Млечный путь

Молчит, думает Марат. То ли согласен с Мансуром, то ли посмеивается про себя над его бесхитростным намеком: дескать, наивно все это, слыхали...

Гашура отпустила сына на три дня. Мансур было напомнил ему об этом, но Марат даже слушать не стал:

— Что, трутнем считаете меня?

— Не говори глупостей! — рассердился Мансур. — По мне, хоть до осени живи. Только матери-то что обещал?

— Ничего, потерпит, не ребенок же я. Потом, где я еще увижу такую красоту? И пленки не все использовал. — Марат погладил фотоаппарат.

— Ну, как хочешь. Я не гоню тебя. Вдвоем-то куда веселее, — согласился Мансур, решив, что ответ перед Гашурой придется ему держать.

Марат размечтался:

— Будь моя воля, остался бы у вас на всю жизнь. Красиво здесь. Цветами пахнет.

— На всю жизнь терпения не хватит. А вот на следующее лето — милости прошу, приезжай! Оформим тебя сезонным рабочим.

— Да, было бы здорово! Только мне ведь на будущий год выпускные экзамены сдавать. Но ничего, я найду время...

Так они переговаривались, продираясь сквозь заросли малины и шиповника к самым глухим, затаенным уголкам леса, которые Мансур обещал показать Марату. Этот волшебный мир завораживал парня. Закукует ли кукушка в чаще, застучит ли дятел на вершине высохшего дерева, промелькнет ли молнией белка меж ветвей или раздастся вдали трубный зов лося — Марат, возбужденно блестя глазами, начинает допытываться: сколько лет живет кукушка? много ли лосей в заповеднике? есть ли волки?.. А более всего он мечтает увидеть медведя. В зоопарке и цирке видел много раз, но там они ручные, оторванные от своей стихии. Вот бы хоть издали, хоть одним глазком посмотреть, как ведет себя медведь на воле и сфотографировать его!

— Да, да, — для вида соглашался Мансур, а про себя думал: с парнем-то ухо надо держать востро, еще уйдет один в лес и впрямь набредет на медведя. А у косолапого нрав не больно-то покладистый. Правда, иной раз пройдет шагах в тридцати — сорока, словно смирный телок, опустив голову и не обращая на тебя никакого внимания. Но зверь же дикий. Не однажды Мансур видел его и другим: прет неизвестно куда, с треском ломая кусты, и ревет страшным голосом. Значит, не в духе косолапый, что-то гнетет, чем-то недоволен. Тут уж лучше подальше от него держаться. Особенно надо остерегаться медведицы с медвежатами...

Медведя все же увидел Марат, но было бы во сто крат лучше, если бы он ушел с хутора пораньше и не стал свидетелем того, что случилось на другой день. До сих пор при одном воспоминании об этом Мансура трясет от гнева и ярости.

Да, случилось это на второй день после их похода в самые дальние, глухие места заповедника. Кончив завтракать, Мансур мыл посуду, Марат, что-то напевая про себя, заряжал фотоаппарат. И тут утреннюю тишину разорвал выстрел. От неожиданности Мансур выронил чашку, но в следующее мгновение был уже у двери, сорвав с гвоздя ружье.

Стреляли близко, но где именно, сразу нельзя было определить, и Мансур затоптался на месте, не зная, куда бежать, и в этот момент грохнул еще один выстрел.

Не разбирая дороги, он ринулся на всполошивший всю округу раскатистый звук. Ветви хлестали по лицу, ноги путались в высокой траве, он падал, снова поднимался и бежал, запаленно дыша. Мимо него промчались перепуганные до смерти лоси, пролетая над деревьями, трещали сороки, каркали вороны.

Марат догнал его у края небольшой поляны, откуда слышались чьи-то голоса. Людей они еще не видели. Выбежали из чащобы и стали как вкопанные, настолько поразило обоих своей жестокой несуразностью то, что предстало их взору: в середине поляны, уткнув морду в траву, лежал большущий медведь.

Мансур уже заметил убегавших людей.

— Стойте! — закричал он и бросился за ними.

Но те двое и не думали останавливаться, с остервенением пробирались сквозь кусты малинника. Одного Мансур узнал сразу: Зиганша. А другой, кажется, гость Гарафа. Выходит, неспроста вертелся Зиганша возле приезжих. Он и привел того в лес, не иначе.

— Стой, Зиганша, стрелять буду! — крикнул Мансур и нажал на спусковой крючок.

