Четвёртая Ипостась

Старик разочарованно махнул рукой.

– Мне кажется, вы слишком строги к людям, пастор Александр, – тихо ответила Анна.

Пастор только хмыкнул:

– Будь по-моему, и с тобой бы не случилось того, что случилось. Но – это в тебе говорит любовь. Не зря же брат Мартин решил, что ты должна стать возлюбленной сестрой. Третьи в таких вещах не ошибаются, уж поверь. Тебе не понять меня, Первого, ведь нет в тебе силы вести и наставлять. И не понять тебе Третьего, что вершит правосудие, блюстит справедливость. Твой удел – любовь. Ты ещё сама не поняла, но она говорит сейчас твоими устами.

Анна лишь дёрнула плечами, не зная, что ответить. Несмело сказала:

– Люди просто живут. Как могут, как умеют. Вы правы, но только…

– Никаких «только», дитя, – он покачал головой. – Люди сами жить не могут и не умеют. Им нужна указующая рука – крепкая, суровая. Иначе – люди будут ломаться, как детские куколки. Жёны предадутся блуду, дети обернутся против отцов…

Пастор решительно поднялся с кровати, на краю которой сидел.

– Ты поймёшь – с возрастом. А я не буду дальше утомлять тебя стариковскими разговорами, – он шагнул к двери, уже выходя, оглянулся. – Доброй ночи, Анна.

– Доброй ночи...

Анна вздохнула. Очень хотелось уснуть, спрятаться от навязчивых тревожных мыслей. От ужаса последних дней.

Правда в том, что здесь, в маленькой комнате на освящённой церковной земле, уже и не хотелось верить в этот ужас. Что родители – умирают. Что соседям по общине – плевать на тебя, они могут просто откупиться тобой от долгов. И в то, что у тебя силой могут забрать невинность – тоже не хотелось верить. Как и в то, что потом будут пользовать по два-три раза за ночь.

И в колдуна, убивающего детей, тоже не верилось совсем.

Анна ведь даже не здешняя, не горожанка. Никого не знает тут. И погибших детей – тоже.

Мама ей рассказывала разные сказки. Которые кончаются плохо – тоже. «Волк как прыгнул! Зубами – клац! И съел зайчика!» Зайчика было жалко до слёз. А мама успокаивала и говорила: «Ну ты же хорошая девочка, ты не будешь убегать из дома, как зайчик?» Анна ревела и обещала: не будет. Только когда подросла, поняла, что сказки – это выдумка, чтобы легче было учить малышей. А услышав первые притчи о Триликом, узнала, что в историях бывает «мораль».

Детей тоже жалко до слёз. Только – их смерть не выдумка. И даже морали у истории нет. Они, наверное, тоже были хорошими, и из дома не убегали. А колдун всё равно убил их. А у Анны – всё равно умерли родители.

И где она тогда – справедливость?

Как сказал Третий? «За такое не наказывают»? Юлиан просто купил её в борделе. Бордель – он затем и нужен. Послушнику можно, он же не пастор, не монах.

И истязать – тоже можно.

Всё правильно.

Брат Мартин решил, что она должна служить Второму Лику Триликого. Стать возлюбленной сестрой, спасать своей любовью заблудившихся в жизни людей, дарить тепло, рожать детей.

Может, монах прав. Может, это и есть всё, на что она способна. Только – встреча с Юлианом перечеркнула всё и разом. И внутри... Внутри горит то, что может утолить лишь Третий Лик Триликого.

Взгляд сам собой упал на остатки ужина на столе. Аппетита не было, и кашу, и хлеб она едва тронула. Зато, рядом с тарелкой лежали ложка... и нож.

Маленький.

Острый.

В деревне она топором рубила головы курам. Жаль, что тут нет топора.

Если убить Юлиана – это точно будет справедливо. Он ведь – словно безумец, пусть и прячет это за благочестивой улыбкой. Он – уничтожил её. Больше, чем остальные. Больше, чем даже Леди.

А потом – наверное, брат Мартин утром убьёт на площади уже её. За убийство послушника. Юлиан – он не делал то, за что наказывают смертью...

– А я – сделаю! – решительно шепнула девушка.

Кажется, брат Мартин всё-таки жалеет её. По-своему, никак того не показывая. Может, и убьёт он её быстро?

Анна решительно встала, взяла в руку нож. Юлиан должен спать. Хотя бы раз в горло она точно его уколет...

