Чёртов палец

Отправителем второго письма был Иван Карлович Шнайдер, управляющий делами и поверенный Навроцкого, нанятый им недавно взамен попросившегося на покой старика Тихона Родионовича, который прослужил не один десяток лет у родителя Феликса Николаевича и ничего не смыслил в биржевых операциях, так увлекавших князя в последнее время. Всю свободную наличность и деньги, вырученные от продажи унаследованного от отца имения, Навроцкий решил пустить в дело, поручив Шнайдеру заняться инвестицией в строительство железной дороги, а также помещением части капитала в бумаги телефонной компании и картонной фабрики. Письмо от Шнайдера пахло дешёвым немецким табаком и не сулило ничего хорошего. Навроцкий засунул было его, не читая, в карман, но передумал и открыл конверт.

Как он и предполагал, письмо от управляющего оказалось далеко не столь же приятным, сколь первое. Строительство железной дороги откладывалось, так как по новым расчётам требовало гораздо больших затрат, чем предполагалось ранее, и вся затея ставилась теперь многими под сомнение. Подрядчик уже пригрозил потребовать немедленного покрытия расходов на разработку проекта и подготовительные работы, и Навроцкий рисковал потерять вложенный в дело капитал. В довершение всего курс акций картонной фабрики, владельцем крупного пакета которых князь недавно стал по совету Шнайдера, стремительно упал по причине опустошительного пожара на ней. Ходили слухи, что фабрика не была даже застрахована, и именно поэтому, а не из-за амурной истории, как писали газеты, один из её главных владельцев на днях свёл счёты с жизнью в своей шикарной квартире в Копенгагене. Встал вопрос о продаже акций ввиду возможного дальнейшего падения курса. По словам Шнайдера, неважно шли дела и у телефонной компании, и её бумаги тоже следовало бы продать. Управляющий жаловался также на невозможность застать Навроцкого по телефону и просил его о безотлагательном свидании, чтобы князь самолично мог принять важные решения.

«Зачем мне управляющий, не способный обходиться без моего участия?» — подумал Навроцкий, несколько раздражаясь, но тут же вспомнил, что Шнайдер, ходивший дотоле в секретарях у покойного мужа графини Леокадии Юльевны Дубновой и приглашённый им, Навроцким, на место управляющего по её совету, имел ряд рекомендаций от уважаемых в Петербурге лиц и что до сих пор у него не было повода усомниться в добросовестности этого немца. Поразмыслив, он решил, что Шнайдер, пожалуй, прав и что в дальнейшем следует принимать большее участие в собственных делах. Как бы ни был хорош управитель, да не верь Власу, а верь своему глазу.

Навроцкий не привык слишком круто менять планы, и, вероятно, ему было бы недостаточно письма от управляющего, чтобы отказаться от намеченного путешествия в Европу, куда он намеревался отправиться через Стокгольм после похорон дяди. Скорее всего, он отделался бы от Шнайдера резкой телеграммой, надеясь, что тот как-нибудь всё уладит, но письмо от Анны Ветлугиной склоняло чашу весов в сторону, как ни странно, более разумного решения. Он понимал, что было бы глупо возвратиться в Петербург только потому, что Софья Григорьевна желает его присутствия на своих журфиксах, но, с другой стороны, было бы ещё более опрометчиво не ехать и самому не принять участие в делах, от которых зависело собственное его благополучие. Трезвые, тщательно продуманные решения, однако, не всегда были его сильной стороной. Он привык потакать своим увлечениям и слабостям, но, так как был человеком живого и здравого ума, вполне отдавал себе отчёт в опасностях, которые его подстерегают. Стремление Навроцкого к свободе от обязательств перед кем бы то ни было, и даже перед самим собой, и связанная с этим стремлением склонность к риску уравновешивались в нём превосходной интуицией — качеством, позволявшим выходить сухим из воды даже в тех случаях, когда недостаток опыта заводил его, казалось бы, в самые безнадёжные тупики. Этим своим качеством он умело пользовался, всецело доверяясь интуиции. Поступая беспечно, он всегда осознавал это, но опасение прослыть несерьёзным человеком редко брало в нём верх над стремлением к душевному комфорту. Поэтому, получив письмо от Шнайдера, он едва ли поспешил бы вернуться в Петербург, прочтя же ничего не обещавшее, но так волнительно благоухавшее духами письмо от княжны Ветлугиной, способен был помчаться туда немедля. Умозаключение о том, что на этот раз рациональность решения могла быть обеспечена легкомысленностью его обоснования, понравилось Навроцкому. Интерес к путешествию в Европу за несколько часов лесной дороги в Борго был им окончательно потерян, и на следующий же день он положил послать камердинеру телеграмму с распоряжением немедленно отменить отправку багажа в Париж, откуда рассчитывал продолжить путешествие в Биарриц, Испанию и Португалию.

