Страница 6 из 30
И эта сказка вдруг ожила в интернате. Хороший был интернат. Тёплый, чистый, светлый. Да только, как в нём поселились ребята, пошёл по паулу слух, что в интернате появилась сама Танварпэква.
Она ещё не щекотала по ночам детей, но уже грозилась. Как только уйдёт дневной свет, наступит темень ночи и дети начинают засыпать, так она сразу начинает скрести стены. Ребячий сон, как пугливая птица, поднимает крылья и улетает.
Испуганные дети вскакивают, разбегаются по домам, юртам.
Интернат пуст. И утром за школьными партами тоже никого нет.
Учитель снова ходит по юртам.
Говорит Учитель с родителями, доказывает, что Танварпэквы и других злых духов в интернате вовсе нет, их придумали суеверные люди.
Родители не понимали, о каких суеверных злых людях говорил Учитель. Но уж слишком просил, уговаривал Учитель. И детей возвращали в школу. А потом опять всё начиналось сначала. Тогда на ночь был поставлен сторож.
В небе ходили звёзды. Светила луна. Сторож тоже ходил, не смыкал глаз, как большеглазая луна. Никого не видел сторож, никого не допускал к интернату. Но только Танварпэква всё равно явилась. Когда все уснули, начала она скрестись.
Но сторож Танварпэкву всё же в тот вечер поймал. Ею оказался Улякси, племянник Железной Шапки. Ему шёл четырнадцатый год.
Однажды он утащил из школы учебники и тетради и изорвал их на мелкие кусочки. Говорили, будто он помогает шаману.
Но всё-таки, на беду Учителя, Танварпэква победила: умер Петя.
Случилось это так.
Сначала Петя просто заболел. Не вставал с постели.
Родители пришли в интернат, унесли мальчика. Не дали врачу лечить. Ругали школу, Учителя.
Когда Сава пришёл в дом своего друга, Петя лежал на мягкой шкуре. Он был бледный. Губы запеклись, глаза полузакрыты.
Друг говорил какие-то бессвязные слова о вьюге, оленях.
За несколько дней, пока Сава не видел товарища, лицо Пети сделалось бледным и жёлтым. Запёкшимися губами Петя произносил шёпотом:
— Пить, пить!..
Сава налил воду из чайника, приподняв голову другу, напоил его.
Петя открыл глаза.
Посмотрел на товарища. Что-то похожее на печальную улыбку скользнуло по его лицу. И он опять впал в беспамятство.
Потом рука его чуть заметно пошевелилась, как бы маня.
Сава приблизился к товарищу. Петя открыл глаза. Узнал.
— Школа! — сказал он. — Хочу в школу.
Когда привели шамана, мальчику стало совсем плохо. Он лежал раскинувшись, с полуоткрытыми глазами и ртом, но никого уже не узнавал. Дыхание его было хриплым и прерывистым, подбородок чуть заметно двигался.
Шаман Якса ощупал его голову, грудь, руки, басовито сказал, что он пытается узнать причину болезни ребёнка, однако ручаться за выздоровление мальчика не может, так как дух заразы очень уж силён!..
Говорил это Якса, скрестив руки на груди, озираясь вокруг, как охотник осматривает свои угодья.
Но вот шаман взял в руки топор, стал раскачивать его на шерстяном поясе и что-то бормотать.
Кланяясь в сторону яркого огня, игравшего в чувале, он запел:
Сава слушал заклинания Яксы, смотрел на людей, на их неподвижные лица, медно-красные от огня, и вдруг почувствовал себя в мире духов, в мире грёз и сказки.
Затрещал огонь.
Искра огня полетела в сторону больного мальчика, как сорвавшаяся с неба звезда.
Шаман замолк.
Потом приказал слепить из хлеба, из дерева, из коры по маленькому идолу в виде зверей, птиц, рыб, оленей.
И сам принялся за работу. Из-под его искусных рук вскоре вышла довольно большая птица с распростёртыми крыльями, которую он подвесил над больным. Вскоре готовы были и другие идолы, небрежно, наспех сделанные родственниками.
За домом под высоким деревом расчистили площадку, разложили на ней костёр.
Под дерево поставили приготовленных идолов.
Яксе подали священный лук и стрелы. Лук был большой, стрелы чёрные, пыльные.
С этим священным оружием он пошёл к пылающему огню. И, взглянув на огонь, на большое небо, произнёс:
Он благоговейно поднёс стрелу к губам, поцеловал её и продолжал:
При последних словах шаман натянул тетиву лука и пустил стрелу в дремучую даль. Замерев на мгновение, снова продолжал:
При последних словах Якса прикоснулся к молодому жертвенному оленю.
Затем Якса взял бубен и стал петь хвалебные гимны: огню, душам бывших шаманов, тучам, месяцу, звёздам и орлам.
Это была уже вторая, театрализованная часть камлания.
Наклоняясь к оленю, он сделал вид, что летит на олене, чтобы предстать перед самой золотой богиней — Сорни-най.
Не удаляясь от огня, от высокого дерева, он стал показывать, что совершает длинный путь: то поднимается на Урал, то спускается в тёмные ущелья, спотыкается, переплывает реки полноводные, спасается от преследования волков, укрывается от диких зверей, прячется от лесных богов зла.
Он подражал то волчьему вою, то звериному рыку. Наконец, как бы преодолев многие препятствия, ставшие на его великом пути, шаман всем своим видом показал, что достиг жилища божества.
Упал перед богиней на колени и с мольбой в голосе задал вопрос:
— Кто виновен в болезни ребёнка? Что было причиной такой жестокой муки?
Получив от богини ответ, который остался тайной для всех, Якса сделал вид, что возвращается обратно к людям.
Длинен путь от людей к богам, не менее сложно возвращение назад.
Между тем молодой олень был уже зарезан. Его кровью уже мазали рты идолов, поили корень высокого колдовского дерева, и золотой огонь угостили.
Кончив камлать-петь, Якса наклонился к больному мальчику и закрыл его тёплой, слизкой шкурой молодого оленя, приговаривая: