Страница 7 из 11
Роб поймал её за руку, замахнулся мечом. Убивать не хотел, только – оголовьем рукояти успокоить. А она – глянула на него своими огромными синими глазами, и взгляд этот остался с ним навсегда.
Роб всё-таки ударил, она повалилась в грязь с рассечённой бровью.
– Роб, шалаву поймал? – заржали рядом. – Пользуй первым, только нам оставь.
Он взял её прям там, на грязной мостовой. Попытки отбиваться пресёк парой хороших ударов – и она уже не пыталась драться с ним, только губу до крови прокусила и пялилась своими горящими синими глазами.
Рядом хохотали, подбадривали, а Роб… Роб не мог переносить этот взгляд. Внутри – что-то сгорало, что-то клокотало, перекипало и отваливалось навсегда...
– Эй, да ты придушил её!
Он даже не сразу сообразил, что ему говорят, пусть и услышал. Спустил внутрь – и только тогда понял, что глаза её остекленели. Что её тонкую и ещё тёплую шею сжимают с силой его пальцы…
Предплечья вдруг пронзила боль, вырвав из воспоминаний. Марта впилась ногтями в его руки, тихо шипя. Он душил её. Сам не понял, но – душил.
Разжал пальцы.
– Псих! – зло выплюнула жена, завозилась, отстраняясь от него. – С ума сошёл, что-ли? Ты меня чуть не придушил!
Роб в ответ только зарычал, грубо перевернул её на живот и прижал головой к подушке.
– Отпусти, скотина!
На крик она так и не перешла, чтобы не разбудить мелкого. Но в шёпот постаралась вложить всю злость.
– Заткнись! – отозвался он, глядя на крепкую задницу жены. Желание переполняло, пусть и хотел он вовсе не её. Роб снова грубо вошёл, крепко ухватив её за ягодицы, но спустил уже через пару движений.
В яслях заревел Джек.
– Что, доволен? – Марта вывернулась из под него, соскочила с кровати и шагнула к сыну, поправляя на ходу рубашку.
Роб перевернулся на спину, посмотрел в потолок. Сын опять орал, жена опять напевала колыбельную. Внутри было пусто и мерзко.
Столько лет прошло – а те глаза до сих пор не дают покоя.
Как... Как она смела так смотреть на него?!
Как он... А как он – посмел?
Наверное – просто хотелось жить. Или – чувствовать себя живым. После дождя стрел, после боя за стены. После грязи, крови и криков очень хотелось забыть о смерти.
Она должна была вернуть жизнь в его душу.
Она его убила, а он убил её.
Роб резко сел, поднялся на ноги. Осмотрелся в поисках одежды.
– Эй, ты чего? – шепнула Марта. Она всё ещё сердилась.
– Пойду... прогуляюсь.
Роб сам ещё точно не понял, что хочет. Но на месте сидеть уже не мог.
– Ночь же... Колдун!
– Заткнись.
– Точно с ума сошёл, – буркнула жена – уже сама себе под нос, но так, чтобы он услышал. А Робу уже было плевать. Он хотел, чтобы взгляд больше не жёг.
Девку из Болира не вернуть. А вот Анна – она ещё может посмотреть на него по-другому.
***
Уже идя по ночным улицам, Роб понял, как сглупил. Город был тих и пуст: он ведь сам передавал сотнику повеление Плети не выводить сегодня патрули.
Ночь была лунная, и, с одной стороны, путь был хорошо освещён. С другой – в каждой тени мерещились то колдун, то и вовсе какие-то жуткие чудища. Идти было страшно – у Роба из оружия-то был только поясной нож, что меч, что алебарда – в казарме сейчас, их на дом не забирают.
Хотя, что ему это оружие – против колдуна?
Радовало одно – от церкви дом у него недалеко, два поворота, и как раз выйдет. А там – священная земля, там уже не так страшно. А пастор, скорее всего, поселил девку в комнату служанки. Что старая Герда не ночует в церкви – это все знают.
Правда, чем ближе Роб подходил, тем большим идиотом себя чувствовал. Из дома-то он ушёл внезапно даже для себя, из-за дикого внутреннего раздрая. И ладно – он взрослый мужик, колдуну для его ритуалов не интересен (хотя, кто ж знает-то этих колдунов?). Вот дойдёт – и дальше что? В окно стучать? А если – не откроет? А если – пастор услышит да крик поднимет? Объясняйся потом…
Но, одно Роб знал точно – сегодняшняя встреча разбередила старые раны. И болеть они будут долго – если ничего не сделать. Хотелось уже… отпустить.
