Плач домбры

Сыграли свадьбу — вся округа сотрясалась. Богара размахнулся широко. «Отведает человек от моего угощения, — полагал он, — и станет мне другом, в дороге спутником будет, в бою — соратником, верным воином». Потому не только знатных и богатых турэ созвал и потчевал он, но и батыров победней и даже совсем неимущую молодь, которая, однако, оружие в руках держать могла. И не жалел об этом. С одной стороны, Байгильде, породнившись с сарышами, сам, своей охотой в капкан влез, впредь уже так зарываться не будет, с другой стороны — народу по душе пришлось.

Ясно, что эти свадебные хлопоты в стороне от настороженного внимания ногаев не остались. Но Богара и тут предусмотрел: зная, что те попытаются сунуться, не оставил им для этого никакого повода. Не любят в Орде, когда на берегах Яика играют большую свадьбу или затевают большую байгу. У башкира, известно, где гульба — там и бунт. Хитрый Богара первым делом, чтобы молодым честь по чести, по мусульманскому обычаю прочитать никах[15], привез из ногайской ставки Абубакира-муллу, накормил-напоил его до отрыжки, по самое темя завалил подарками и проводил с почетом. А потом, когда гульба на убыль пошла, и игры отыграли, и байга отшумела, и молодежь по своим становьям разошлась, собрал всех старейшин и тут уже принял гостем сына ногайского эмира Кутлыяра-мирзу.

Ногаи уверены, что в делах веры Богара крепок, не пошатнешь. Оттого хоть род сарыш и не больно жалуют, но в своем постоянном жестком натиске на башкирские земли считают вроде как опорой. Где веру чтят, там и народ податлив: что ни есть, все, дескать, от аллаха, кряхтит да постанывает, но ясак — подати — платит. Так полагают в Орде.

Но Богара и силу религии себе на пользу обернуть хочет. Пусть бродячие муллы снуют в народе, пусть перетягивают его в мусульманскую веру. Но то у башкирского-то Тенгри и за грех не считается, когда разные роды поклоняются разным идолам — у каждого свой зверь и своя птица. А от этого только беспорядок. Хочешь, чтобы вся страна одной жизнью, одной душой жила, то и вера у нее должна быть одна.

Конечно, Богара и сам дитя своего Тенгри, чьей святой милостью из поколения в поколение растет мощь и слава рода. И гнев его тоже страшен и тоже над головой висит. Но у ислама слово весомей, уздечка, чтобы чернь удержать, крепче, да и силы, чтобы к порядку его приучить, побольше. Поэтому Богара, когда встречался с Абубакиром-муллой, в споры не лез, веру своих предков отстаивал не очень рьяно. Доводов-то маловато. А что до стариков, то их помыслы ясней ясного. Лишь бы чернь на постромки налегала, до остального дела нет. Впрочем, и тут надо с оглядкой. И их зря не теребить, и мулле угодить, и торги свои с Тенгри совсем уж не обрывать.

Сейчас Богара в самом расцвете сил. Как говорится, ногою пнет — железо разорвет. Только-только сорок минуло. Могущество его, влияние на другие роды в последние годы возросло несравнимо. Если и дальше так пойдет, если Аллах и Тенгри, двое с двух боков будут поддерживать его и прибавлять ему силы, то, похоже, Богара и есть тот человек, который всю кипчакскую степь заберет в свою охапку. А потом… Впрочем, далеко загадывать не будем. Великая цель должна и вызреть неспешно, как яйцо под птичьим крылом. Но и остужать нельзя. Из яйца, которому тепла не хватило, птенец не вылупится — тоже известно.

Из-за этих забот, что еще в грядущем, и отправил Богара сына Кылыса-кашки в Сыгнак. Божью ли грамоту постигнет или науку, говоря языком Абубакира-муллы, мира бренного — все на пользу будущей кипчакской державе. Если власть Богары раскинется на все окружающие земли, ему будут нужны верные образованные люди. Хорошо бы вслед за Хабрау послать еще несколько сметливых, ясных умом джигитов. Одно тревожно: год прошел, а от Хабрау никаких вестей нет. Может, в дороге что случилось? Или, уже когда Тохтамыш громил Сыгнак, стряслась с ним какая беда? А тут еще и отец его, Кылыс-батыр, тяжело заболел…

Хорошо бы сыновей, Аргына и Айсуака, хоть письму и чтению выучить, о большем образовании уж говорить не приходится. Тут не до большего. Старший Аргын до сих пор ходит губы надув, обижен, что женили на дочери Байгильде. Только и бурчит: «Толстая, что бурдюк, некрасивая». Это он про жену. Тут уж как от судьбы выпадет, сынок, приходится терпеть. Зато Байгильде теперь хвост поджал.

