Страница 48 из 66
Я все равно ничего не понимала. Папа ведь сказал, что мистера Вуозо скорее всего не призовут. Правда, вполне возможно, папа сам не понимал толком, о чем говорит. Он почти всегда говорил о вещах, о которых не имел ни малейшего представления.
— Вас что, даже убить могут? — спросила я.
— Не думаю, — успокоил меня мистер Вуозо. — Во всяком случае, я на это надеюсь.
— Я не думала, что вам придется уезжать, раз война уже кончилась.
— Для меня это тоже стало неожиданностью.
— Я не хочу, чтобы вы уезжали, — призналась я.
— Я вернусь, — пообещал он.
Я не знала, как мне на это ответить.
— Ну ладно, — решился он. — Пока.
Я смотрела, как он разворачивается и спускается по ступенькам. Когда он прошел уже половину дорожки, я закричала:
— Стойте! — и открыла дверь.
Он остановился и повернулся ко мне.
— Можете зайти, — сказала я.
Он подумал секунду, кивнул и пошел обратно к дому. За ним тянулся аромат его одеколона. Осмотревшись в гостиной, он плюхнулся в папино кресло.
— Иди сюда, — позвал он. — Посиди со мной.
Я не двинулась с места. Мне понадобилась где-то минута, чтобы привыкнуть к тому, что он снова стал со мной милым.
— Спасибо, что не рассказали папе про Томаса, — поблагодарила я.
— Томаса? — не понял он.
— Моего друга, который тут был вчера.
— О, — вымолвил он. — Я не очень хочу это обсуждать.
— Извините.
— Может, подойдешь поближе?
Я медленно сделала несколько шагов.
— Посиди со мной, — повторил он, похлопывая себя по коленям.
Как только я села, я почувствовала его член. Я понимала, что он снова хочет делать со мной всякое такое, и знала, что должна его слушаться, раз его призвали на войну. Правда, главным образом мне казалось, что я должна заняться с ним сексом, потому что уже проделывала это с Томасом, и мистер Вуозо был в курсе. Я боялась, если я откажусь, он спросит, почему же я с Томасом на это согласилась и чем он хуже его. А я не знала, как ответить на такой вопрос.
Я сидела у него на коленях, и скоро он начал гладить руками мою грудь. Сначала он задрал мне рубашку, потом лифчик. Затем он начал трогать грудь и ущипнул меня за сосок.
— Ой! — вскрикнула я, прикрывая рукой грудь. — Не делай так.
Он прекратил меня щипать, правда, очень странно при этом на меня посмотрел. Как будто я сказала что-то очень смешное.
— Ладно, — согласился он. — Буду делать что-нибудь еще.
Он велел мне встать на колени, потом расстегнул штаны и засунул член мне в рот. Сначала он сам двигал мою голову так, как ему нравилось, а потом убрал руки, и я уже делала все сама. Когда я начала сосать как-то не так, он взял меня за уши и еще раз показал, как надо делать правильно.
Через несколько минут он велел мне остановиться и встать. Затем он расстегнул на мне джинсы, и я сняла их, оставшись в одних трусиках. Потом он велел мне лечь животом на журнальный столик и вошел в меня сзади. Это было совсем как с Томасом вчера, когда я была голой, а он нет. Но только мистер Вуозо не ласкал меня, как Томас. Он только вдавливал мою голову в ковер.
Несколько минут мы двигались в такт, потом он вытащил член и приказал мне встать. Он уселся обратно в папино кресло и снова засунул член мне в рот. Я мужественно рассчитывала проглотить всю сперму, но в последний момент он вытащил член и направил его мне на лицо. Сперма попала мне на губы, немножко на щеку. — Как хорошо, — пробормотал он, убирая пенис в штаны.
— Как же мне было хорошо.
Потом он застегнул джинсы и сказал, что будет вспоминать обо мне в Ираке.
После того как он ушел, я прижала руки к лицу, чтобы сперма не капала на пол. Я чувствовала, как она стекает с моего лица. Голой я прошла в ванную, стараясь не запачкать ковер. Там я залезла в душ, избегая смотреть в зеркало. Я не хотела видеть себя такой.
В душе я страшно затосковала по Томасу. Мне хотелось сказать ему, что он был совершенно не прав насчет любви мистера Вуозо. Хотелось сказать, что надо было послушать его и не открывать мистеру Вуозо дверь.
