Постоялец

-- Бить тебя надо, корову! -- злился слесарь. -- Вот сгони у меня этакого постояльца, так я тебе все ребра пересчитаю! Желание мое, чтобы жил он у нас по гроб жизни. Поняла? При нем и я совсем другим человеком стал. Ей Богу, даже ума прибавилось!

Кроме разговоров, метранпаж умел как-то, между прочим, оказывать множество мелких, но очень полезных услуг. И никогда не стоял ни за угощением, ни даже просто за мелкими денежными суммами на разные хозяйственные потребности. Провидовские финансы пошли в гору, а впереди рисовалась все та же спокойная обеспеченность.

-- Лишь бы не ушел только! -- вздыхал слесарь. -- Уж ты смотри у меня... Лишь бы не ушел! А теперь, славу Богу, живем так, что лучше и не надо.

По субботам Настасья мыла полы, пользуясь тем временем, когда постоялец уходил в баню. Чтобы не испачкаться, снимала с себя платье, оставалась в одной рубахе и высоко подоткнутой нижней юбке. И вот однажды, как раз в то время, когда усердно протирала пол в постояльцевой комнате, в углу, за гардеробом, -- вдруг почувствовала уже знакомую неловкость. Выпрямилась, поспешно закрывая низко вырезанным воротом обнажившуюся грудь. И увидела метранпажа, который, с узелочком подмышкой, стоял в дверях и ласково улыбался. От этой улыбки мокрая губа у вето отвисла, как у дряхлого старца, и жуткий зеленый огонек прыгал в оживившихся глазах.

-- Хлопочете, хозяюшка? Экое тело-то у вас! Я и не видал еще такого. Не тело, а морская пена, можно сказать! Да не прячьте грудку-то, не прячьте. Все равно, я подсмотрел уж...

Сделал по направлению к ней несколько осторожных, маленьких шажков. Настасья отступила.

-- Ох, уйдите... Стыдно, ведь...

Чувствовала, как будто метранпаж впивается в ее нагие плечи, раздевает ее всю по лоскуточкам, смакуя. Тот подошел еще ближе, и дальше отступить уже некуда. Погладил влажной ладонью по гладкой, теплой коже. Задышал часто и прерывисто, говорил, обдавая лицо Настасьи своим дыханием:

-- Вот люблю. Это люблю. Ты, хозяюшка, молодая, красивая. Тебя очень любить можно! И награждать, конечно, и награждать. Что ты все с мужем да с мужем? Глядишь, молодость-то и проворонишь! Кто тогда любить будет? От мужа никакой настоящей утехи нет, милочка!

Настасья собралась с силой, оттолкнула его обеими руками. Метранпаж смешно отскочил на середину комнаты, выронил узелок.

-- Разве можно такое? А еще человек почтенный, с сединой. Сегодня же мужу скажу!

Ледорезов весь подобрался, сделался какой-то сухой и колючий.

-- Что ж, хозяюшка, говори! Что хочешь, говори. Мне ничего. Я не обижусь. Я, ведь, и съехать сейчас же могу. Ничего не потеряю. И что я такое сделал, чтобы жаловаться, а?

Вечером Ледорезов был особенно любезен со слесарем и заговаривал с Настасьей совсем запросто, как будто между ними ничего не случилось. Но Настасья отмалчиваясь и дулась, а когда метранпаж ушел на работу, все-таки пожаловалась.

Провидов отнесся к ее жалобе очень холодно.

-- Сразу видно дуру! Тут именины подходят и надо постояльца об особом одолжении просить, а она ссоры заводит! Хотя бы и совсем голую тебя увидал, так и то беда не особая. Не убудет тебя от этого.

Настасья обиделась.

-- Если так считать, то, стало быть, я могу с ним и как последняя шлюха обходиться. Тоже не убудет! Все такая же останусь. Тебе твой квартирант дороже жениной чести!

Провидов посмотрел косо и ничего не ответил. Только много спустя, когда жена уже почти засыпала, сказал:

-- Откуда он мой-то? Мы, кажется, муж и жена, -- все равно, что одно тело. И что мне хорошо, то и тебе полезно... Сама, ведь, плакалась, что без постояльца нам никак жить невозможно!

У Настасьи первая острая обида уже остыла, и, рассудив хладнокровно, она нашла, что в словах мужа есть большая доля правды. И если слесарь ничего не имеет против, то, конечно, можно потерпеть. А что вид у Ледорезова очень противен и губа мокрая, -- так, пожалуй, и все мужчины таковы.

Уснула спокойно и спала крепко, -- не заметила даже, что муж несколько раз просыпался ночью, подолгу лежал с открытыми глазами и о чем-то думал. Один раз даже совсем уже хотел было разбудить Настасью, чтобы сказать ей что-то, по-видимому, очень неприятное, но вместо этого только тяжело вздохнул и перевернулся на другой бок.

