Как на ладони

Героиня романа, переживающая сложную пору пробуждения женственности, не нужна ни отцу-ливанцу, занятому поисками новой жены, ни матери, начинающей видеть в дочке красивую соперницу. Вдобавок в техасской школе, где девочка выделяется своей яркой восточной внешностью, к ней прилепилось мерзкое и страшно обидное прозвище — Чурка. Не удивительно, что Джасира тянется к любому, кто проявляет к ней внимание, не понимая еще, что между любовью и примитивным плотским желанием глубокая пропасть.

АЛИСИЯ ЭРИАН

глава первая

глава вторая

глава третья

глава четвертая

глава пятая

глава шестая

глава седьмая

глава восьмая

глава девятая

глава десятая

глава одиннадцатая

глава двенадцатая

notes

1

2

3

4

5

6

7

8

9

АЛИСИЯ ЭРИАН

КАК НА ЛАДОНИ

глава первая

В меня влюбился мамин бойфренд, поэтому она решила отослать меня к папе. Я не хотела жить с папой. Он родом из Ливана и говорит со смешным акцентом. Они с мамой познакомились в университете и сразу поженились. Потом родилась я, а когда мне исполнилось пять, они развелись. Мама считает, что виноват в этом папа, который слишком раскомандовался и возомнил себя главным. Я не особо расстроилась из-за их развода. Помнится, папа маме частенько отвешивал пощечины, а она сдергивала у него с носа очки, бросала их на пол и топтала ногами. Я толком не вникала, из-за чего они так ругаются, но по-любому радовалась, что папу больше не увижу.

Правда, летом мне приходилось приезжать к нему на месяц, и это меня бесило, просто ужас. Я так радовалась, когда наступал день отъезда домой. С папой было сложно. Он требовал, чтобы все всё делали так, как хочется ему, и никак иначе. Я боялась даже шевельнуться лишний раз. Однажды пролила немножко сока на ковер, так он заявил, что я никогда не найду себе мужа.

Мама знала, как я отношусь к папе, но все равно каждое лето отправляла меня к нему. Она ужасно бесилась из-за своего дружка, который на меня запал, хоть я ей и говорила, что не о чем тут волноваться, что ее Барри мне до фонаря, но она не слушала. Говорила, мне надо меньше ходить и трясти своими сиськами, на которые Барри трудно не обращать внимания. Я очень обиделась. Я ведь не могу изменить свою грудь? И я никогда не хотела, чтобы Барри обращал на меня внимание. Мне всего-то тринадцать.

Уже в аэропорту я задумалась, что же так разозлило маму. Я бы никогда не смогла увести от нее Барри, даже если бы захотела. Моя мама — чистокровная ирландка. С высокими скулами и хорошенькой ямочкой на кончике носа. Когда она подводит глаза, они словно начинают светиться. Я могла бы часами расчесывать ее блестящие густые волосы, если бы она мне позволила.

Когда объявили посадку на мой самолет, я расплакалась. Мама сказала, что все не так плохо, и легонько толкнула меня в спину, чтобы я шла к трапу. Стюардесса проводила меня до места, а мужчина с соседнего кресла взял меня за руку и держал, пока мы не взлетели. Наверное, подумал, что мне страшно. А я так хотела, чтобы самолет разбился.

В аэропорту Хьюстона меня встретил папа. Он высокий, гладковыбритый, а свои жидкие вьющиеся волосы всегда зачесывает на одну сторону. С тех пор как мама в очередной раз растоптала его очки, он носит линзы. Папа пожал мне руку. Раньше он никогда так не делал.

— Ты меня не обнимешь? — спросила я.

А он сказал, что на его родине это не принято, и пошел вперед так быстро, что я еле за ним поспевала.

Когда мы с папой ждали багаж, я подумала, что у меня больше нет семьи. Папа молчал и на меня даже не смотрел. Мы просто стояли и ждали, когда появится мой чемодан. Когда это, наконец, случилось, папа снял его с конвейерной ленты и поставил передо мной. У чемодана были колесики и ручка, но, если я начинала идти слишком быстро, он опрокидывался. А если старалась не спешить, папа уходил вперед так далеко, что я его даже не видела. В конце концов он отнял у меня чемодан и покатил его сам.

До папиного дома ехать было долго, и я старалась не замечать рекламу клубов для мужчин, хоть она так и лезла в глаза. Меня смущали девушки с щитов, которые трясли своими грудями. Интересно, для Барри я выглядела так же? Папа делал вид, что никаких голых девушек не видит, а я смущалась все больше и больше. Мне казалось, что все это — моя вина. Что все ужасное и грязное на свете — только моя вина. Мама не рассказала папе про меня и Барри, зато заявила, что я, по ее мнению, слишком быстро развиваюсь и за мной нужно присматривать.

Спала я той ночью в папином кабинете на раскладном кресле. Простыня на нем постоянно сползала, и виниловая обивка прилипала к коже. Утром папа пришел и начал чирикать, как птица, чтобы я проснулась. К завтраку я вышла в футболке и трусах, а он влепил мне пощечину и сказал, чтобы я переоделась во что-нибудь приличное. Меня впервые в жизни ударили, и я расплакалась. Я спросила, зачем он это сделал, а он ответил, что теперь все в моей жизни будет совсем по-другому.

Я вернулась в постель и поплакала. Я только вчера приехала, а уже хотела обратно домой. Скоро в комнату заглянул папа и сказал, что он меня прощает. А я подумала про себя: “Интересно, за что это ему меня прощать?” Думала спросить у него, но потом решила, что лучше не стоит.

В тот день мы присматривали себе новый дом. Папа сказал, что ему в НАСА неплохо платят, да и школы в пригороде получше. Я не хотела снова ехать мимо всех этих реклам с девушками, но побоялась с ним спорить. Но по пути к пригороду все щиты рекламировали не девушек, а новые дома и поселки. Цены начинались от ста пятидесяти тысяч долларов — это в три раза больше, чем мама заплатила за наш дом в Сиракьюсе. Она работала учительницей в средней школе и получала не очень много.

Пока мы ехали, папа слушал радио Эн-пи-ар[1], а я смотрела в окно. Хьюстон казался мне жуткой дырой. Местом, где меньше всего хочется жить. Тут было жарко и влажно, а вода из-под крана по вкусу напоминала песок. Единственное, что мне нравится в папе, так это то, что кондиционер у него всегда стоит на семидесяти шести[2] градусах. Он говорит, что всем местным это кажется безумием, но ему наплевать. Ему нравится заходить домой и говорить “Аах!”.

По радио начали говорить про Ирак, и папа прибавил звук. Войска вторглись в Кувейт.

— Гребаный Саддам, — сказал папа, а я обрадовалась, что он хотя бы иногда ругается.

Мы приехали в поселок Чарующие Врата и отправились осматривать дом. Риэлтор миссис Ван Дюк показала его нам, а на кухне предложила папе чашечку кофе. Она говорила, что тут очень красиво, что цена очень низкая, что тут хорошая школа и совершенно безопасно. Папа попробовал было поторговаться, но она заявила, что это бесполезно. Если бы мы покупали старый дом, другое дело, но на новые дома установлена фиксированная цена. Когда мы вернулись в машину, папа стал смешно пародировать ее южный акцент, который из-за его собственного акцента звучал еще забавнее.

На ужин мы съели пиццу на тонком тесте в ресторане “У Панжо”. Это любимое папино заведение, он тут часто ел. Он сказал, что в последний раз был здесь на свидании с женщиной с его работы. Она ему нравилась — до тех пор, пока не вытащила сигарету. Тогда он понял, что она дура. Я тоже подумала, что она дура. Но не потому, что курила, а потому что отправилась на свидание с моим папой.

Ночью, лежа на виниловом кресле, я размышляла о своем будущем. Мне казалось, что я буду страдать всегда, изо дня в день. Я решила, что со мной никогда не случится ничего хорошего, и начала думать о Барри. Фантазировала, что он приедет и спасет меня от папы, отвезет меня в Сиракьюс, и что мама об этом не узнает. Мы бы жили в доме на другом краю города, и я бы надевала все, что только захочу, даже на завтрак.