Я вылезла из душа, обернула вокруг головы полотенце. Надела свежую одежду и засунула грязную в стиральную машину, где уже лежала папина. Он не одобрял, когда я запускала полупустую машину. Потом я снова начала гладить. До прихода папы я успела выгладить еще две рубашки. Когда он их увидел, то сказал, что я рубашки глажу гораздо лучше, чем в прачечной. Он достал кошелек, чтобы заплатить мне. Он был таким милым, что я с трудом удержалась, чтобы не расплакаться.
глава десятая
Мистера Вуозо так и не призвали. Каждый день я ждала этого, но он все не уезжал. Жил себе и жил, как прежде. Каждый день я видела, как он выносит мусор, достает почту, опускает флаг. Приезжает и уезжает. Неприятно было думать о том, что он мне лгал. Я ему поверила, и теперь мне было ужасно стыдно. А ему, казалось, на это наплевать. Стыдилась я своей глупости. Я сделала то, чего совершенно не хотела делать, и теперь каждый день была вынуждена сталкиваться с человеком, с которым я это сделала.
Хуже всего было то, что при встрече он меня не игнорировал. Улыбался, махал рукой или даже окликал: “Привет, Джасира! Как жизнь?” На втором месте по отвратительности стояло то, что мне приходилось улыбаться в ответ и говорить: “Спасибо, хорошо”. Когда он только начал вести себя так искренне и дружелюбно, я думала, что, наверное, его все-таки призвали, просто он еще не уехал. А потом я как-то спросила об этом у Зака.
— Моего папу не призывали! Ты что, совсем тормознутая? Война же кончилась. Мы надрали Саддаму задницу.
Особенно стыдно мне было смотреть в глаза Мелине. Если я видела, что она вышла во двор, то сидела дома. Если я сама гуляла на улице и выходила она, я тут же находила повод и убегала домой. Я больше не ходила к ней читать свою книгу и даже не открывала дверь, если думала, что это она пришла. У меня кончились тампоны, и, вместо того чтобы попросить Мелину купить их, я начала использовать прокладки. Именно прокладки стали одной из тех немногих вещей, что как-то скрашивали мою жизнь. Они стали моим добровольным наказанием.
Я считала, что заслуживаю наказания. Ведь в тот раз с мистером Вуозо мое тело было в полнейшем восторге. Разуму это все не нравилось, но тем не менее мистер Вуозо без труда вошел в меня. Он бормотал что-то вроде: “Ты ведь хочешь меня, да?” и “Тебе ведь это нравится, а?” — и я начала чувствовать, что мое тело меня предало. Казалось, мысли в моей голове существовали совершенно отдельно от моего тела. Часть меня, которая контролировала то место между ног, хотела, чтобы все эти плохие вещи со мной случились. И делала все, чтобы упростить для моего тела этот процесс.
Когда я думала обо всем этом, у меня кружилась голова. Иногда, если я думала о таком слишком долго, пальцы начинало покалывать, а внутри меня что-то сжималось в маленький комочек, такой же, как мертвый Снежок на дороге.
На уроке французского мадам Медигэн три раза спросила, как у меня дела, прежде чем я смогла поднять голову и пробормотать: “Je vais très bien”[9]. Томасу так часто приходилось повторять свои слова, что он начал называть меня глухой. И только Дениз поняла, почему мне на все наплевать. “Он больше тебя не любит?” — написала она в записке на уроке. “Да”, — ответила я и нарисовала грустную рожицу со слезинкой — такую же, как Дениз нарисовала в честь мистера Джоффри.
Дениз пригласила меня в субботу в гости, и я спросила у папы разрешения.
— Конечно, — сказал он. — Только сперва сделай все домашние дела.
Поэтому все субботнее утро я провела, отчищая ванную и мучая ковры пылесосом. Еще папа велел помочь ему в саду — убрать все клумбы, которые мы посадили перед домом. После того как мама вернулась в Сиракьюс, мы перестали за ними ухаживать. Когда мы, стоя на коленях, ковырялись в земле, пришел муж Мелины, Гил. Он сказал папе что-то по-арабски, и тот ответил. Я знала, что, встречаясь на улице, они всегда перекидывались парой слов по-арабски. Дома папа всегда отмечал, что Гил прекрасно знает язык, но его взгляды на политику крайне предсказуемы.