Страница 20 из 51
— Оо-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о, — затянул он гласную букву, аккомпанируя самому себе. — О-о-о-о-о-о-о-о-о-о… О-о-о-о-о-о-о-о-о-о… О-о-о-о-о-о-о… О-о-о-о-о-о…
Низкий гудящий звук стал звучать все сильнее и сильнее, заполняя собой окружающее пространство. Бешенное кружение выбивало прочь все мысли из головы, оставляя в ней лишь один звук.
— О-о-о-о-о-о-о… О-о-о-о-о-о-о-о… О-о-о-о-о… О-о-о-о-о-о-о…
Ринат кружился так, словно делал это в последний момент своей жизни. Все окружающие сместились куда-то на периферию его сознания и органов чувств. Он не замечал ни установившейся вокруг него тишины, ни разворачивающихся солдат из оцепления, ни цоканье копыт приближающихся всадников.
Нахлынувшее на него оцепенение схлынуло в один момент, словно по щелчку пальцев. Вернулись слух, зрение.
—… — послышалась чья-то речь, в которой отчетливо звучали презрительные нотки. — Это бездомный монах, Ваше высочество. Их тут много побирается в крепости… Делать ничего не хотят.
—… Чтение? Откуда? Им не знакома грамота. Такие, как он, учат молитвенные книги наизусть, — к разговору подключился еще кто-то из кавалькады всадников. — Без толку, Ваше Высочество. Она скорее всего туп, как пробка. К тому же воняет. Они же никогда не моются. Это обет у них такой. Представляете, какой там амбре? От него даже здесь несет, а рядом что будет…
Последние слова Ринат уже услышал отчетливо. Рассмотрел он и сказавшего их человека — высокого хмурого парня в богатой одежде, подчеркивающей его узкие плечи и тоненькую, едва ли не цыплячью, шею. Тот хмурил брови и с презрением разглядывал стоявших в отдалении людей, явно не считая их заслуживающими столь высокого внимания со стороны цесаревича.
— Как на быдло смотрит, павлин разряженный, — прошипел сквозь зубы Ринат. — Губу оттопырил, гордиться собой… Сейчас я тебе выдам, мажор недоделанный.
В его голову сами собой пришли строки одного из рубаев[5] Омара Хайяма[6], которого когда-то обожала читать его жена.
— Жизнь — пустыня, по ней мы бредем нагишом. Смертный, полный гордыни, ты просто смешон! — громко и размеренно начал читать он стихотворение, смотря пристально в глаза этому человеку. — Ты для каждого шага находишь причину — между тем он давно в небесах предрешен.
Едва он затих, как кто-то в Свите цесаревича громко и с чувством рассмеялся. Парочка юношей, стоявших рядом с ним, с ухмылкой оглянулись на того гордеца. Все прекрасно поняли, кому были адресованы эти стихи.
— Что… Ты, земляной червь, что сказал? — юнец густо покраснел; его лицо стало напоминать перезрелый томат. — Как ты смеешь…
Выпрямившись, Ринат с улыбкой во весь рот продолжал декламировать стихи дальше:
— Над пьяным, над безумным ты, мудрый, не глумись. И святостью наружной пред всеми не гордись. Ты хочешь стать всех выше и все преодолеть? К тому, кто пал всех ниже, с любовию склонись!
В Свите кто-то уже откровенно заржал, явно наслаждаясь этой пикировкой нищего и дворянина. На последнего уже было страшно смотреть. Кривившийся от злобы, темный, едва не срывающийся на оскорбления, он, как заведенный лапал рукоять шашки.
— Порой некто гордо мечет взгляды: «Это — я!», — вновь начал читать Ринат, намеренно идя на обострение; ему нужно было произвести впечатление на цесаревича, чтобы тот решил с ним поговорить. — Украсит золотом свои наряды: «Это — я!». Но лишь пойдут на лад его делишки, внезапно смерть выходит из засады: «Это — я!».
Это стало последней каплей для того дворянина. Закусив губу до крови, он выхватил шашку из ножен и… был остановлен цесаревичем. Царственный отпрыск отрицательно покачал головой и, соскочив со своего черного жеребца на землю, подошел к Ринату.
— Это очень необычные стихи, монах, — негромко проговорил юнец, будущий император Александр II. — Я никогда их не слышал. Ты их автор?
— Нет, Ваше Высочество, — Ринат уважительно склонил голову и приложил руку к сердцу. — Присваивать авторство таких стихов было бы подлостью для меня. Их прозывают рубаи. Написаны они больше восемьсот лет назад в Персии великим философом и математиком Омаром Хайямом. В каждом его четверостишие сосредоточена великая мудрость о бренности нашей жизни. Нужно жить здесь и сейчас, призывал он в каждом из своих строк…
Глаза цесаревича загорелись от любопытства. Видно, строки его зацепили.
