Страница 214 из 245
Я неловко поднимаюсь и отряхиваю с измятой одежды налипшие травинки. В ожидании смотрю на Изабель Адальяро — ведь она явно не из заботы обо мне прогнала детей. Она некоторое время смотрит на мои ладони, а затем поднимает глаза.
— У нас теперь почти не осталось мужчин среди работников. Да и с деньгами теперь туго. Я слышала, что дону Монтеро город помогал восстановить жилую часть сожженного поместья. Я просила Вельдану, чтобы она узнала в муниципалитете, могут ли нам выделить рабочих для восстановления конюшни. Древесина еще осталась, от частокола… — она запинается, но я понимаю, о каком частоколе речь. О том, что когда-то ограждал тренировочный городок для бойцовых рабов. — Но она сказала, что ничего у города просить не намерена.
Изабель Адальяро вновь вздергивает подбородок и поджимает губы, красноречиво выражая свое отношение к упрямству невестки.
— Хорошо, я попробую посодействовать, — киваю сухо. — Пожары возникают по недосмотру дозорных бригад, и в этом действительно есть вина муниципалитета. Но… почему в поместье нет охраны? Я отдавал распоряжение охранять ваш дом круглосуточно.
— Вельдана прогнала всех, — недовольно фыркает донна Изабель. — Сказала, что не нуждается в опеке города, ведь другие поместья не охраняет никто, кроме караульных отрядов.
— Глупая гордость, — чувствую, как брови съезжаются к переносице. Я всерьез озабочен тем, что стражи, назначенные мною и Жало, запросто подчинились приказу Вельданы, проигнорировав мой. — Я решу этот вопрос.
Изабель Адальяро едва заметно кивает, но в этот раз скупится на слова благодарности. Вероятно, уже то, что госпожа одарила столь долгим вниманием бывшего раба, должно считаться для него невиданным подарком.
Без детей на лужайке перед домом мне делать нечего. Еще раз молча переглянувшись с Вуном, ухожу к воротам. Но уже коснувшись калитки, слышу, как хлопает дверь на веранде, а затем — топоток быстрых ножек. Оборачиваюсь, и у меня вновь перехватывает дыхание.
— Джай! — сияющая Габи подбегает ко мне и сует в руки сверток с апельсинами. — Это тебе! Я попросила у Нейлин.
— Благодарю вас, леди Габриэла, — вспоминаю давно забытые аристократические манеры и отвешиваю ей церемонный поклон. Наклоняюсь ниже, чем положено по этикету, чтобы поцеловать липкую от сладкого сока ладошку. — Вы очень добры.
Габи улыбается, приседает в забавном реверансе и убегает обратно в дом. А я ощущаю, что у меня за спиной вновь будто выросли крылья. И я тут же решаю, что как только доберусь до своей берлоги в здании Арены, начисто сбрею гребаную щетину.
Вновь собрав военный совет, вдруг понимаю, что пока я зализывал раны, в городе что-то изменилось.
На совет не явилась большая часть командиров. Жало и Зверь, судя по мрачным лицам и неприязненным взглядам друг на друга, успели повздорить. И все поведение Зверя говорит о том, что он сам не свой.
— Где остальные? — нахмурившись и предчувствуя неладное, спрашиваю я.
— Они не придут, — после мучительно долгой паузы глухо произносит Зверь.
И смотрит на меня с вызовом на своем густо татуированном лице. Жало опускает глаза, но на его скулах отчетливо ходят желваки.
— В чем дело?
— Из столицы прибыли разведчики, — неохотно, словно через силу разжимая темные губы, говорит Зверь.
— И что? — напрягаюсь я. — Они снова собирают армию?
— Собирают, да не против Кастаделлы, — лицо Зверя с ужасающей второй пастью вокруг рта становится злым и суровым. — Они провели зачистку.
— Что? Да говори, что стряслось, мать твою, или тебе нравится изображать из себя застенчивую девицу?! — вспыхиваю раздражением.
— Не ори на меня! — вскидывается Зверь, в терновом взгляде полыхает злость. — Наши лазутчики сработали успешно: по всем городам начали вспыхивать бунты среди рабов. Их, разумеется, подавляли, но сегодня… сегодня…
Он запинается. И я понимаю, что сейчас он скажет нечто страшное.
— Сегодня разведчики донесли, что в столице казнили всех рабов-халиссийцев.
