Былого слышу шаг

Массивные часы, что стояли подле двери, ведущей в зал заседаний Совнаркома, имели дурную привычку «убегать» — в сутки минут на пятнадцать. Ленин не признавал часы, которые грешат хоть на минуту, а эти сменить не соглашался. «Другие будут такими же», — отмахивался нехотя.

Представьте себе, как тускло светит в ночную пору лампочка в шестнадцать свечей под зеленым абажуром. Желтое пятно ложится на стол, бумаги, склонившегося над ними Владимира Ильича. И может быть, вам удастся почувствовать невероятное напряжение мысли, творчества, сосредоточенности, царившее здесь. Исчезнут звуки, которые пришли вместе с вами, и сквозь толщу десятилетий к вам проникнет тишина… Быть может, вам не только придет на память эпизод, рассказанный когда-то Фотиевой, но вы сможете и пережить его внутренне.

Давно опустели, словно вымерли, сводчатые коридоры Совнаркома. А в кабинете Владимира Ильича все еще горела лампа под зеленым абажуром. Ленин продолжал работать, не замечая ни времени, ни вошедшего в кабинет секретаря. Фотиева бесшумно собрала нужные бумаги и вдруг, неловко повернувшись, задела стеклянный абажур. Раздался резкий, все пронизывающий, словно по живому рубящий звук. И Ленин вздрогнул всем телом, побледнел…

Еще раз обратиться к первоисточнику ленинской мысли и слова, услышать голоса тех, кто находился рядом с Владимиром Ильичем, был свидетелем его решений и участником действий, — желание это естественно. Оно продиктовано и стремлением глубже осмыслить облик Ленина, и скромной надеждой хоть в какой-то мере приблизить свое бытие к идеалам и принципам того, кто, по словам Ромена Роллана, еще при жизни «вылил свою моральную фигуру в бронзу, которая переживет века».

Представить себе Ленина во всей неповторимости его личности — стремление это у каждого, очевидно, рождается по-своему. Меня оно не оставляет уже многие годы, и толчком, как мне кажется теперь, послужил документ — записка, наскоро начертанная Лениным в июле 1917 года. Его выслеживали агенты Временного правительства, его «ловили» — так брал в кавычки это слово сам Владимир Ильич. В письме Я. М. Свердлову замечает: «На пленуме мне, видно, не удастся быть, ибо меня «ловят». Кровавая расправа шла за ним по пятам. И Владимир Ильич пишет:

«Entre nous: если меня укокошат, я Вас прошу издать мою тетрадку; «Марксизм о государстве» (застряла в Стокгольме). Синяя обложка, переплетенная… Условие: все сие абсолютно entre nous!»

Впервые увидев документ, подумал: что это — завещание? Да нет конечно же. Скорее, распоряжение, просьба — по ходу дела, по ходу борьбы, которой настолько поглощен человек, что все остальное, в том числе и жизнь его самого, отходит на второй план. По отношению к Ленину это может показаться кому-то и само собой разумеющимся. Но мало ли знала история героев жеста и фразы, кто на редкость смело вершил судьбами других и оказывался ничтожным, оберегая самого себя…

А как запечатлелась в этих строках ленинская непосредственность: не только отсутствие какой-либо позы, но и опасение, чтобы никто не заподозрил в ней. Отсюда ироническое «укокошат» вместо торжественного, скажем, «погибну», отсюда и условие: все это абсолютно между нами.

Наконец, спокойствие и трезвость человека, который в самые критические минуты сохраняет абсолютно реальный взгляд на развитие исторических событий и на свое место в них. Минует всего лишь несколько дней. Ленин скроется в Разливе, и к нему приедет Г. К. Орджоникидзе. Среди питерских новостей Серго передаст разговоры-предположения о том, что не позже августа — сентября власть перейдет к большевикам, а председателем правительства будет Ленин. И Владимир Ильич ответит на это с такой серьезной уверенностью, которая поразит даже его собеседника: «Да, это так будет». Уверенность не покидала Ленина и когда писал он записку: что бы ни произошло, революции суждено развиваться и большевики придут к власти, даже если не станет его — руководителя этой партии. Партия большевиков возьмет в свои руки управление страной, и потому очень важно, чтобы увидела свет тетрадка, та, что застряла в Стокгольме, — «Марксизм о государстве».