Девушка шагнула к двери.

В окно постучали.

Глава III

И был Триликий Четырёхликим, и отверг Он Четвёртый Лик, вырвал его, желая уничтожить и предать вечному забвению. Но нет забвения и смерти Лику Его – даже этому, нежеланному. И не стал Четвёртый Лик больше частью Его, и стал он Ликом Отверженным, вечно презираемым. Так было, так есть, и так будет.

Вечная Книга

Мелкий снова орал. Орал уже не меньше часа, а Марта качала его и тихо пела колыбельную. Просто – у Джека резались зубы. А у Роба из-за него – резалось время сна.

Правда, он и сам до того, как сын проснулся и поднял крик, не мог никак заснуть. Лежал и пялился в потолок, думая о своём.

Когда Том сегодня рассказал о новой шлюхе из «Жёнок», какой-то деревенской девке – Роб и подумать не мог, что она из его деревни. Что он её знает.

Что он помнил её все эти годы.

Нет, пока она была просто одной из деревенских соплюх, он её разве что в лицо знал. А имя её услышал вообще только сегодня. Его по отрочеству-то девки постарше интересовали, у которых было, что помять. Которых на сеновал можно было утащить.

Потом Роб сбежал из дома – в семнадцать лет. Когда вернулся через год, не только его семья умерла от лихоманки, но и в двух соседних домах – тоже народ помёр. Вот и все родные этой соплюхи – тоже. Ей-то тогда, наверное, лет девять или десять было.

Саму Анну только чудо спасло, пусть на первый взгляд так и не казалось. В лесу она потерялась, полторы недели не было девчонки. Её уже живой не считали – а она пришла вдруг. Худая, грязная, голодная – но живая. Как раз, когда селяне её родной дом палили. Там мать её и дед вроде как живы ещё были, на последнем издыхании.

Кричали. И она – кричала.

Сам Роб-то это всё не застал, он немного позже вернулся. Что да как было, бывший другалёк рассказал. А Анну Роб тогда всего раз увидел – забитую и озлобленную. И на всех вокруг она смотрела, прямо как сегодня. Прямо как... та, из Болира.

Ненависть. Презрение. Всего понемногу. И – яростный огонь в синих ясных глазах. Сегодня этот огонь снова его ожёг.

Роб взглянул на Марту – она как раз смогла усыпить мелкого, уложила в ясли. В темноте белела ночная рубаха, по плечам рассыпались спутанные каштановые пряди. Подтянув к себе жену, Роб тут же опрокинул её на кровать, чуть прижал сверху.

– Эй, ну ты чего, – зашептала она сердито. – Джеки же разбудишь.

Роб её не слушал. В голове стучало, перед глазами поплыло. Почти как в местах убийств детей, осквернённых силой Отверженного – только сейчас снаружи ничего не давило. Сейчас жгло внутри. Роб спустил портки, освобождая поднявшуюся плоть. Задрал ночную рубаху Марты – до самых подмышек. Она, хоть и ворчала, помогла ему, приподнялась.

Роб окинул жену взглядом – голодным, диким. Рождение трёх пацанов для неё просто так не прошло. Большая и пышная грудь, что когда-то сводила с ума, обвисла и потеряла форму. Живот оброс дряблыми складками. Разве что – зад так и остался хорош.

Подхватив ноги Марты под коленками, Роб задрал их к самой груди. Проверил рукой её лоно – жена была совсем сухой. Она не хотела его, просто смотрела сердито.

Роб грубо вошёл в неё, сдержав рвущийся рык.

Но – он тоже её не хотел.

В голове крутилось: «Мягонькая, складная... Узенькая». Вот зачем, к Четвёртому, Том вообще это ему рассказал?

Марта, после рождения трёх детей не была уже ни складной, ни узкой. Сейчас – морщилась и тихо пыхтела. Роб схватил её за обвисшую грудь, крепко сжал, вызвав стон боли.

Все мысли занимали горящие синие глаза. Глаза Анны. И ещё – той.

Болир был маленьким городком, его взяли за день, вынеся тараном ворота. Наёмникам, как всегда, дали на разграбление три дня.

Она с криком выскочила из одного из домов, где уже резвились солдаты – растрёпанная, с непокрытой головой. Разметались длинные золотистые волосы, на лице – ужас. Возраст – на пару лет младше него, около шестнадцати.