— А еще что-то знаешь? — спросил он, отмахиваясь от кого-то из Свиты. — Не мешайте, — он вновь махнул в их сторону рукой, давая понять, чтобы их оставили наедине. — Прочти.
Мысленно потирая руки, Ринат продолжил:
— О власти мировой, ты размечтался всласть; а не боишься в ад, как шах-гордец, попасть? Вчерашнее ничто, ты завтра станешь прахом. Ответь: тебе над чем дана сегодня власть?
Цесаревич грустно улыбнулся. Видимо, строки что-то всколыхнули в его душе. Может ему вспомнился строгий отец, бредивший завоеванием турецких проливов; может кто-то из воинственных генералов.
— Хайям был не только поэтом и ученым. Он был величайшим мистиком из всех когда-либо живших на этом свете, — собравшись с духом, Ринат начал «задвигать» цесаревичу свои знания о будущей истории. — Философ оставил после себя множество самых разных предсказаний о будущем, среди которых были и о России.
У юноши натуральным образом поползла челюсть вниз. Налицо был разрыв шаблона. Какой-то оборванец и босяк рассуждает о мироздании и рассказывает сыну императору о предсказаниях будущего. Как такое возможно?
—…Через какие-то два десятилетия Россию ждут великие испытания. Начнется война с европейскими державами. Флоты Великобритании и Франции окажутся в Крыму у берегов самого Севастополя. Враг после долгих и изнурительны боев выбьет защитников города с их позиций, — рассказывал Ринат, видя, как бледнеет и вытягивается лицо цесаревича. — Страна окажется не готова к такой войне… Позора и тяжести мира не выдержит ваш батюшка…
Цесаревич охнул, вздрагивая всем телом.
— Не легче окажется и ваше бремя власти, Ваше Высочество. Придется решать вопрос о воле крепостных и чрез это столкнуться с целой сворой злобных псов — их владельцев-помещиков. После вы столкнетесь с не менее страшным врагом — внутренним. На монаршую власть ополчатся безумцы-одиночки, что решаться убить императора ради мифической конституции…
Рассказывая о будущей истории, Ринат внутренне сокрушался, что помнил о событиях этого времени самые настоящие крохи — лишь главные вехи. В памяти отложилось что-то из школьного и вузовского курса истории, после добавилось из прочитанных книг и учебников дочери. К сожалению, совсем не запомнились детали…
Это разговор затянулся, вызывая у окружающих искренне недоуменные взгляды. Свитские не один и не два раза пытались подойти к ним, но всякий раз под недовольным взглядом цесаревича пятились обратно.
Наконец, Ринат почувствовал, что иссяк. Его инсайды из будущего, выдаваемые им за предсказания из Персии, закончились. Мысль о мире междук империей и Кавказом высказана. «А теперь пора и честь знать. Как говориться, мавр сделал свое коварное дело, мавр может уйти». С этой мыслью Ринат начал пятиться назад, не спуская глаз с ошеломленного цесаревича. Достигнув стоявших в оцеплении казаков, он ужом ввинтился между ними и юркнул в первый же попавшийся узкий проем между домов. Отсюда было не больше сотни шагов до выхода из крепости, за которой расстилался ожидавший его непокоренный Кавказ.
— Эх-ма! Братцы, гляньте! Это же наш знакомец! — Ринат едва не кинулся бежать от громкого крика, что раздался у него за спиной. — Забыл что ли своих спасителей⁈ Ох и коротка видно память у горцев, — осуждающе цокал языком до боли знакомый голос.
Обернувшись, он наткнулся на группу казаков, что нашли его в горах и привезли в крепость. Ринат уважительно склонил голову и приложил руку к правой стороне груди, снова благодаря за свое недавнее спасение. Пожилой казак, бывший у них за старшего, в ответ довольно кивнул. Мол, принимает благодарность.
— Смотрю, все бродишь и бродишь, как неприкаянный. Видно, так и не нашел своих, — сочувственно произнес казак. — Плохо одному. По болезни и воды некому будет подать. Не след жить одному, своих держаться надо. Правда, козаки? — те в ответ что-то утвердительно прогудели. — А, давай-ка, с нами пошли. Поснедаешь хоть досыта. Потом в баньку сходим, попаримся. А то завшивел поди, грязью оброс. Знаешь, какая она, русская банька? Все болезни как рукой снимет. Да откуда тебе знать-то, — махнул он рукой. — Попарим так, что Аллаха своего поминать будешь. Ха-ха-ха… Вона Митюха тебя и попарит. Митюха? — здоровенный казак тут же закивал головой, похлопывая воздух огромными, как лопата, ладонями. — Пойдешь?