Только Аргын, словно боевой конь, все в поле смотрит. Одно на уме: сабля да сагайдак, баранта да потасовка. Может, и к лучшему, что он такой. Есть ли по нынешнему времени наука превыше воинской? Меж скалистых отрогов Аргун и Таймас-батыр скрыто обучают молодых парней военному ремеслу. Заветная палица — в этих руках. Жалко только, Кылыс-кашка вконец слег. Правое крыло Богары под корень подломилось. А вот Айсуаку, видать, больше бы книга на пользу пошла. На оружие и не оглянется, о ребячьих играх в войну, о конных скачках и не помыслит — все его дни возле йырау-певцов проходят. Вернулся бы Хабрау, сразу бы Айсуака в его руки отдал.

Молод Айсуак, совсем еще ребенок. Лет шесть пройдет, пока он женихом в объятия Карасэс, старшей своей снохи, вдовы погибшего брата, женихом войдет.

От этой мысли Богара и сам не заметил, как коротко простонал. Старший его сын Таргын был в войсках Орды. Ушли войной на берега далекой Сулман-реки[16], там и погиб Таргын. Юная жена его Карасэс не то что ребеночка родить не успела, не зачала даже, в семнадцать лет осталась вдовой. Вот и сидит теперь в своей юрте одна-одинешенька, изнывая от тоски, и ждет, когда у деверя под носом подсохнет. Что делать, выше обычая не прыгнешь, сноха…

Богара, словно бы гостюя, проехал от кочевья к кочевью, сначала по Яику, потом к верховьям Демы, оттуда вдоль Сакмары. Где ласковым словом, где тихой угрозой, а где и золотые горы пообещав, склонял на свою сторону турэ и старейшин. Одно прошлогоднее событие укрепило его в решении, дало силы его помыслам. Темник по имени Мамай, захвативший ханский престол, собрал огромное войско и вышел походом против русского князя Дмитрия. К Богаре прибыл гонец от ногайского эмира с фарманом — приказом — немедля снарядить ратников в распоряжение Мамая.

Хитрый Богара отнекиваться не стал. При гонце развернул он приказ, при гонце вызвал к себе Кылыса-кашку с Аргыном и повелел весть о наборе срочно разнести по всем кочевьям многочисленного рода сарыш.

Но тайное слово было пущено и того прежде, когда сей фарман-приказ в Орде еще только писали да в свиток сворачивали, сговорились еще раньше. И войско кипчаков вместе с усергенскими итамаяновскими ратниками, как было сговорено, не пройдя и четверти пути, повернули обратно. Взвились было ногаи, бросились выяснять, что и как, но, пока выясняли, пока кипятились, дошли слухи, что войско Мамая разбито, сам он убит и теперь на ханский престол сел Тохтамыш. Тут уже стало не до выяснений. Теперь уже самим ногаям нужно стлаться перед новым ханом, подбирать к его нраву ключи, искать его милости.

После этих событий имя Богары в цене-достоинстве поднялось еще выше. Теперь и слово его не только в кипчаках, но и в других племенах ложилось плашмя и крепко. Только бурзянцы все так же были непримиримы и с прежним усердием ворошили угли былой вражды. Вот кого нужно скорей перетянуть на свою сторону.

Особенно порадовал Богару приезд Юлыша, главы Голубого Волка — рода из племени усергенов. Издавна уже не в ладах между собой усергены и кипчаки. То сопредельные кочевья из-за пастбищ набегом друг на друга идут, то кто-то у кого-то девушку умыкнет — и опять свара. Оба племени древние, могучие, с широкими корнями. И никто другому уступить не хочет, А теперь, похоже, Юлыш хочет замириться, положить конец старым раздорам, а это на руку сокровенным помыслам Богары. Если он с этого боку укрепится, тогда и Бурзян не шибко разгуляется.

Главу Голубого Волка устроили в белой юрте. Зарезали в честь гостя кобылу-двухлетку, раскинули большое застолье, созвали аксакалов. Обе стороны растрогались, размякли душой и во славу дружбы и родства подняли чаши, до краев полные кумыса.