Так, вновь и вновь перечитывая эту записку в несколько строк, делал пускай незначительные для других, но свои открытия. И прежде существовавшее представление о мужестве Ленина обретало для меня новое подтверждение в результате моих раздумий над документом, который привлек мое внимание, и я попытался его осмыслить.

Впервые знакомясь с человеком, вы не можете сразу же составить представление о нем и подмечаете на первых порах особенности его поведения, образа мыслей, отношения к окружающим. Детали эти позволят в конце концов сложить собственное мнение. Оно может ничем не отличаться от того, что вы и прежде слышали об этом человеке, а может оказаться и несколько иным. Но, так или иначе, необходимы свои открытия, необходимо, я бы сказал, торможение деталей.

26 июля 1918 года Ленин берется за письмо Кларе Цеткин. Недавно разгромлен мятеж левых эсеров; он поставил под угрозу завоевания революции и был тяжелым личным потрясением для Владимира Ильича: гражданская война проникла в глубь страны. Ленин так и пишет: «Мы теперь переживаем здесь, может быть, самые трудные недели за всю революцию. Классовая борьба и гражданская война проникли в глубь населения: всюду в деревнях раскол — беднота за нас, кулаки яростно против нас. Антанта купила чехословаков, бушует контрреволюционное восстание, вся буржуазия прилагает все усилия, чтобы нас свергнуть». Казалось бы, все плохо, остается лишь надежда. «Тем не менее, мы твердо верим, что избегнем этого «обычного» (как в 1794 и 1849 гг.) хода революции и победим буржуазию».

Письмо закончено, а с ним и рассказ о том, как низко нависли свинцовые тучи над молодой Советской республикой. И вдруг неожиданно пробившийся луч солнца, луч радости — им освещен постскриптум письма: «Мне только что принесли новую государственную печать. Вот отпечаток». Самые безрадостные раздумья не могут заслонить пусть и незначительный, но ободряющий факт реальности. Да, все плохо, но социалистическое государство существует; это так же несомненно, как надпись на государственной печати; «Российская Социалистическая Федеративная Советская Республика. Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» И Владимир Ильич спешит поделиться своей радостью — в этом тоже черта его характера. Он ставит печать в конце письма, скрепляет государственной печатью РСФСР письмо немецкой коммунистке: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»

Радость познания образа Ленина — в бесчисленности открытий, которые доступны заинтересованному читателю, ждут его. Но порой я спрашивал себя: оправданно ли такое внимание к деталям, пусть и приближающим нас к личности Ленина, но все-таки деталям, штрихам. Отчего не ограничиться знанием теоретических работ Владимира Ильича, его революционной стратегии и тактики, пониманием роли Ленина в создании партии и государства? Штрихи и детали помогают осмыслить облик Ленина-человека в его повседневных решениях и поступках, понять образ жизни Владимира Ильича, который служит примером для каждого из нас, всегда остается актуальным, как всегда актуальны для человечества его высшие нравственные постижения.

Мы часто говорим о современном значении ленинского наследия, а когда хотим проиллюстрировать это, стремимся порой совместить точка в точку прошлое и настоящее, словно накладываем кальку на чертеж. Ленин указывал, например, на необходимость освоения Курской магнитной аномалии — и вот теперь это сделано, говорим мы, подтверждая гениальность ленинского предвидения. Но представим себе на минуту, что эти залежи руды были бы обнаружены не на стыке XVIII–XIX веков, а значительно позже (скажем, как запасы тюменской нефти). Разве это меняет что-либо в существе ленинского подхода — поставить, и как можно быстрее, богатства страны на службу народу? В конце концов, электроплуг — им был увлечен Владимир Ильич и на испытаниях его присутствовал — не получил пока распространения. Но дело же не в судьбе механизма, а в ленинской неустанной поддержке всего нового. И мы вновь возвращаемся к облику человека, к лаборатории ленинского мышления.