Страница 213 из 245
Ее пошатывает — да так, что я опасаюсь, как бы не упала, и инстинктивно подставляю руку. Она так же инстинктивно хватается за мое саднящее предплечье, но тут же отдергивает руку, будто и сама обожглась.
— И ты решил его убить.
— Я устал повторять: ваш сын должен был остаться в живых. Это вышло случайно.
Изабель Адальяро растерянно осматривается вокруг и устало опускается в кресло, где совсем недавно сидел я. Она выглядит так жалко в своей скорби, что впервые за все время я действительно сожалею о смерти ее сына.
— Как это случилось? — тихо спрашивает она, не глядя на меня. — Я хочу знать, как умер мой сын.
— Он погиб как герой, — теперь я рад, что могу сказать правду. — Дрался, как лев, и пал в бою, защищая свою жену. Я… не успел прийти на помощь.
— Но если… если бы… — она захлебывается всхлипами, не в силах вымолвить больше ни слова.
— Если бы я успел, то бы помог ему и не позволил умереть. Клянусь жизнью своих детей.
Ее передергивает от этих слов, но она сносит их молча. Еще некоторое время я стою в ожидании, а затем поворачиваюсь и иду к выходу.
— Спасибо, — неожиданно раздается сзади едва слышный голос. Я останавливаюсь и поворачиваюсь в изумлении. Она поднимает голову и смотрит прямо на меня. — За лошадей.
====== Глава 56. Раскол ======
Комментарий к Глава 56. Раскол глава пока не бечена
Святые отцы на всех землях любят пугать грешников пеклом. Те, кто проповедует веру в Творца, уверяют, что для грешников одного пекла мало — нужно как минимум семь.
Сейчас я готов с этим согласиться. Объятая пламенем конюшня, в которую я входил несколько раз, казалась мне истинным пеклом. Но я ошибался — это было лишь преддверие, а в настоящее пекло я проваливаюсь вместе с лихорадкой и непрекращающейся, изматывающей болью.
Я позорно залегаю в берлоге, устроенной среди отдаленных трибун Арены, и на двое суток превращаюсь в страдающий от боли сгусток обожженной плоти. Кажется, ко мне время от времени приходили: словно в бреду, я различал встревоженное лицо Лей, которая поила меня водой и чем-то смазывала мои ожоги; пытался спорить с сердитым стариком Гидо, который ругал меня на чем свет стоит за упрямство и мальчишество…
Кажется, несколько раз я видел даже печальное лицо Вель, но все же не уверен, что она не была всего лишь плодом больного воображения.
К третьему дню лихорадка отступает, но я не перестаю ощущать себя бесполезным куском дерьма. Править лошадью и держать в руках оружие я по-прежнему не способен. Брожу пешком по городу в компании юнцов, навязанных мне в телохранители Зверем и Жало: делаю вид, что контролирую ключевые посты в городе. На самом же деле я трусливо избегаю человеческих сборищ — не хочу появляться в Сенате, не созываю военный совет, не выступаю на площадных собраниях с вдохновляющими речами.
Нахожу в этом даже некий смысл. Кастаделла должна уметь жить без меня.
Я думал, что больше не стану приходить к поместью Адальяро. Но на седьмой день после пожара я снова тащусь к заветным воротам. Нет, я не надеюсь застать там Вель: в это время она обычно заседает в Сенате. Но мне хочется увидеть жизнь: обычную жизнь обычной семьи, со своими обыденными каждодневными хлопотами.
Увидеть детей.
В кои-то веки мне везет: замечаю их сразу — тут же, прямо на лужайке за воротами. С ними возится Сай — я впервые за долгие годы вижу эту девушку хохочущей. Они втроем бегают по свежескошенной лужайке — кажется, играют в «догони меня».
Донна Изабель восседает на своей излюбленной плетеной скамейке под аркой из дикого винограда, задумчиво перебирает перья веера и наблюдает за детьми.
Вун тоже находится неподалеку, починяя крепления на конской сбруе. Следы от ожогов на его загорелом лице уже приобретают нормальный оттенок, а руки… А руки, кажется, у него пострадали не так сильно, как мои.
— Джай! — раздается на лужайке радостный детский голос, и я вздрагиваю, ища глазами Габи.
— Леди Габриэла! — откликаюсь я и невольно улыбаюсь.
