Страница 44 из 51
Инструкция призывала поддерживать революционный порядок и кончалась такими словами: «Наша ближайшая задача, товарищи, передать город в руки народа. Мы начнем с окраин, будем захватывать одну часть за другой. В захваченной части мы сейчас же установим свое, выборное управление, введем свои порядки, восьмичасовой рабочий день, подоходный налог и т. д. Мы докажем, что при нашем управлении общественная жизнь потечет правильнее, жизнь, свобода и права каждого будут ограждены более, чем теперь. Поэтому, воюя и разрушая, вы помните о своей будущей роли и учитесь быть управителями»{336}.
С этого дня восстание разгорелось с новой силой. Газета «Русские ведомости» писала: «И декабря происходит ожесточенная стрельба в разных частях города. Стреляли из пушек на Сухаревской площади, в Каретном ряду, на Страстной площади, Неглинном проезде, у Николаевского вокзала и в других местах. Жертв в этот день было особенно много; ранеными были заполнены многие больницы, частные лечебницы и перевязочные пункты; в полицейских часовнях не хватало мест для убитых, которых сваливали в пожарных сараях»{337}.
Власти в Москве оказались в критическом положении. «Мятежники постепенно занимают внешнюю линию бульваров, — доносил генерал, командовавший карателями, в штаб. — Высланы отряды куда можно… Поступают массовые просьбы приставов о высылке отрядов во все стороны — не даю»{338}.
Передо мной лежит сборник документов. В нем десять страниц крупного формата заполнены текстом, набранным мелким типографским шрифтом{339}. Это донесения военачальников и полицейских офицеров из самых различных районов Москвы 11–12 декабря. Все они кончаются мольбой: «Войск! Войск! Войск!». О том же просит 12 декабря в телеграмме московский генерал-губернатор Ф. В. Дубасов: «Положение становится очень серьезным; кольцо баррикад охватывает город все теснее; войск для противодействия становится явно недостаточно. Совершенно необходимо прислать из Петербурга хоть временно бригаду пехоты»{340}.
Большевики делали все, чтобы поддержать Московское восстание. 10 декабря В. И. Ленин созвал в Петербурге совещание, в котором, помимо членов ЦК РСДРП, участвовали деятели боевой и объединенной военных организаций. «Было принято решение попытаться поднять в столице некоторые воинские части, которые казались революционно настроенными, и одновременно подорвать линию Николаевской железной дороги, чтобы сковать петербургский гарнизон и воспрепятствовать переброске войск в Москву»{341}. Но Николаевская железная дорога не только обслуживалась военными частями, но и тщательно охранялась ими. Попытки большевистских боевых отрядов (одним из них руководил М. И. Калинин) взорвать железнодорожные мосты у Петербурга или под Москвой не удались, а разрушенное под Тверью, у станции Кулицкая, железнодорожное полотно было через несколько часов восстановлено.
С 12 по 17 декабря в Финляндии проходила Таммерфорсская общероссийская конференция большевиков. К концу ее работы прибыл Л. Б. Красин, остававшийся в Петербурге на несколько дней для проведения в жизнь решений совещания 10 декабря. Он выступил на конференции с докладом: «Больше всего в докладе Л. Красина делегатов интересовало то, что сделал Центральный Комитет для подготовки вооруженного восстания, — вспоминал участник конференции Е. М. Ярославский. — Докладчик рассказал не только об этом, но и о различных типах оружия, снарядов, которыми можно пользоваться в уличной борьбе. Это особенно интересовало делегатов потому, что вопрос о вооружении масс в обстановке начавшегося вооруженного восстания приобретал особо острое значение»{342}.
Однако поднять восстание ни в частях Петербургского гарнизона, ни среди петербургского пролетариата, измотанного стачечными боями предыдущих месяцев, большевикам не удалось. Воспользовавшись этим, царское правительство решилось на последний шаг: перебросить в Москву часть войск — гвардейский Семеновский полк из Петербурга и Ладожский полк из Варшавы.