* * *

После этого события метранпаж начал вести себя понемножку все свободнее и свободнее. Но ничего не делал разом, с наскоку, а подбирался понемножку, потихоньку и с неизменной ласковостью. Иногда даже слегка обнимал хозяйку за талию или поглаживал ее по плечам и груди. Настасья морщилась и отворачивалась, но не сопротивлялась. В промежутках между разговорами о погоде и съестных припасах все чаще заговаривал о Настасьиной молодости и о том, что этой молодостью надо пользоваться, пока она еще не завяла. Потом и захочется пожить веселее, да уже поздно будет.

Соответственно с этими беседами увеличивал свои маленькие щедрости и редко когда являлся домой с пустыми руками, а один раз принес даже целую курицу, которую почему-то называл пулярдой, и бутылку сладкого удельного. По вечерам всегда выставлял слесарю угощенье и выпивал с ним вместе, -- не допьяна, а только так, для возбуждения бодрости духа и тела.

Слесарь почему-то избегал теперь выспрашивать у жены, что делается дома в его отсутствие. Один раз спросил только:

-- Ну, как вы? Не ссоритесь?

Настасья смотрела в сторону.

-- Чего ж ссориться? Обиды не видно.

-- Не пристает, значит?

-- А тебе какое дело? Сам говорил, что если бы и случилось что так от меня не убудет.

-- Оно так... Но, ведь, муж я тебе, все-таки! Что на уме держишь?

-- Да ничего я не держу. Отвяжись!

Слесарь кашлянул, покрутил усы.

-- Вчерашнего дня опять хвалил мне постоялец эту свою квартиру. Говорил, что если и дальше все так же хорошо пойдет, то он здесь и до скончания жизни готов остаться. Вот про то же и я тебе гадал. Примечай, что муж твой умный человек, и слушайся... А еще говорил он мне, что на книжке у него в сберегательной давно уже лежит более полуторых тысяч. И теперь тоже каждый месяц откладывает. Да.

Приблизился день Провидовских именин. И слесарь едва заикнуться успел, а метранпаж уже предоставил свою комнату в полное распоряжение и даже пообещал озаботиться угощением. Так и сказал:

-- Конечно, насчет пирожка, например, чтобы испечь, сама хозяюшка озаботится. А уж все остальное вы мне предоставьте. Люблю услужить хорошим людям... Отец дьякон будет?

-- Каждый год... Неукоснительно.

-- Вот и оборудуем, чтобы перед людьми не было стыдно! Уж вы не беспокойтесь. Я человек бывалый и хорошие порядки знаю.

Слесарь для виду отнекивался, но на самом деле был очень доволен. Почему, в самом деле, и не изубыточиться немного одинокому и состоятельному человеку?

Именинный день пришелся очень удачно: в табель. Так что с утра все были дома, а гостей пригласили к полудню. Отец дьякон пришел прямо от поздней обедни, и потому ладаном от него пахло на всю квартиру. Были еще дьяконова жена и племянница, помощник заведующего отделением с завода, два мастера с женами, а от себя метранпаж тоже пригласил, для оживления и для большей образованности, одного корректора и барышню, которая принимала объявления в газетной конторе.

Закусок и вин метранпаж доставил с вечера целый ворох. Сам наблюдал, как Настасья разместила все это на обеденном столе, сам откупоривал бутылки и колбасу резал. Слесарь, пока не пил, был несколько робок, больше вытирал только ладони об полы пиджака и раскланивался. Ледорезов всех занимал: с отцом дьяконом поговорил о духовенстве, с мастерами о рабочем сословии, с дамами -- о всяких легких предметах. Относительно корректора выбор оказался неудачен, потому что он так быстро напился, что никакой образованности показать не успел. Потом упрашивал дьякона научить его махать кадилом, жене мастера предлагал сплясать модный танец матчиш, а с конторской барышней просто полез целоваться. В конце концов пришлось уложить его спать в кухне, за печкой. На гостей, впрочем, этот маленький инцидент не оказал никакого влияния, так как, благодаря стараниям метранпажа, все были настроены необыкновенно благодушно, и хотя дьякон махать кадилом отказался наотрез, но светские и даже довольно нескромные песни пел. Помощник заведующего отделением уверял, что он только по недоразумению не называется настоящим инженером, и ухаживал за конторской барышней, усердно подливая ей цинондальского. Именинник плакал от полноты чувств и целовался с Ледорезовым. А хозяйка угощала, цвела от радости и думала, что без метранпажа ей, пожалуй, во всю жизнь не пришлось бы повидать у себя дома такого торжества и веселья.