— Что?! — Я открываю и закрываю рот, словно выброшенная на берег рыба. Мне не хватает дыхания, не хватает замедлившегося биения сердца, не хватает сознания, чтобы принять эту новость. — Что ты сказал?!
— Что слышал, — губы Зверя искажает судорога, на меня он не смотрит. — Едва они вернули своих пленных, — Зверь бросает на меня обвиняющий взгляд, — они первым делом убили всех халиссийцев — мужчин, женщин и даже детей — всех без исключения. Из остальных городов еще не все разведчики прибыли, но думаю, что там случилось то же самое. Саллида сосредоточила войска у границ столицы — ожидая от нас нападения. И, клянусь богами, она его получит! — добавляет Зверь с клокочущей в голосе яростью.
— Нет, — уверенно возражаю я. — Мы не будем идти на них войной. Не сейчас.
— Будем, — так же уверенно, с нескрываемым вызовом смотрит на меня Зверь. — И ты нас не остановишь.
— Это бунт? — доходит до меня со всей пугающей ясностью.
— Халиссийцы уходят, — мрачно, без малейшего колебания заявляет Зверь. — Не бойся, мы не станем жечь господские дома в Кастаделле и убивать горожан. Но мы уходим, чтобы отомстить за наших братьев. Мои соотечественники сражаются с регулярными войсками Саллиды на границе, а мы ударим по остаткам армии изнутри. Мы разобьем убийц и не станем брать пленных. Мы сожжем прогнившие насквозь города и освободим рабов силой. И даже не пытайся нас остановить.
Руки и ноги холодеют. Я понимаю, что на этот раз проиграл — и крупно проиграл.
— И ты… Ты тоже уйдешь жечь города?
— Уйду, Вепрь. Уйду прямо сейчас. Все ребята уже готовы, собирают обозы и точат мечи. Я пришел сюда один, чтобы сказать тебе об этом в лицо, потому что ты мой друг.
Только теперь до меня доходит, что на военном совете нет ни одного халиссийца, кроме Зверя.
— Не делайте этого, — моя последняя попытка его отговорить звучит жалко, и я сам это понимаю. — Вы не готовы. Вы угробите людей. Ты же сам пожалеешь об этом!
— Я жалею о том, что послушал тебя и не ушел вместе с Амир-Зуманом. Если бы мы ушли тогда, возможно, полторы сотни человек, попавших в западню, остались бы живы.
Значит, отряд Амир-Зумана все-таки нашел свою смерть. Все они, до единого… Едва ли солдаты-саллидианцы пощадили хоть одного.
Зверь поднимается, демонстрируя, что закончил свою речь. Я поднимаюсь вслед за ним и смотрю ему в глаза. Мне больно так, как не было больно даже после ожогов. Несколько мгновений длится поединок наших взглядов, и оба мы понимаем друг друга без слов. Вот только вчера мы были друзьями, которые вместе боролись за справедливость, бок о бок шли в ногу столько лет, прикрывали друг другу спины в бою. А теперь в один миг стали врагами.
В конце концов Зверь не выдерживает первым и кладет тяжелую мускулистую руку мне на плечо.
— Откажись от этой войны, Вепрь. Ты северянин, тебе нет смысла погибать за этих ублюдочных рабовладельцев.
— Ты так уверен, что вы победите? — мои губы кривит болезненная гримаса.
— Мы победим, Вепрь, — уверенно отвечает он, и его уверенность разрывает мне душу.
— И вы захватите землю Саллиды, займете города, убьете всех жителей?
— Они столетиями захватывали нас в рабство и принуждали жить на этой проклятой земле. Да, мы захватим ее, займем их города, вселимся в их жилища. Мы не станем делать из них рабов — пусть будут благодарны за милосердную смерть. Может быть, женщин мы пощадим и сделаем своими младшими женами. Но мой тебе совет… Если хочешь, чтобы донна Вельдана и ее дети были в безопасности, увози их на север. И уезжай сам.
— А если не уеду? — я смотрю ему в глаза и не могу поверить, что слышу эти слова от друга. Самого близкого друга, который у меня когда-либо был.
— Тогда мы встретимся в сражении, и я убью тебя, — произносит Зверь и тут же коротко, судорожно вздыхает. — Видят боги, я не хочу поднимать меч на друга. Уезжай на север, Вепрь.
Он уходит, и на совете остаются те, кто до сих пор молча наблюдал за моим позорным поражением. Лиамцы, горцы, кочевники, уроженцы Баш-Хемета… Все, кроме халиссийцев.