1905-й год

Не прекращал активную борьбу пролетариат — гегемон революции. «Революция встала на ноги, — писал В. И. Ленин, — когда выступил городской рабочий класс 9-го января»{86}.

Первые дни после расстрела стачка в Петербурге была всеобщей: не работал ни один завод. «…В течение трех дней IV, 11 и 12 января, — доносил царю 16 января министр финансов, — стачка держалась на одном уровне; часть рабочих отказывалась становиться на работу, заявляя свои требования, другая же часть уклонялась от работ без всякого заявления своих желаний. С вечера 13 января в рабочей среде начало проявляться некоторое успокоение, которое еще яснее выразилось 14 и 15 января… Наиболее упорными оказались рабочие фабрик и заводов Выборгской стороны, в эти дни не приступило к работам ни одно крупное промышленное заведение»{87}? И через неделю после расстрела, 17 января, в столице бастовало 43 тыс. фабрично-заводских рабочих, не считая пролетариев, занятых на мелких полукустарных и кустарных предприятиях.

Министр финансов Коковцов не случайно жаловался царю на упорство рабочих именно крупных предприятий. Здесь влияние социал-демократов и организованность рабочих были наибольшими. В это время в Петербурге рабочие говорили: «Медведь стал, медвежата остановятся», имея в виду ведущую роль многотысячного коллектива Путиловского завода. За два первых месяца 1905 г. пути-ловцы полностью не работали с 3 по 17 января, с 28 января по 7 февраля, 11 февраля, с 21 февраля до конца месяца, т. е. 30 дней. Как правило, и остальные дни не были спокойными: волнения охватывали то одну, то другую мастерскую завода.

И так было в январе — феврале не только на Путиловском заводе, но и на всех крупнейших предприятиях Петербурга. Общее настроение рабочих столицы отчетливо выразили обуховцы.

Начальник крупнейшего казенного Обуховского завода, занятого производством вооружения для армии и флота, обратился к забастовавшим со специальным «Объявлением». Льстя рабочим, он назвал их хотя и не вполне сознательными, но честными людьми и патриотами. Во имя «веры, царя и отечества» начальник завода призывал забастовщиков возвратиться к станкам и работать на «оборону». В ответ рабочие с достоинством писали: «…объявления, подобные вывешенному Вами, мы, как честные люди, предлагаем впредь не вывешивать, да поменьше упоминать бога, изображение которого у нас расстреляли по распоряжению начальства девятого числа. Толковать же о воине с Японией в настоящий исторический момент, даже с людьми не вполне сознательными, совершенно излишне. Мы, рабочие, как Вы сами можете наблюдать, решили теперь биться до последней капли крови, до последнего издыхания, что ярко показывают текущие события»{88}.

Свидетельством резко возросшей сознательности рабочих был и рост социал-демократической партии. За два первых месяца 1905 г. количество социал-демократических кружков в четырех районах Петербурга возросло с 8—11 до 104, а число членов партии в них с 95 до 732 человек. Выросли и другие революционные партии. Это говорило о серьезных изменениях, происшедших в настроении самых широких слоев населения Петербурга.

Спад январско-февральского всплеска стачечной волны в столице происходил медленно, постепенно. Но даже когда в марте — апреле внешне все стало относительно спокойным, внутри, в недрах питерского пролетариата, шли необратимые процессы. Никто не верил, что положение стабилизируется, все были убеждены в неизбежности новых революционных взрывов в самое ближайшее время.

Эхо воскресных залпов

Эти взрывы зрели не только в столице. Залпы 9 января, прогремевшие в Петербурге, услышала вся страна.

