Сто тысяч миль

В итоге я сдалась. Мучалась угрызениями совести за всё, что наговорила, и одновременно с этим понятия не имела, что с этим делать. Эта беспомощность оказалась настолько опустошающе обидной, что я почти готова была оправдать напавших на меня чокнутых девиц.

Решение по их делу мне сообщила Индра. Сказала, что ведётся какое-то расследование, о котором пока запрещено говорить, но девицам трибунал уже вынес строжайший приговор за покушение на убийство и разжигание ненависти. Бояться больше нечего, уверила она, но охрана никуда не исчезла. И только поэтому мне стало ещё страшнее.

Во снах меня по-прежнему мучали кошмары. Каждую ночь я вскакивала в холодном поту, стирая со щёк непрошенные слёзы. Иногда я видела сожжённый лагерь, иногда — камеру в подвале «Второго Рассвета», иногда Уэллс вновь умирал у меня на руках. Он винил в своих несчастьях Протокол, винил то, что думал о нём слишком много. И я теперь винила это тоже. Пока война ломала меня снаружи, дурацкие правила ломали меня изнутри. И я устала ломаться. Устала вопреки всему и вся упрямо соглашаться с тем, что они были правы.

«Ничто не истинно, всё дозволено». Нам говорили, что это об анархии. О хаосе. Они лгали. На самом деле это было о смелости вопреки всему быть собой, в которой нам всегда отказывали. «Нет свободы без ответственности», — повторяли Советники раз за разом, — «иначе это не свобода, а вседозволенность». Но я осознала с потрясающей ясностью: это ложь. Справедливо совершенно противоположное. Не может быть никакой ответственности без свободы. Ответственность может наступать только за собственный выбор. Это — не груз, который можно на кого-то возложить, это — исключительно добровольное решение. Можно отказаться её принимать за то, что ты не выбирал.

А я не выбирала Протокол. Не здесь. Не сейчас. Я выбирала мир. Друзей. Их жизни. Себя. Я не была роботом, исключительно рациональным, способным слепо следовать заданному алгоритму, равнодушным к сопутствующему ущербу. Я была человеком. Просто человеком, который иногда мог ошибаться, чтобы в итоге сделать всё правильно. И когда я приняла это своё несовершенство, испытывая невыносимую лёгкость, вдруг всё правда стало просто. Только немного грустно, что так поздно, тогда, когда многое было уже не исправить.

Из очередного жуткого сна меня вырвал запах гари. Сперва показалось, что это просто кошмарная иллюзия, но горло першило весьма по-настоящему. Вокруг клубилась кромешная темнота, удушая своей непроглядностью. Нащупав рядом с собой планшет, я парой кнопок включила фонарик и теперь смогла рассмотреть струйку дыма, что просачивалась в щель между дверью и полом. Не обнаружила на улицах за окном никаких признаков жизни. Нахмурившись, глянула на часы — пятнадцать минут четвёртого утра. В горле запершило от едкого смога, и я тут же открыла дверь, шагая в коридор.

Деревянный пол пылал в дальней части холла, языки пламени вздымались по занавесям на окнах и стенам. Подавив панический вскрик, я тут же рванула прямо к огню, закашливаясь от горячего дыма. Застучала в запертые двери комнат, что находились совсем рядом с эпицентром пожара.

— Атом! Харпер! — пыталась дозваться я, пытаясь совладать с замками.

Безрезультатно. От поднятого мной шума из комнат высунулись Миллер, Монти и Джон. Их сонливость как рукой сняло при виде пламени, пожирающего единственную лестницу вниз. Кто-то сунул мне в лицо мокрый платок, чтобы я не схлопотала внезапный ожог лёгких, надышавшись угарным газом. Миллер поднёс пистолет к замочной скважине, и после громкого хлопка выстрела та погнулась и развалилась. Монти навалился на дверь плечом, выталкивая её внутрь. Я сперва решила, что Харпер без сознания — так умиротворённо и спокойно она лежала, редко дыша. Парни по той же схеме выломали дверь в комнату Атома — тот спал также беспробудно и крепко. Огонь подобрался почти к порогу. Мы с Монти взяли Харпер, взваливая её себе на спину, Джон и Миллер вытащили Атома. Перепуганная Рэйвен выскочила в холл.

— Буди всех! Сейчас! — бросила ей я, пока мы тащили друзей в другой конец коридора.

