Ведьмины камни

Если бы у нее было больше времени… Она даже не успела забеременеть… хотя теперь это, конечно, к лучшему. Ее родичи не обязаны мстить за Видимира, погибшего на поединке, но если бы у нее родился от него сын, тот мог бы, когда вырастет, рассудить иначе…

Зарезали барана и свинью, положили их головы и части туши возле покойных. Костер, сложенные из сухих бревен с соломой и смолой, подожгли. Пламя разгоралось, к небу рвался черный дым с запахом горелой плоти. Жители Видимира отошли в сторону, туда, где заботами Хельги и Тихомилы с помощницами был прямо на лугу приготовлен поминальный пир: каша, яйца, медовая брага. Части туш барана и свиньи положили в котлы, подвесили над огнем варить. С зерном и мукой в эту пору года было плохо, и блинов удалось сделать чуть-чуть: один блин приходилось делить на пять частей, но тут важно разделить трапезу с мертвыми, а не наесться до отвала. Старик Благост взялся за гусли и стал петь. Хельга не разбирала протяжную старинную речь поминальных песен; кажется, там речь шла о каком-то длинном путешествии по воде. Она сидела во главе «стола», устроенного прямо на земле, а пятеро варягов, с топорами за поясом, высились у нее за спиной и настороженными взглядами окидывали собравшихся, всем видом давая понять: ваша бывшая госпожа – теперь собственность нашего господина.

Разошлись уже в сумерках, когда к ночи похолодало, а на огромном кострище мерцали головни, перемигиваясь багровыми глазами. Завтра или через день, когда все остынет, Тихомила со старухами соберет прах отца и сына в горшок и зароет в могильный холм матери Видимира – первой из семьи, кто был похоронен на берегу озера Видимире…

За этот день Хельга так устала, что, вернувшись в Несветову избу, молча умылась и сразу полезла на полати спать. Эскиль был дома, но даже не пытался с ней заговаривать, и она, засыпая, смутно чувствовала к нему благодарность.

А снились Хельге два ворона – черный и белый, кругами летающие в синем небе среди клубов погребального дыма. Это был хороший знак…

Проснулась Хельга от шума и движения в избе: Эскиль и его хирдманы собирались уходить, причем взяв все свое оружие, хотя за оконцем еще висела тьма. Хельга было встревожилась: не случилось ли чего, куда они собрались ночью? – но голоса звучали спокойно, ее никто не будил, и она заснула снова, даже удивляясь тому, что осталась тут одна с Естанай и Айгалчой. Успела отвыкнуть быть хозяйкой и забыть, что эта изба – дом ее покойного свекра, а не вражеское логово.

Вернулись варяги, когда уже рассвело и щель оконца тронул золотой луч.

– Где вы были? – прохрипела Хельга с полатей, разбуженная скрипом двери, стуком сгружаемых щитов, шлемов и прочего оружия о дерево лавок.

Услышав ее голос, Эскиль подошел и взялся за край полатей.

– В дозоре, – просто объяснил он. – Моя стража была.

Ах, ну да! Они же охраняют захваченный город, чтобы к ним не подобрался враг. Вот только какой? Эйрик узнает об этом набеге через две-три недели, если только Одиновы вороны ему не расскажут раньше, а словене и меряне в округе едва ли без князя решатся собрать войско и что-то предпринять.

– Как спала? – Эскиль не уходил, стоял опираясь на край полатей возле ее подушки.

– Бывало и получше. – Хельга медленно села и провела рукой по волосам.

Эскиль тоже посмотрел на ее косы.

– Единственное, что в тот раз было лучше – ты не прятала волос… Они красивые.

– Неужели тебе совсем не стыдно? – Хельга нахмурилась, убирая растрепанные пряди от лица.

– Почему мне должно быть стыдно?

– Вспоминать об этом. Ты пытался меня похитить. Задурить мне голову, одурачить. Ты же не любил меня ни вот настолечко. – Она показала пальцами.

– Ты мне нравилась. – Эскиль усмехнулся и взял ее руку, но Хельга ее отняла. – Ты и тогда была самой красивой девушкой в Хольмгарде. А где твои «Одиновы камни»? Что-то я их больше не видел.

– Они… – Хельга запнулась.

Нельзя говорить «они сломались» – он подумает, что у нее кончилась удача. А сказать «я их раздала», значит уколоть его – ему ведь она так и не дала даже самый маленький «ведьмин камень», хоть он и предлагал на обмен золотое кольцо с «фирузе» и жемчугом.

