Ведьмины камни

– То есть если ты явишься к твоим родным с ребенком…

– Ты его не получишь! – сурово ответила Хельга. – Не надо пытаться урвать кусок, когда терпение принесет тебе всю добычу целиком.

Хирдманы недоверчиво покрутили головами: их опыт говорил, что, замешкавшись, останешься вовсе без добычи. Кусок хуже, чем целое, но лучше, чем ничего.

– Но ты… когда-нибудь… – совсем тихо прошептал Эскиль, чтобы слышала только Хельга, – ну… Тебе нравится?

Его прямой взгляд ясно говорил, о чем он. Хельга не смогла сразу ответить. Ее тело откликалось ему с легкостью, с готовностью, которая удивляла и даже пугала ее саму. Его смелые – если не сказать, наглые, – ласки заставляли ее против воли испытывать блаженство и желание прижаться к нему еще крепче, погрузиться в это теплое море с головой. Но это же не любовь, это всего лишь похоть.

Две зимы назад Хельга была слишком юна для этого отклика, тогдашний напор Эскиля смущал и отталкивал ее. В то время она очень беспокоилась о том, что о ней подумают: для девушки добрая слава – это все, она определяет судьбу. Хельга дочь Арнора не могла допустить, чтобы ее сочли любительницей болтать с наемниками – это обличало бы в ней легкомыслие, тщеславие, распущенность, а таких обвинений она боялась как огня. Теперь же все стало иначе. Небольшие уступки его желаниям скорее помогали ей сохранить честь, чем угрожали ей. Если бы он не мог управиться с законно взятой добычей, его засмеяли бы собственные люди, но пока она вела с ним игру, то уступая, то отдаляясь, то подманивая мнимой покорностью, то напоминая о своей высокой ценности, и он верил в свой грядущий выигрыш, то мог не обращать внимания на других. Ценой уступчивости Хельга могла выиграть свою безопасность, свободу, честь, а может, и всю Мерямаа.

Но верила ли она сама, что на самом деле поможет Эскилю исполнить обет? Обстоятельства стали куда хуже, чем две зимы назад. Тогда он был просто никем – теперь, убив ее мужа и свекра, грозя разорением Мерямаа, он стал врагом ей и ее роду.

– Ты забыл про моего мужа, – со вздохом сказала Хельга и слезла с его колен. – Он там лежит и скрежещет зубами от злости, что его убийца лапает его жену. И ты еще хочешь, чтобы мне это нравилось.

Эскиль отвернулся и махнул рукой, дескать, тьфу!

– Оденься, – высокомерно велела Хельга. – И пойдем посмотрим, чего еще не хватает для погребения.

Если в своих желаниях Хельга пока не могла разобраться, то понимание своего долга ее не подводило. За этот день она наконец уяснила, что происходит в Видимире, и проследила, чтобы Несвета с сыном проводили к дедам как положено. У нее еще не было случая познакомиться с погребальными обычаями словен, но, расспросив Творену и Тихомилу, она раздобыла у Эскиля все нужное для костра и поминального пира.

Людей собралось неожиданно много. Войдя в Видимирь без сражения, варяги не убивали жителей без необходимости; изгнанные из домов, видимирцы частью разошлись по другим селениям в округе, но многие остались поблизости, укрылись в лесу и на озере, надеясь, что варяги скоро уйдут – не навек же они здесь! Теперь люди снова собрались, чтобы проводить в Ирей своих бояр. Тихомила, как ближайшая родственница покойных, всем распоряжалась, Творена причитала по мужу и пасынку. Хельга стояла возле Творены, когда Тихомила и старик Благост резали черного петуха и окропляли его кровью большой костер, где покоились на дровах оба – отец и сын.

– Плачь, тебе положено! – сказала ей Творена, сама уже охрипшая от причитаний.

И Хельга заговорила:

И правда, в судьбе Хельги было немало общего с Гудрун, знатной девы, выданной замуж за молодого конунга. Хотя, уж конечно, не собственные братья сделали ее вдовой. Хельга не могла сказать, что безумно любила мужа, и ощущала эту нелюбовь как свою оплошность. Но разве она виновата – судьба дала ей так мало времени! Она не успела привыкнуть к мужу и к жизни с ним, ее любовь не успела вырасти. Только похоть возникает мгновенно – в этом Хельга недавно убедилась, и при мысли об этом у нее слегка загорелись уши под вдовьим белым покрывалом. А любовь мужа и жены надо выращивать, как яблоню, чтобы через годы она принесла сладкие плоды, и чем больше лет пройдет, тем плоды эти станут обильнее. Это внушала ей перед расставанием мать, знавшая, что той страстной любви, которая ее саму когда-то привязала к будущему мужу всего за два-три дня, Хельга к жениху не испытывает. Как достойная дочь своего рода, та намерена была приложить все силы к выращиванию любви и верила в будущее счастье: ведь Видимир был равен ей во всем, не опороченный ни слишком низким родом, ни дурным нравом, ни трусостью. А окажись он трусом… сейчас был бы жив.

«Посмотри на него на прощание, – сказал ей Эскиль, когда она выходила из дома. – Сама увидишь: я лучше, потому что живой».

В этих словах Хельга услышала ревность к покойному и порадовалась мимоходом. Рабынь не ревнуют, это горькое чувство может внушить только женщина, у которой есть выбор.

А еще она подумала: наоборот. Эскиль живой, потому что лучше – хотя бы как боец. И удачи боги отпустили ему больше.

Хельга смотрела, стараясь запомнить лицо покойного мужа – ведь сегодня его телесный облик исчезнет навсегда. Старалась вспомнить все, с самого детства. Облик маленького мальчика, с кем они играли на пирах у Эйрика, хорошо отпечатался в ее памяти. В пять-шесть лет она очень гордилась тем, что у нее уже есть жених: значит, не пропадет. В десять и в двенадцать смеялась над ним – Видимир рос медленно и был ниже ее. А сейчас лицо его на краде казалось ей совершенно чужим, как будто она никогда и не знала этого человека.

Жители Видимиря не понимали северного языка, на котором Хельга повторяла рассказ о горе Гудрун, и неприязнь в их глазах понемногу сменялась уважением. Произнося это, Хельга смотрела на лицо Видимира, бледным пятном видное среди погребальных даров – одежды, посуды с угощением. Он заслужил любые почести – и высоким родом, и мужественным нравом. Две зимы назад он пытался истребить Эскиля Тень – будто знал, что светловолосый варяг угрожает его чести и самой жизни. Но и ту, и эту схватку он проиграл.

Эскиль не пошел на погребение, но отправил с Хельгой пятерых хирдманов – не то боялся, что добыча сбежит, если выпустить ее из города, не то опасался враждебности жителей. И не без оснований – мужчины и женщины косились на Хельгу со злобой, явно считая ее виновной в приходе варягов. Хотя винили ее не столько ради смутных слухов о колдовстве, сколько ради ее принадлежности к племени заморцев, будто своим присутствием в Видимире она притянула сюда Эскилеву рать. К тому же, проведя ночь в доме вражеского вождя, в глазах словен молодая вдова утратила честь, попала в рабство; свою в таком положении жалели бы, к Хельге теперь питали презрение. Лишь некоторые из женщин, помнивших ее щедрость и любезность, поглядывали на нее с жалостью.

43

С некоторыми изменениями, из «Второй песни о Гудрун», перевод А. Корсуна. Здесь и далее.