Рейес ринулась в ближайшую дверь. Мы все разделились, пытаясь поднять на ноги товарищей. Комнаты многих, к счастью, были не заперты, но разбудить их оказалось сложнее, чем хотелось. Они не отзывались ни на крики, ни на шум, ни даже похлопывания. Будто бы каждого опоили мощным снотворным. Джаспер едва переставлял ноги, полностью дезориентированный. Многих приходилось тащить на себе в самую дальнюю комнату. Лестница на первый этаж пылала, обваливаясь с треском, и огонь плавно загонял нас в тупик. Попытки остановить его одеялами и гардинами лишь только сильнее усугубили ситуацию.

Я на пару секунд забежала к себе в комнату. От дыма резало глаза. Без мокрой тряпки становилось трудно дышать. В сизом облаке нашла документы из библиотеки, подаренную брошь и свой костюм — ничего более ценного у меня не было. Завернула всё в шерстяную шаль, стащила с постели простыню и ринулась к своим.

— Мы тут долго не протянем, — зло заметил Джон, пока Рэйвен с Миллером пытались привести в чувство Харпер. — Где же чёртова слежка, когда она так нужна?

— Я иду за подмогой, — я стянула простыню с кровати и связала её с той, что принесла из своей комнаты. — Нужно ещё. Помогите спуститься. Я легче каждого из вас. Справитесь?

— Ты рехнулась? — удивлённо уставился на меня Монти.

— Я уже это делала, — отрезала я, продолжая связывать простыни друг с другом. Нескольких хватило, чтобы импровизированная верёвка дотянулась до земли. — Я совсем скоро. Держитесь. Спускайте, кого можете.

Ребята держали мой вес намного надёжнее письменного стола. Иногда импровизированный канат подрагивал, но я спокойно соскользнула по нему вниз, приземляясь на мощённый тротуар. Первый этаж уже тоже вовсю пожирало пламя. У самого окна торчало соломенное чучело, которое ещё не успел уничтожить огонь. На стекле — выведенное кровью «Из пепла мы восстанем». Прошиб холодный пот, но я тут же отвернулась. Нужно найти подмогу.

Вокруг не было ни души. Во тьме безлунной ночи в небе не было видно даже чёрного клубящегося дыма. Я рванула по улицам, надеясь встретить патруль, но город спал. Даже на испуганное «Помогите!» с улиц отзывалось лишь моё собственное эхо. В очередной раз завернув за угол, я даже не успела остановиться — влетела в пару обеспокоенных разведчиков и даже не понимала, что пыталась им объяснить.

К моменту, как к пылающей гостинице подоспела подмога, часть из наших уже тряслись от холода и страха у стены соседнего здания. Тех, кто ещё едва был в сознании, пытались спустить на себе парни. Здание скрипело и стонало, истязаемое огнём, почти прогорев до крыши. Быстро сориентировавшиеся воины Клана притащили лестницу, и оставшихся внутри быстро эвакуировали с её помощью. Внизу всем уже предлагали пледы, тёплую одежду и горячий чай. Многих до сих пор тошнило и выворачивало наизнанку, то и дело отовсюду слышался хриплый кашель. Гостиницу тушить даже не пытались, хотя теперь здесь собралось достаточно народу. Было уже поздно. Соседние здания были каменными. Городу ничего не угрожало. За лопнувшим стеклом окна первого этажа издевательски догорало чучело.

— … дозорных сейчас же арестовать. Никого не впускать и не выпускать. Я займусь этим лично завтра с утра, — услышала я до боли знакомый голос и невольно обернулась. Мы на миг встретились взглядами: я, лохматая, взъерошенная, мёрзнущая в тёплой пижаме и несуразных ботинках, и он, шагающий уверенно в сопровождении своих приближённых, как всегда собранный и готовый ко всему. — Кларк. Ты в порядке? Помощь нужна?

— Вроде как жива и здорова, — нервно ответила я. — Ваши ребята сориентировались вовремя. Никто не пострадал. Но только по счастливой случайности. Предполагаю, перед поджогом нас отравили.

— Что? Отравили? — нахмурился командир.

— Похоже, что добавили снотворное в травяной чай, который подавали за ужином. У меня всегда от него болит голова, и я никогда не пью, но многим он нравится. Никто из тех, кто проснулся вовремя, не пил его. А остальные едва помнят себя от дурмана.