Красная легенда на белом снегу

В повести Ювана Николаевича Шесталова, лауреата Государственной премии РСФСР им. А. М. Горького, десятилетний мансийский мальчик Сава, сын погибшего красноармейца, ученик первой мансийской школы, становится свидетелем жестокой борьбы представителей Советской власти — коммунистов: красноармейцев: учителей и врачей — с маскирующимися под друзей таёжного народа белобандитами: офицерами колчаковской армии, бывшими мансийскими князьями, купцами, сборщиками податей, шаманами.

С победой Советской власти на Север пришла новая, свободная жизнь: для манси открылись двери школ, институтов, культурных учреждений. Народы Крайнего Севера стали равноправными гражданами СССР.

ЮВАН ШЕСТАЛОВ

КРАСНАЯ ЛЕГЕНДА НА БЕЛОМ СНЕГУ

ПОВЕСТЬ

Сохрани ты в юном сердце

Всё, что я тебе открою,

И потом, как храбрый воин,

Как потомок вольных манси,

Снаряжайся в путь — и зависть,

Страх, сомненье, нерешимость

Навсегда из сердца вырви…[1].

Олени вскинули рога за спину и понеслись. Взвихрился, закружился снег. Круглая луна, как бубен сияя, закачалась в звёздном небе. И звёзды заплясали на рогах оленей, мчавшихся бешеным галопом.

Сава любил быструю езду. Олени летят как ветер. Ветер летит. Звёзды мчатся. Хорошо!

Только теперь вот Саве не совсем хорошо.

Вся эта ночь как тяжёлый сон. Сквозь сон Сава вдруг услышал знакомый голос:

— Вставай, Сава, поедем!

Саве совсем не хотелось вставать. Постель тёплая. И вдруг голос отчима. Его холодные руки. Саве не хотелось вылезать из-под белой хрустящей простыни. Когда совсем открыл глаза, увидел в лунном свете: другие мальчики были уже в малицах[2], в кисах[3]. Все говорили почему-то шёпотом и куда-то спешили.

— Быстрей, Сава! Быстрей! А то услышат. Поймают! — торопил отчим. Сава ничего не понимал. Но привык не переспрашивая делать то, что говорили старшие. Так научила его бабушка. Ещё когда он был чуть выше куста голубики.

Когда вышли из интерната на улицу, была глубокая ночь. Лишь луна гуляла по небу. А весь паул — небольшая мансийская деревня — спал. В домах ни огонька. Только у интерната что-то мелькало, двигалось. Всё походило на загадку. Подъезжала оленья упряжка. Открывалась дверь. Мохнатыми медвежатами бежали ребята к нартам. Миг — и олени летят. Ещё миг — нет ни оленей, ни ребят. Миг — и весь интернат пуст.

Олени бегут. Бегут быстро, шумно вздыхая на ходу. Они несутся по глубокому распадку. Отчим ровно взмахивает хореем[4], слегка сдерживая оленей, чтобы с новой силой погнать их по открытому месту.

Сава засмотрелся на оленей. Бег их особый, какой-то вихляющий. Ноги летят, кажется, в сторону, а копыта попадают след в след. Голова низко опущена. Морда на уровне шеи. Шея тоже прямая. Лишь горб чуть выделяется на коротком приземистом туловище. Олень низенький, рогатый. Но когда олень бежит, легко неся своё упругое тело, изящно вскидывая копыта и устремляясь вперёд, он — большая птица из чудесной сказки.

Но для Савы теперь и школа — сказка. Хорошо смотреть в книгу. Буквы как знакомые следы. Читаешь — будто по следам идёшь.

Умный человек прошёл — умные следы оставил. Идёшь — и сколько узнаёшь! А ещё интересней самого учителя слушать.

Олени мчались. Деревья мелькали, мелькали мысли.

«Неужели больше не придётся учиться?» — сжалось его сердце. А ведь так хорошо было в школе! Сава так привык… И вдруг эта красивая холодная дорога. Почему они уезжают? Неужели из-за трубки?

— Где трубка? — сурово спросил отчим там, в классе. Он ворвался в класс во время урока. На мохнатой малице его сверкал снег. И глаза прищуренные тоже сверкали, пристально глядели на учителя. Отчим требовал немедленного ответа.

— Какая трубка? — Учитель растерянно посмотрел на вошедшего.

— Трубка моего сына!

