, а тут стоймя, — лезло в ухо назойливое удивление, но его заглушали отдалённый рокот орудийной и ружейной пальбы, топот кавалерии, безудержный рёв подступающей пехоты. Васька наклонился, держа свечу над самым провалом.
Трепещущий свет выхватил в глубине низенького подполья неподвижную фигурку, сморщенную, торфяную. В первую очередь он распознал руки, сложенные ладони с переплетёнными пальцами. Зеленовато-коричневые, невозможно длинные, с разбухшими суставами, сморщенной как кора кожей и синими ногтями. Мощи?!
В глотке сделалось сухо, язык распух и, казалось, не помещался во рту. Свеча в руке задрожала, огонёк затрепетал, щёлкал фитиль. Взгляд качнулся к другому краю пролома. Морщинистый лоб в обрамлении нитяных зелёных волос, лишайники и мхи наползли на виски как лавровый венок Никиты Зотова, государева воспитателя, изображающего Бахуса. Кустистые брови, глубоко запавшие глаза с морщинистыми веками. Нос, как горбатая щепка со сморчковой бородавкой у залипшей левой ноздри. Запавшие пергаментные щёки, заросшие нитяной бородой, длинной, на которой покоились сморщенные ладошки. Сквозь бороду пробились остренькие шляпки сизых поганок…
Рычков всё ж таки попытался сглотнуть.
Мощи открыли глаза.
***
В голове звон, словно в рукопашной прозевал оплеуху.
Тело одеревенело, словно избитое тугими волнами пороховой гари от близких разрывов гранат. Перед глазами муть, как запорошило их песком и комками земли, и жжением, и по этой причине не разбирает Рычков того, что видят они, в ошеломлённый разум не возьмёт.
Почему осел гузном, подогнув под себя ноги? Отчего выпустил из рук свечу, и она откатилась в сторону, подпрыгивая на неровном полу и мерцая огоньком, но не погасла, и теперь лишайники на досках скукоживаются в пламени горьким чадным дымком? Отчего шевелятся алтарные стены, выламывая из себя по брёвнышку так, что проломы выглядят как беззубые дёсны бабки Аксиньи? Отчего Шило отступает к царским вратам с саблей и пистолем в руке, а Весло и Лычко с перекошенными лицами, выпученными глазами и немо распахнутыми ртами, выставили перед собою фузеи?
«А я то? Я?!» — мутно вопрошает Васька и тянет из-за пояса рукоять пистолета, а то нащупывая эфес.
Он возится на колком полу, как перевёрнутый на спину жук. Мхи застревают в пальцах.
Шипит, вспыхивая, затравочный порох. Вспышки коротки, как молнии. Алтарь заволакивает грохотом и дымом; горловым криком и сумраком. Свечи гаснут. Чахлый свет из алтарных оконцев сползает по стенам и жмётся в углы.
— Бей! — захлёбывающийся крик вязнет в пороховой гари, глухих ударах, хрупком звоне переломанного клинка.
Рычкова стискивает в обхват, вздёргивает над полом. Васька силится вдохнуть, но его словно приложили спиной к бревну, заламывая руки, опутывая ослабевшие кисти грубыми путами. Горло обхватывает, офицерский бант давит на кадык, треуголка слетает с головы. Пряди, выбившиеся из косицы, свисают на щеку. В хребет и рёбра на спине немилосердно давят какие-то бугры. Асессор болтает ногами. Каблуки ботфорт едва цепляют пол. Рычков вскидывает колена к животу с намереньем резко бросить ноги вниз и, сгибаясь в поясе, перебросить через себя супостата на спине и… его обхватывает за щиколотки и резко тянет ноги назад-вниз с силой, которой он не может сопротивляться даже мгновение. Трещат суставы, вытягивает жилы, словно на дыбе.
Звон в ушах обрывается.
Дымная гарь уползает через алтарные врата в солею. Тусклый дневной свет смелеет, делается ярче, спрямляет лучи. Слышно, как стучит по тёсу дождь. В ноздри лезет запах плесени и трухлявого дерева.
Васька закашлялся, вздулись на висках жилы. Эфес уткнулся в рёбра.
Его вдруг понесло вбок, покачивая. Что-то дробно перестукивало внизу, он не обратил на это внимания. Против алтарных врат висели в воздухе казаки, опутанные волосатыми древесными корнями, с которых осыпались комочки земли и черви. Корявые ветки заломили им руки. Жёсткая кора давила на спины, затылки прижаты к расщепленным стволам, лбы перечёркнуты гибкими ветвями, под локти пропущены толстые суки. Столпы мелко переступали пучками корней по трухлявому полу алтаря. Казаки покачивались вместе с ними, словно стояли на настиле дощаника в сильную волну.
Шило дико вращал глазами, закусив грязный корень, рвущий ему рот. Сабля болталась на боку, рубаха разорвана. Весло зажмурился и шевелил губами, борода тряслась, но он не ронял ни звука. Лычко глядел куда-то вниз недвижным взглядом. Патронная сумка, прижатая к его боку, лопнула по шитью, чёрные зёрна пороха сыпались из раздавленной натруски, мешаясь с комками земли между шевелящихся корней внизу.