Маленький Алекс, услышав вопль сестры, тут же теряет интерес к Сай и со всех ног бросается к воротам.
— Джай, у тебя борода! — изумленно распахивает глаза Габи, остановившись в шаге от решетки.
Простое замечание от ребенка неожиданно заставляет меня смутиться. Это верно, в последнее время я нисколько не заботился о том, как выгляжу, а после пожара не было ни малейшего желания брать в руки нож и скоблить себе щеки. Но только теперь, после слов Габи, это стало иметь для меня значение.
— Да, маленькая донна. Борода, — растерянно говорю в ответ.
— У Зура тоже есть борода, но она черная. И у папочки была черная, — она задумывается, видимо, вызывая в памяти еще не забытый образ «отца». — А у тебя не такая…
— Вам не нравится, госпожа?
— Нет! — морщит нос Габи и просовывает сквозь решетку руку, трогая мою щетину. — Она колючая!
— Джай! — Алекс тоже сует сквозь решетку руку и хватает меня за оборванный, грязный рукав. Похоже, моя борода его не слишком интересует. — Заходи! Поиграй с нами в лошадок!
Взгляд невольно падает на донну Изабель. Та смотрит на нас в упор, и в ее взгляде я впервые не вижу презрения и ненависти. Она приподнимает подбородок, плотно сжимает губы и вдруг кивает Вуну. Вун, несмотря на увлеченность своим занятием, улавливает знак от хозяйки, откладывает сбрую и идет в сторону ворот. Отпирает замок на калитке и впускает меня.
Дети тут же начинают цепляться за мои штаны, едва не стаскивая их с меня, и наперебой голосят, кого из них я должен подбросить в воздух и покатать на плечах первым. Я в растерянности смотрю на Изабель Адальяро — накинется ли на меня с проклятиями, отгонит ли от детей, как шелудивого пса? Но она лишь смотрит — внимательно, выжидающе.
И тогда последние сомнения отпадают. Я улыбаюсь детям и хитро щурюсь:
— Оставим выбор жребию? На кого последним укажет палец, того катаю первым!
На ум приходит древняя ребячья считалочка из далекого детства. Я произношу ее на северном — кажется, Габи понимает слова и улыбается, а Алекс забавно силится понять, для его слуха северное наречие еще непривычно. Странно, но я не забыл ни слова, хотя прошло уже столько лет с тех пор, как произносил считалочку мальчишкой.
Выбор падает на Алекса, и он взвизгивает от радости, нетерпеливо подпрыгивая на месте.
— Простите, леди Габриэла, — виновато развожу руками. — Ваша очередь следующая.
Габи обиженно надувается, но правила есть правила, со жребием не поспоришь. Стараясь не обращать внимания на боль в незаживших ладонях, подхватываю под мышки Алекса — он изрядно потяжелел с тех пор, когда я брал его на руки в последний раз. Грудь наполняется такой же детской радостью, которую сейчас излучает улыбчивая мордашка моего сына.
— Как вы выросли, дон Алессандро! — искренне восхищаюсь я, подбрасывая его вверх и принимая обратно на саднящие ладони. — Скоро догоните ростом маму!
Алекс возбужденно визжит:
— И Вуна догоню! И тебя!
И заливисто хохочет, требуя после каждого приземления:
— Еще! Еще! Еще!!!
Но я подбрасываю его в воздух с десяток раз, а потом опускаю на землю, несмотря на протесты, и беру в руки Габи. Она старше братишки больше чем на полтора года, но кажется легче. Изящная, тоненькая даже в столь нежном возрасте. Наверняка пойдет в мать…
После воздушных прыжков настает черед игры в «лошадки», и дети по очереди ездят на моих плечах, оглашая лужайку радостными понуканиями. В конце концов, измотанный, с вопящими от боли растревоженными ладонями, я без сил падаю наземь, а безжалостные дети дружно наваливаются сверху, награждают тычками и щипками, щекочут повсюду, побуждая снова встать.
— Дети, вы утомили Джая, — неожиданно раздается сверху голос донны Изабель. — Оставьте его в покое, задушите.
И дети мигом подчиняются ее строгому, властному приказу, слезая с меня с надутыми мордашками.
— Сай, отведи их на кухню, пусть Нейлин даст им перекусить фруктами.