— Трубка… — Учитель осёкся на полуслове, и указка замерла, задрожала. Он походил на ученика, который не выучил урок и теперь не знает, как отвечать.

— У моего сына ты отнял трубку. Отдай. Больше я сына не отпущу в школу.

Сава прижался к парте. Холод пробежал по спине. Он вспомнил. Как курил на перемене, как подошёл к нему Учитель и вежливо попросил убрать трубку. А он, Сава, невозмутимо продолжал пускать дым из носа. Хорошо пускать дым из носа. Сам отчим показывал. И трубку подарил отчим. На днях, когда Албин — так зовут отчима — приехал с оленьего каслания — большого кочевья, — говорил:

— Кури, ты вырос. Скоро кочевать с тобой будем.

А Учитель говорит:

— Ты ещё маленький… Курить тебе нельзя…

Разве Сава маленький?! Десять лет уже. Утки не могут улететь от его выстрелов. Медвежонок-пестун летом от него убежал. А о зайцах говорить нечего. Боятся не только ружья Савы, но его шагов…

Нет! Сава не маленький. Большой уже Сава. Значит, можно курить. У всех есть свои красивые трубки. И у бабушки и у отчима. Вот у мамы нет красивой трубки. Поэтому она кладёт табак за губу. Только сестрёнка одна не курит. Для неё волшебная трубка, из которой так красиво струится дымок, лишь игрушка. Она любит бросать её. А сунешь ей в рот — морщится, плюётся. Глупая она ещё, маленькая… Сава — большой! Может пускать дым из носа даже колечками. А Учитель говорит, что — маленький. И как он так неверно говорит? Ведь вроде хороший он, умный. Много интересного рассказывает про дальние края. Так много знает! А курить не разрешает. Что это с ним? Непонятно. Отнял трубку. Сава сказал отчиму. Вот Албин и пришёл такой сердитый.

Может быть, не надо было жаловаться?

Тогда бы всё прошло, успокоилось. А теперь вот — только снег, олени, дорога. Слышит Сава лишь звон колокольчиков, которые на шеях оленей.

Не услышит больше школьного звонка.

Олени поскакали по извилистому оврагу. Полозья нарт тяжело заскрипели. Сава понял, что это каменистый берег таёжной речки, покрытый тонким слоем снега. Такая дорога опасна для оленей. Олени сбавили ход. Потом, послушные хорею, остановились. Лижут снег. Лижут жадно, причмокивая длинными языками. Отчим встал на нарты, воткнул хорей в снег, пошёл к оленям. Ветвисторогий белоснежный вожак, как любимая собака, потянулся к нему, ожидая ласки.

Один глаз у вожака красный, как у зайца, другой — тёмный, глубокий как у всех оленей. Обычно он бежит размашистою рысью, сдержанной и непрерывной. Не слишком торопится, но и не слишком медлителен. Рядом с ним запряжены маленькие, но быстрые важенки.

Они любят быстро мчаться. Но на них далеко не уедешь. Быстро устают. Они и сейчас прилегли на снег, поджав под себя ноги.

— Мой красноглазый, только ты можешь спасти нас от людей кульбазы[5]. Люди кульбазы отбирают у манси детей, учат их чёртовой грамоте, а потом увезут в большие каменные дома — и никогда нам не увидеть наших сыновей и дочерей, — приговаривает отчим, хитровато глядя то на оленя, то на пасынка.

Вожак положил голову на плечо отчима, смотрел умными, понимающими глазами.

— Мой быстроногий, помоги! Мы должны уйти от погони. — Отчим быстро вскочил на нарты. Хорей снова взвился в сумрачном воздухе. Упряжка рванулась вперёд. Заскрипели полозья, легко скользя по мягкому снегу, нарты мчались по извилистой таёжной просеке. Сосны тянулись вверх и терялись в звёздном небе.

1

Эпиграфы из вогульской поэмы М. Плотникова «Янгал ма-а». М — Л., 1933.

2

Малица — меховая одежда, мехом внутрь. По техническим причинам разрядка заменена болдом (Прим. верстальщика)

3

Кисы — меховая обувь с узорами.

4

Хорей — длинный шест, которым управляют оленями.

5

Кульбаза — культурная база, очаг культуры на Севере в первые годы Советской власти. Шаманы переиначили это слово благодаря случайному совпадению звуков. «Куль» по-мансийски — чёрт, злой дух подземелья. Культбазу переиначили в «чёртову базу».