3

Где-то сзади, за спиной Навроцкого, сначала тихо и неясно урча, а затем всё громче и зловещее, по небу раскатывался гром. Дюза, казалось, задалась целью нагнать экипаж. На подъезде к Борго пошёл дождь, и Навроцкий поднял кожаный верх коляски. Миновав рыночную площадь и окраину города, экипаж свернул на узкую дорогу, которая скоро углубилась в сомкнувшийся над ней густыми кронами лиственный лес. Извозчик то и дело нырял головой, чтобы не зацепиться фуражкой за низкую ветвь, и негромко при этом поругивался. Дождь усиливался. Иногда по шуму, проникавшему сквозь редевший с правой стороны дороги строй берёз и сосен, Навроцкий угадывал близкое присутствие моря, но в густых сумерках, за мутной пеленой дождя, различить ничего не мог.

После получасовой езды по своеобразному зелёному туннелю дорога внезапно упёрлась в лесной тупик.

— Perillä ollaan[7], — сказал извозчик, останавливая лошадь.

Навроцкий в недоумении оглянулся вокруг, пытаясь обнаружить признаки жилья, но кроме плотной стены леса ничего не увидел. Он вопросительно посмотрел на извозчика, но тот лишь качнул головой — мол, доставил пассажира по назначению. Навроцкому ничего не оставалось делать, как только расплатиться. Он вылез из коляски и, спрятавшись от дождя под узловатым и закрученным стволом старой берёзы, полез в карман за планом полковника. Извозчик тем временем пытался развернуть экипаж, нещадно стегая лошадь кнутом, и не успел Навроцкий раскрыть план, как до него донеслись треск ломающихся веток и громкие крики на непонятном ему финском языке. Коляска повалилась набок, лошадь запуталась упряжкой в кустах, осев крупом на землю. Освободив животное, извозчик помог ему встать и тщетно силился поставить на колёса экипаж. Навроцкий поспешил на помощь, и, ухватившись вместе за коляску, они вытащили её на дорогу. При этом князь поскользнулся и упал, больно ушибив бок и запачкав новенькую чёрную пару, надетую им специально на похороны дяди.

— Пасипо! — сказал извозчик, широко улыбаясь и помогая ему подняться. Очевидно, в знак благодарности он указал князю на три тропинки, ведущие от конца дороги в лес.

Эти тропинки Навроцкий и впрямь увидел на плане. Одна из них, отмеченная стрелкой, заканчивалась жирным квадратом, обозначавшим, по-видимому, «домик». Две другие тропинки на плане Петра Алексеевича обрывались.

Под мощными раскатами грома и полившим как из ведра дождём Навроцкий направился по тропке, ведущей к дому. Костюм его сделался мокрым и грязным, и беречь его не имело смысла. Единственным желанием Навроцкого в эту минуту было поскорее попасть под крышу и переодеться в сухое, но идти ему пришлось дольше, чем он предполагал. Он уже начал проклинать дядю, выбравшего для жилья такое глухое место, когда тропка вывела его на небольшую поляну и беспрестанно сверкавшие молнии высветили тёмный силуэт дома Дрожа всем телом, он нащупал в кармане ключ и, преследуемый зловещими вспышками и оглушительным треском, отыскал входную дверь. В сенях он едва не сшиб со стены керосиновую лампу, зажёг её и, поднявшись по узкой, ведущей в спальню лестнице, скинул с себя мокрую одежду и повалился на кровать.

7

Приехали (фин.).