Боль.
Её.
Себя.
Покаяться перед девкой с синими глазами и получить… если не прощение, то хотя бы понимание.
Не ярость. Не презрение.
А ещё – хотелось… Четвёртый! А ещё – Роб до безумия хотел саму Анну. Наперекор всему – сомнениям, жалости, совести. Он, грешный и поломанный, видел в ней – пусть и в шлюхе – что-то на диво чистое и непорочное. Хрупкое и живое.
Роб словно странник, умирающий в пустыне, услышавший вдруг весёлый звон родника. Он чувствовал – это даст ему жизнь, лекарским бальзамом прольётся на гниющие струпья в его душе.
Вот только – однажды он уже искал спасения в хрупкой невинной красоте. И убил её.
Сомнения, сомнения…
В какой-то миг Роб уже думал повернуть назад – но поздно, он уже вышел к церкви. А возвращаться, когда так близок к цели – глупо.
Быстро обошёл здание сбоку, по узкой улочке – церковь стояла впритирку к ближайшим домам. Нашёл нужное окно – оно было высоко, подоконник чуть выше его головы. Помедлив, тихо постучал по раме и выжидающе уставился на витраж. Будто ждал чего-то напрямую от Триликого, изображённого разноцветными кусочками стекла.
В комнате служанки зажёгся огонёк. Приблизился к окну, и слабый свет свечи заиграл в витраже. А после, с душераздирающим скрипом, окно медленно открылось.
Это была Анна. Теперь – не в платье из борделя, а в длинной ночной рубахе, с накинутым на плечи потёртым плащом и чепчиком на голове. Похоже, свеча не столько давала ей свет, сколько слепила – она не сразу разглядела его. А как разглядела – обеспокоенность на лице сменилась на удивление и, тут же, следом – на раздражение.
– Ты? – прошипела девушка. Слава Триликому – тихо. – Ты что тут забыл?
Роб хотел ответить. Он даже рот открыл… Чтобы тут же закрыть. Он особо и не знал, что сказать.
– Тебя брат Мартин прислал? – спросила Анна, чуть смягчившись.
Он в ответ только головой мотнул, выдавил наконец:
– Нет. Я просто вспомнил тебя. Мы из одной деревни.
Ни узнавания, ни радости на её лице не появилось. И, в общем-то, не мудрено – когда Роб видел девку в последний раз, у неё только-только родители померли. Как и у него, только Роб был – мужиком, год отслужившим в наёмниках, а она – соплюхой. Общинные, скорее всего, землю её семьи поделили, а сиротку мыкали туда-сюда, от дома к дому, самую неблагодарную работу за еду скидывая на неё.
Так что – не с чего Анне радоваться, что они земляки. Роб быстро выпалил, с трудом сдерживаясь, чтобы не повысить голос:
– Я – как ты! Также из семьи один остался. Всех тоже болезнь погубила. И община наша землю родительскую разделила, да у меня отняла. Я, как ты – сирота да перекати-поле. И, как узнал тебя тут, в городе…
– Так чего, если узнал, не помог-то? – зашипела девушка. Надежды Роба рухнули – понимания в ней не было ни на йоту. – Чего, если узнал, глаза отводил? Меня ведь Третий из борделя вытащил, не ты, стражничек.
– Дык… – растерялся Роб. – Не знал я, что не по праву тебя Леди держит. И узнал тебя только потом, когда Плеть уже решил всё…
– Я вспомнила тебя, – сказала вдруг девка. Синие глаза смотрели со злостью и презрением. Снова. – Ты же из дома сбежал. Бросил ты свою семью. А мать твоя – полгода ещё убивалась. Отец с братьями без тебя в поле надрывались. А когда они умерли, и ты вернулся – тебе же было плевать. Напился со старыми дружками да в город ушёл – и всё. Сирота. Перекати-поле.
Последние слова она ядовито прошипела, почти выплюнула. И горько усмехнулась:
– Я – не как ты. Мы не похожи.
Она задула свечу, словно заканчивая этим разговор. И потянула на себя раму, закрывая окно – та шла тяжело, со скрипом.
Роб кипел.
Что она знает о нём?!
Она – билась насмерть, в настоящей битве?! Щит на щит, лицо к лицу?! Она видела, как товарищи падают со стрелами в горле, с кишками на выпуск?! О чём она вообще может говорить, что может знать?!