Выстрел уложил браконьеров наземь. По команде Мансура они, опустив головы, вернулись к убитому ими медведю, Зиганша без звука отдал ружье, которое тащил, как палку, по траве.

Тот, чужой, толстяк лет сорока пяти, в высоких охотничьих сапогах и серо-зеленой ладной штормовке, силился сказать что-то, но икал и сипел запаленно, хватаясь за двойной подбородок, голос не шел. Зиганша дрожащими руками пытался зажечь сигарету, спички ломались, гасли одна за другой, и тоже молчал.

Марат сидел на корточках возле медведя и мелко-мелко трясся всем телом. На оклик Мансура он поднял голову, посмотрел на него широко открытыми потемневшими глазами, дернулся как-то судорожно и рывком встал на ноги. Тут он увидел прислоненное к кусту одинокой черемухи ружье и, молниеносно схватив его за ствол, бросился на незнакомого стрелка.

— Убью! — закричал он диким голосом.

Не схвати его Мансур за куртку, пришел бы тому конец. Толстяк сразу осел, опустился на землю и что-то залепетал еле слышно.

Но ружье оставалось у Марата. Он вырвался из рук Мансура, спотыкаясь, подбежал к разлапистому дубу и со всего размаху ударил ружьем по дереву. Раздался треск, новенький карабин разлетелся на куски.

Кажется, этот звук вывел Зиганшу из оцепенения.

— Какое ружье погубил, сопляк! — замахнулся на Марата. — Платить-то чем будешь? — Это был уже всегдашний Зиганша. Наглый, нахрапистый. Начал наседать на Мансура: — Ох, Кутушев, не в доброе дело ты ввязываешься! Ну, ладно, со мной можешь не считаться. А знаешь ли ты, кто такой Дамир Акбарович? То-то — не знаешь! Он ведь бровью поведет — и нет тебя, понял?

— Заткнись, гнида! — не сдержался, осадил его Мансур и подошел к сидевшему на земле Дамиру Акбаровичу. — А ну-ка, гражданин, предъявите документы!

Этот вроде бы тоже немного оправился от испуга. Встал, как-то криво улыбаясь, вытащил из нагрудного кармана красную книжечку, подал молча.

— Ого! — У Мансура брови вскинулись вверх.

— Не говорил я тебе? — Зиганша хмыкнул многозначительно, закурил и, пыхнув едким дымом вперемешку с запахом перегара, положил руку ему на плечо: — Мой тебе совет, годок, надо замять это дело. Ведь не последний же это медведь в лесу...

Мансур смахнул его руку:

— Вредители! Душегубы! Как только земля вас носит!

Поникший, несчастный Марат все не мог оторвать взгляда от мертвого медведя, все ходил вокруг огромной туши.

— Смотрите, дядя Мансур, как они разворотили ему голову.

— Жаканом шарахнули, не иначе. От таких добра не жди.

— Этот, который Дамир Акбарович, каждый раз с секретаршей приезжает. Как выпьет, пристает к отцу: «Скажи, — говорит, — Гараф, сумел бы ты этот дом в рай превратить без меня?» За отца стыдно, — с ненавистью посмотрел Марат на толстяка.

— За отца! Ха-ха! — осклабился Зиганша и выругался грязно. — Какой он тебе отец? Ты же щенок неизвестно чей. Вот и подобрали тебя на улице!

— Врешь! — Схватив ствол разбитого ружья, Марат бросился на него и даже успел хорошенько огреть его по спине.

— Прекратите драку! Что же это, а? За что мне такое несчастье?! — заговорил Дамир Акбарович плаксивым голосом, оттаскивая Зиганшу в сторону. — А ты, Марат, взрослый уже парень, не болтал бы чего не надо...

Зиганша матерился, вырываясь из его рук, грозился стереть Марата в порошок. Марат размахивал ружейным стволом и уже заходил сбоку, подступаясь к Зиганше. Неизвестно, чем бы все это закончилось, если бы вдруг не послышались голоса и шум раздвигаемых ветвей. У края поляны появились двое верховых на взмыленных лошадях. Директор заповедника Ташбулатов и молодой научный работник Савельев примчались на выстрелы.

— Кто стрелял?! — грозно нахмурив брови, директор прошелся по лицам находившихся на поляне и вдруг заметил медведя. — Мать честная! — Что-то булькнуло у него в горле, глаза побелели. Приседающей походкой он подходил то к одному, то к другому и, наставив плетку, выталкивал из себя хриплым голосом: — Кто, я спрашиваю? Чье злодейство?