Страница 32 из 114
Мой друг, мой друг, что делать нам?
Зачем ты вдруг приехал к нам?
В деревню, в гущу наших дел,
Как утка на воду, слетел?
С утра на улице пустой
Звенит синицей голос твой.
Взглянул — как будто приласкал
И жизнь, как воду, расплескал.
С тех пор я молча слезы лью,
Ты печень нежную мою
Как будто колешь острием…
Пусть все слушают: и кулики, которые носятся у воды по песочку, и ронжи, трещащие на темных ветвях кедра, и филины, стонущие где-то далеко-далеко. Все равно они не знают, о ком поет Оринэ. Это совсем не ее песня.
Все поют, когда шестнадцать лет.
Ох, хороший мой, любимый мой дружочек,
В эту ночь ко мне украдкой приходил ты
И морошкой меня сладкою кормил ты,
У груди моей сидел, как легкий сокол,
Целовал меня и руки мои трогал.
Как проснулась я — ой, где ж ты, мой дружочек?
Синим облаком растаял, мой дружочек.
Зыбкой тенью улетел ты, мой дружочек.
Счастье девичье умчал ты, мой дружочек.
Как проснулась я — ко мне вернулся разум,
Мерзлой рыбою нога — ой, что мне разум!
Веткой сломанной рука — ой, что мне разум!
Белы груди холодны — ой, что мне разум!
Будто не было в руках тепла и силы,
Будто ласки я ни разу не дарила,
Все стучало мое сердце, все стучало,
Будто филин в глухомани, все кричало…
Солвал услыхал ее зов, понял ее тоску девичью.
И когда выпал снег и река надела белый плат пуховый, зазвенели свадебные колокольчики. Весело звенели колокольчики: лето было богатое, щедрое, немало рыбы насолили, навялили, насушили рыбаки. Весело звенели колокольчики: ягод и орехов набрали немало. Весело звенели колокольчики: и осенняя охота была доброй — немало соболей и белок принес Солвал. Весело звенели колокольчики: Ванька Дровосек приезжал в деревню и сказал, что в Березове открыт хлебозапасный магазин для северян. Весело звенели колокольчики: не к Яныг-пуки, не к купцам пойдут теперь за хлебом манси. Весело звенели колокольчики: счастье Солвала где-то рядом, близко… Весело звенели колокольчики: в санях-розвальнях разнаряженные сваты и жених, отец и мать…
Весело звенели колокольчики:
Как по лесу темному,
Малая Медведица
Вперевалку по небу идет.
Снег крупчатый мелется,
Вьется и метелится —
Свадебные сани у ворот.
Эти сани-розвальни
За тобою посланы,
Эта ночь таится у дверей.
И дорожки звездные
Тебе в ноги постланы…
Сват стучится в дверь…
— Я пришел привязываться! — говорит он отцу.
— Привязывайся не привязывайся, а дочери для вас у меня нет! — отвечает хозяин дома небрежно, будто он бросает слова бродяге-ветру.
— Не говори так, отец! Не надо!
— Сам знаю, как мне говорить. Привязываться ты привязываешься, а хватит ли у тебя силенок?!
— Если бы не хватило, не рискнул бы тревожить.
Сват идет к жениху, к его родителям, которые на морозе замерли в таинственном ожидании.
— Силы хватит или нет?! — передает он слово отца Оринэ.
Это добрый намек. Лица всех будто просыпаются.
— Иди узнай, сколько просят! — торопит нетерпеливый жених.
Снова открывается дверь дома, где трепещет девичье сердце, жаждущее уйти от своей девичьей тайны…
— С какой силой хотите вы мериться? Сколько просите за вашу лесную богиню? — говорит повеселевший сват.
— Сорок оленей белоснежных. Сорок рублей денег! Эти слова и унеси тому, кто хочет сердцем дочери владеть.
— Откуда у нас олени?! — вздыхает мать.
— Может, поедем, другую, подешевле, найдем?! — вставляет кто-то.
— Постойте. Мы что, с детьми своими играем?! Кто смеет над нами насмехаться? — говорит отец.
— Предложите ему лошадь, корову и двадцать рублей! Если не понравится ему и такой калым — тогда уже кони наши пусть летят по мансийской земле. Велика земля — невест хватит.