Положение в Москве накануне их прибытия (13 декабря) буржуазный либеральный журнал «Право» описывал так: «Канонада не смолкает. Грохочут пушки, трещат пулеметы, в воздухе свистит шрапнель. Бой еще в полном разгаре. В бою пали уже сотни, а может быть, и тысячи жертв, по всем улицам валяются трупы, переполнены все мертвецкие и больницы, а конца бою еще не предвидится. Быстро редеющие ряды революционеров, расстреливаемых буквально, как птицы, ежеминутно пополняются новыми и новыми силами. Боевая дружина превратилась в какую-то многоголовую гидру: вместо каждой отрубленной головы у нее вырастают две новые. Четыре дня уже по всем центральным улицам идет почти беспрерывная ожесточеннейшая резня, каждый час выбрасываются сотни жертв; однако сейчас у революционеров под ружьем и на баррикадах едва ли не больше еще народа, чем было четыре дня назад. Замечательное мужество обнаруживают, между прочим, женщины. Простые женщины — жены рабочих, прислуга и др. — работают на баррикадах наравне с мужчинами. Они неутомимы; они тоже подпиливают деревья, сокрушают телеграфные столбы, громят киоски, разбивают коночные вагоны, строят баррикады, заграждения, защищают их и стоят против пушек и пулеметов. Канонада гремит по всей центральной части города»{343}.
Да, бой еще кипел. Однако некоторые руководители мелкобуржуазных партий проявили в это время куда меньше революционного мужества, чем сражавшиеся на баррикадах женщины. Заколебались меньшевики. «Уже 13 декабря, когда исход борьбы далеко еще не был ясен, меньшевистские представители в исполкоме (Моссовета) неожиданно заявили об отказе продолжать восстание и предложили его прекратить. Когда же это предложение не встретило поддержки со стороны других членов исполкома, ночью 14 декабря меньшевики приказали своим дружинам прекратить вооруженные действия. Это было прямым капитулянтством и дезертирством с поля боя. 15 декабря собрался пленум Московского Совета рабочих депутатов. Здесь меньшевики рассчитывали найти поддержку, по действительность обманула их ожидания. Большинство представителей крупных предприятий высказалось за продолжение восстания»{344}.
Сходную с меньшевиками, колеблющуюся позицию, меняющуюся под влиянием успехов и неудач, занимало и руководство эсеровской партии. Колебания таких «вождей» вредили борьбе, однако рабочие низы действовали по-своему. «Дружинники независимо от партийной принадлежности героически сражались плечом к плечу. В тесном боевом содружестве бились большевики и эсеры на Казанской железной дороге. Здесь во главе дружины стояли член МК РСДРП А. В. Шестаков, А. И. Горчилин и эсер А. В. Ухтомский. На Пресне боевым комитетом обороны руководил большевик З. Я. Литвин-Седой, а помощником его был эсер М. Соколов. Видя нерешительность и капитулянтство своих политических лидеров, многие рядовые меньшевики и эсеры сражались под руководством большевиков — мужественных борцов за свободу»{345}.
15 декабря семеновцы и ладожцы начали выгружаться в Москве. Все попытки железнодорожников помешать их прибытию успеха не имели. Получив подкрепление, Дубасов перешел в наступление. В Москве грохотала артиллерийская канонада, трещали солдатские залпы. Вновь, как сто лет назад, при французских захватчиках, горели здания, тянуло дымом пожарищ. Николай II завоевывал восставшую «первопрестольную».
Силы были явно неравные. С одной стороны — отборные гвардейцы, с другой — дружинники, вооруженные револьверами да самодельными бомбами. Карателям удалось расчленить повстанцев. Один за другим гасли очаги восстания. Дольше всех держалась Пресня, получившая с тех пор название «Красной» — красной от знамен, от пролитой крови, от красоты духа восставших революционеров.
Московский комитет РСДРП, Московский Совет, штаб боевых дружин приняли решение прекратить вооруженную борьбу. Командир пресненских боевых дружин большевик З. Я. Литвин-Седой отдал свой последний приказ: спрятать оружие. «Мы начали, мы кончаем», — писал он. «Петербургские рабочие, давшие лозунг 9 января начать, устали, разбиты, не поддержали начавшую Москву. Мы были слабы расшевелить многомиллионное крестьянство. Московский гарнизон остался только нейтральным и сидит в казармах под замком. Мы одни на весь мир. Весь мир смотрит на нас. Одни — с проклятьем, другие — с глубоким сочувствием… Дружинник — стало великим словом, и всюду, где будет революция, там будет и оно, это слово, — плюс Пресня, которая есть великий памятник… Кровь, насилие и смерть будут следовать по пятам нашим. Но это — ничего. Будущее — за рабочим классом. Поколение за поколением во всех странах на опыте Пресни будут учиться упорству… Мы — непобедимы! Да здравствует борьба и победа рабочих!»{346}.