Вот это самое, что у него сейчас на руке, лежащей возле подушки.

– А где твои сокровища? – сама спросила Хельга. – Раньше у тебя разных перстней было с десяток или больше, а теперь этот один! – Она слегка прикоснулась к камню в перстне.

– Я…

Эскиль тоже запнулся, как видно, не более ее желая рассказывать о судьбе пропавших сокровищ. Помолчал. Потом вдруг выдохнул:

– Хельга! Я уже тебя люблю! Скажи, что ты меня полюбишь… ну, хоть когда-нибудь потом.

Хельга взглянула ему в глаза, и у нее оборвалось сердце: глаза его говорили, что теперь он не лжет. В ту зиму он взирал на нее снисходительно, немного насмешливо, поддразнивал ее ради собственной забавы, но взгляд его оставался закрыт. Теперь же вместо всего этого в его глазах было искреннее восхищение и радость видеть ее. Хотя сейчас, усталая и растрепанная, Хельга вовсе не находила себя восхитительной.

И он назвал ее по имени, а не прозвищем, которое сам же ей придумал. Или просто за эти два года он научился притворяться лучше?

Но даже если так – под этим взглядом у нее не поворачивался язык лукавить, дразнить ложной надеждой, чтобы усыпить зверя, жаждущего добычи.

– Мы поговорим об этом, когда я оденусь, – пробормотала она.

Эскиль отошел, слегка оттолкнувшись от края полатей. Протянул руку, чтобы помочь ей сойти вниз, и Хельга воспользовалась его помощью, второй рукой старательно придерживая подол сорочки возле голых ног.

– Парни говорят, ты так красиво вчера говорила на погребении, – уважительно заметил он. – Прямо как… королева. Только они не поняли, кто все эти люди.

Видно, парни знали о злополучиях Гудрун не больше своего вождя.

В этот раз никто не мешал Хельге умываться и одеваться – Эскиль выставил хирдманов на двор и сам ушел. Тем не менее, сегодня она чувствовала себя подавленно – даже хуже, чем вчера. Первые сутки – с тех пор как залезла на Змеев камень и увидела внизу Эскиля – она провела в состоянии, чем-то схожем с «боевым безумием» берсерков. Эйрик, дядя Хельги, был берсерком с отрочества, и кое-что она об этом знала. В первые сутки вдовства потрясение, а еще поддержка Ульва Белого наполнили ее силой, отодвинувшей осознание беды. Ей нужно было спасать себя, и она делала это, лихорадочной смелостью оттесняя ужас своего положения. К третьему дню Хельга окончательно уверилась, что все это не дурной сон. Возбуждение схлынуло, и понимание крушения так ее придавило, что она с трудом поддерживала простой разговор.

Что теперь будет? Видимирь разорен – мужчины частью убиты, частью разбежались, молодые женщины прислуживают варягам… и все такое, а Творена, с которой они вчера вместе провожали мужей на тот свет, уже живет с новым господином – Хамалем Берегом. Скудные весной съестные припасы выбраны, половина скота забита и съедена, со второй половиной это случится со дня на день. И вчера, и сегодня небольшие дружины ездили по окрестным селам, где о варягах еще не успели узнать, и грабили их ради добычи и пропитания.

В полдень Эскиль ушел в гостевой дом, где жила часть дружины и где вожди собрались на совет. Вернувшись, рассказал Хельге: дружина сошлась на том, что нужно как можно скорее идти дальше по Мерянской реке.

– Пока твой дядя о нас не узнал и не собрал войско, мы должны взять как можно больше добычи.

– Вы уйдете все? – спросила Хельга, хотя на уме у нее был другой вопрос: что будет со мной?

– Нет, сотню здесь оставим, с Ятмундом Ведуном. Я уйду, это ясно.

Положение Эскиля в дружине было выше других, а значит, честь возглавлять продвижение, чреватое битвам, принадлежит ему.

И не успела Хельга встревожиться, как Эскиль добавил:

– А ты? Хочешь пойти со мной? Мы пройдем по реке перехода на два-три, а потом вернемся. Мне не очень хочется тебя здесь оставлять… ну, мало ли что может случиться… Но с Ятмундом ты будешь здесь в безопасности. Он человек разумный… не то, что Сёльвар, тот еще в детстве голову отморозил.