На другой день после расстрела Московский комитет РСДРП выпустил листовку «К рабочим». Рассказав о том, что произошло в Петербурге, большевики писали: «Как вы сами теперь видите, мирным путем ничего но добьешься, — так выходите на улицу с оружием в руках. Заставляйте бастовать неприсоединившиеся фабрики. Помните, что в случае сильного движения в Москве к вам присоединятся рабочие Орехово-Зуева и Иваново-Вознесенска. Следуйте примеру петербургских товарищей — они вооружены и дали клятву добиться своего или умереть… Помните, что за вас вся интеллигенция, вся учащаяся молодежь, — y одним словом, за вас весь русский народ»{89}.

Призыв большевиков нашел отклик среди московских рабочих. В тот же день, 10 января, забастовали фабрики бр. Бромлей, Вейхельта и другие предприятия, «причем, — как сообщал директор департамента полиции, — началась агитация за устройство, по примеру Петербурга, всеобщей забастовки»{90}. На следующий день забастовало 21 промышленное заведение, а число стачечников возросло до 14 тыс.

В архиве сохранился интересный документ: «Сводка телефонных сообщений приставов и полицейских надзирателей в Московское охранное отделение о ходе стачечного движения в Москве» за И января. Из него видно, что телефон в охранке с 7 часов 40 минут утра до 9 часов вечера не замолкал буквально ни на минуту. Отовсюду шли тревожные вести, везде возмущенные москвичи бросали станки, митинговали, выходили на улицу и призывали рабочих соседних предприятий последовать их примеру.

12 января к забастовке присоединилось 14 фабрик с 3,3 тыс. рабочих. На следующий день еще 17 с 3 тыс. человек. «В течение дня, — доносила охранка, — войсковыми и полицейскими нарядами рассеивались группы рабочих, пытавшихся образовать толпу, и арестовано 8 коноводов»{91}. В январе в Москве бастовало, по официальным, явно преуменьшенным данным, более 40 тыс. человек, т. е. треть московского промышленного пролетариата.

Движение протеста перекинулось и на предприятия Московской губернии. Простой их перечень занял у департамента полиции не одну страницу убористого текста. Причем характерно то, что в одних случаях рабочие выдвигали конкретные требования, а в других «прекратили работы, не заявляя никаких требований и не нарушая ни в чем порядка»{92}. Чувство пролетарской солидарности с расстрелянными в Петербурге братьями по классу заставляло москвичей выступать в их поддержку. В ряде случаев царские власти прибегали в борьбе с забастовщиками к помощи солдат, а в Мытищах открыли стрельбу по рабочим вагоностроительного завода, вышедшим на улицы города.

Всего в связи с событиями 9 января в Москве бастовало 140 заводов и фабрик, 52 тыс. человек. Забастовки в Москве и Московской губернии носили кратковременный характер. Но власти ясно чувствовали, что наступившее затишье ненадежно. «Это, несомненно, лишь временное затишье, — доносил в столицу фабричный инспектор, — обусловленное неблагоприятным для рабочих положением (рабочие только что вернулись после рождественских праздников из деревень, были без денег и боялись потерять место). При первых же благоприятных условиях подобное движение легко может возобновиться»{93}.

Анализируя ход разгоравшейся революции, В. И. Ленин в конце января 1905 г. отмечал: «В промежутке между массовыми движениями учащаются, как и всегда, единичные террористические акты: покушение на одесского полицмейстера, убийство на Кавказе, убийство прокурора сената в Гельсингфорсе»{94}. Наиболее громким террористическим актом было убийство московского генерал-губернатора великого князя Сергея Александровича, предпринятое Боевой организацией партии эсеров.

Любимый дядя царя, развращенный до мозга костей пьяница, одна из самых влиятельных и самых мрачных фигур в царском окружении, являлся самым ярым и самым решительным сторонником крутых *мер в отношении рабочих, студентов и всей московской интеллигенции. Вся Россия знала, что с его именем связаны не только слава грязного развратника, но и деятельность зубатовских организаций. По его протекции получили назначение самые реакционные министры — Сипягин, Плеве и другие полицейские зубры. Именно поэтому, желая нанести Николаю II наиболее чувствительный удар, Боевая организация эсеров приговорила царского любимца к смертной казни.