И снова морозец вползает вместе со сватом в дом. И снова сват торгуется:
— Лошадь, корова и двадцать рублей! Если не согласны — жениха ждет дорога!
— Мне не нужны ни лошадь, ни корова. Мне нужен сын! Если он согласен жить в моем доме — без калыма отдаю ему дочь. Иди, сват, зови гостей в дом. Хватит им мерзнуть посреди деревни…
И начался бы пир великий. Да родители Солвала не захотели отдавать сына, который вернул семье «уплывшую рыбу, сбежавшего зверя». Да и Васька-ойка не очень-то уж хотел отдавать дочь за человека, который не смог воспользоваться улыбкой судьбы, вниманием великого шамана Яксы. Если бы из дальнего странствия он принес не смутные слухи о каком-то неведомом Революце, а ясное божественное предсказание о будущем, то быть бы ему Большим Человеком тайги и тундры! Тогда бы Васька-ойка отдал ему не только дочь, но и свое волшебство.
Васька-ойка — отец Оринэ — всеми уважаемый человек. Со всех концов края манси и ханты едут к нему. Заболел ли кто, праздник ли какой — его приглашают. За сотни верст к нему ездили. И не случайно.
Когда приносят в жертву белую лошадь — то нужен и жертвенный ковер, расшитый искусными руками художника. А это умеет делать не всякий, лишь Ваське-ойке дано такое волшебство.
Его привозят в дом за неделю до священнодействия. За это время на цветном и дорогом сукне он выводит узоры, пишет жизнь и думы сородичей, рисует просьбы людей. Его угощают. Но подают ему скромную и неприхотливую пищу. Вино и другие напитки, дурманящие голову и душу, ему нельзя пить. Одурманенный напитком разве в мир иной сможет написать послание о жизни на земле?! Согретый не своим теплом разве может разогреть других и навеять на них думу?! Насытившийся огненной водой умертвит даже волшебные узоры, сделанные его мастерскими руками.
Васька-ойка не такой. Он умеет долго в тишине и уединении шаманить. А потом, когда ковер ляжет на спину белой лошади, которую будут кружить семь раз вокруг священного дерева, люди не смогут оторвать глаз от говорящих узоров. Если так заворожены люди, то духи тем более. Волшебник волшебника поймет и исполнит для него его первую просьбу.
И когда белая лошадь испустит кровь свою горячую, а шаман-говорун будет петь молитву, благодаря волшебному ковру его услышит дух, кому предназначена жертва.
Один глаз белой лошади подносят шаману-говоруну, другой — шаману-художнику. И чарку вина теперь ему подносят, самой вкусной пищей угощают, дарят самые дорогие дары.
Уважают на земле Ваську-ойку. Неужели любимую дочь он отдаст за человека, у которого, наверно, и собак-то добрых нет? А без собаки — какой охотник, какой манси, какой человек!..
По морозной наледи, по метельной замяти мчались кони. В гривах у них плясал полумесяц. Снег звездный вился и метелился. Но в свадебных санях-розвальнях не метелилась ее шелковая шаль. И по дорожкам звездным, постланным для нее, никто не шел. Грустно звенели колокольчики. Мороз леденил душу Солвала.
Он слыхал, что сватался к ней еще Киркури. Богат Киркури, не то что Солвал. Сорок оленей предлагал за невесту богатый отец Киркури, да еще деньги, шали шелковые, бусы дорогие… Не отдал Васька-ойка дочь свою и за него. Помешала песня… О, это грустная история.
Была у Киркури жена. Певуньей веселой слыла до замужества. А вышла замуж — повесилась… Она умерла, но ушла не вся. Оставила людям душу свою — песню, которую спела перед смертью. Плачем поплыла та песня по мансийской земле, тронула каждое сердце, каждой души коснулась.
— Не зря прожила на свете: оставила людям песню! — говорили старики.
— А зачем она повесилась? — задумывались молодые.
Черная девичья коса разве дана девушке для того, чтобы обвивать ее вокруг шеи?
Ветви кедра над землей распластались разве для того, чтобы качать тугую девичью косу?
Не отдал отец свою дочь за того, в доме которого родилась песня, но ушла жизнь.